— Мать… — Я вздрогнул, когда она спокойно обернулась, и меня вновь укололи быстро-быстро застывающие в ее глазах иглы синего льда. — Кто я?

Несколько минут живая святая молчала, склонив голову набок и грустно глядя на меня. А когда она наконец ответила, я едва не свалился со стула:

— Ты апостол, Алексей. Апостол грядущего мессии. Тот, кому назначено хранить его до тех пор, пока не будет выполнена цель его прихода на землю, а позднее донести до людей его слово.

— А кто?.. — Я так и не договорил. Но она поняла.

— Не знаю. Пока не знаю… — И добавила так тихо, что я не понял, то ли расслышал эти слова, то ли прочитал их по губам: — И боюсь, что узнаю, когда будет уже слишком поздно.

— А остальные… — я нервно сглотнул, — остальные апостолы. Кто они?

— Боюсь, они не смогут тебе помочь, — устало ответила святая женщина. — Они все уже мертвы… Нашей глупостью и происками Дьявола. Ты — последний.

Она вздохнула и добавила:

— Предпоследним был Валерий Данилов из Оренбурга… Его ты упокоил на прошлой неделе.

Дверь вновь тихо скрипнула, но теперь уже закрываясь. В полупустом кафе воцарилась абсолютная тишина. Все посетители пялились на меня. Они не могли не узнать Мать Евфросинию и не могли не услышать наш разговор — по крайней мере, его последнюю часть. И теперь они смотрели на меня. Потрясенно смотрели. Одна средних лет дамочка уже нервно теребила трубку мобильного телефона. Наверное, ужасно хотелось позвонить подруге и первой сообщить ей сногсшибательную новость. Но она не решалась нарушить тишину, особенно в присутствии не кого-нибудь, а…

Апостол…

Похоже, уже сегодня вечером по городу вовсю будут гулять слухи.

Но мне было на них наплевать. Мне на все было наплевать. Я просто сидел, уронив руки на стол, и, ничего не видя, пялился в пустоту.

Я не мог не верить Матери Ефросиний. Несмотря на то что вся моя сущность восставала против этого, не верить я не мог.

Я — апостол!..

Господи… За что?.. Почему?.. И, главное, зачем?..

Ответа не было… По крайней мере, я его не видел. Я вообще ничего не видел. В голове, раз за разом повторяясь, билась одна только мысль…

Я даже не заметил, как она подошла и села рядом. Только когда на мою руку опустилась тонкая прохладная ладонь, я очнулся. Вздрогнул. И поднял взгляд.

На меня умоляюще смотрели чуть припухшие от слез зеленые глаза.

— Я искала тебя, — едва слышно прошептала Ирина-спасенная. И, хлюпнув носом, еще тише добавила: — Кажется, нам надо поговорить… Пойдем.

Мы пошли. И поговорили. Ох, как мы поговорили… Я потом добрых полчаса челюсть подобрать не мог.

— Нам сюда. — Я мотнул головой в сторону источающего стойкий запах нечистот подъезда, конкурировать с которым способен был разве что только аромат расположенной напротив мусорной кучи. — Прошу.

Я думал, она поморщится, хоть как-то выразит отвращение. Но Ирина всего лишь дернула плечиком и послушно шагнула вперед. Кажется, ей было все равно, идет ли она по чистеньким выметенным улицам городского центра или пробирается по грязным закоулкам примыкающих непосредственно к защитному периметру кварталов… А, может быть, ей и в самом деле было все равно.

Что сделал с ней Всевышний, чтобы толкнуть на этот самоубийственный путь? Что он у нее отнял? Радость, счастье, улыбку? Быть может, и способность любить тоже?.. А что даровал? Способность видеть человечество в комплексе? Умение понимать глубинную сущность вещей? Силу?

Что она видит, смотря сейчас на эту мусорную кучу? Грязный шарик, населенный миллионами козявок, обладающих высшей ценностью — душами — и не способных это понять?

Не знаю. И знать не хочу!

Не хотел бы я быть на ее месте. Не хотел… Дьявольщина, я и на своем-то месте быть не хотел.

Но мне легче. Мне все-таки легче… А ей даже жить-то осталось всего два дня. Два страшных, наполненных кошмарами дня. А потом…

Воистину справедлива древняя мудрость: «Чтоб тебя Бог наказал, дав тебе Силу и Совесть».

Совесть у Ирины была и так. А Сила… Силы к нужному времени будет в избытке.

В дверях показался знакомый уже мне любитель шашлыка из домашних питомцев. Криво ухмыльнулся, заметив меня. Задумчиво смерил взглядом стройную фигурку Ирины. Улыбнулся, широко и беззубо.

И прислонившись к дверному косяку, выбросил руку, перекрывая вход.

Вряд ли он действительно пытался меня растравить на драку. Вряд ли. Понимал же — особенно после случая с бандой Жирдяя, — что, дойди дело до кулаков, и я ему накостыляю. Скорее всего, понимал. И потому — просто придуривался. Или шутил в меру своего разумения.