И ослепительный столб белого огня. Настолько яркий, что на него даже смотреть было невозможно.

Ирина!

Я тряхнул головой, возвращая миру цвета.

В этой комнате все смотрели на меня: стоящие у стола инквизиторы, одним из которых был отец Василий, Хмырь — его взгляда не видел, но чувствовал, как он царапает мне спину, Ирина.

Ирина… Я попытался поймать ее взгляд, но, столкнувшись с колючей стеной синего льда, мгновенно отвел глаза, вновь обратив внимание на инквизиторов. Лучше я буду смотреть на них. Горящая в их глазах ненависть, по крайней мере, по-человечески понятна, и она не имеет ничего общего с той бесконечно-холодной ледяной пустошью.

Так мы стояли и молчали в полной тишине, нарушаемой только далекими отзвуками все еще продолжавшейся наверху вялой перестрелки да хриплым дыханием сползающего по стене раненого инквизитора. Подол его белоснежной рясы быстро пропитывался кровью. Кровь лениво капала и с острия опущенного к земле кинжала. Кровь была в моих глазах, и кровь была в душе.

Я видел, чувствовал, обонял ее…

Мы все стояли и молчали, теряя драгоценные секунды, до тех пор, пока мимо моего плеча не протиснулся Хмырь. И улыбнулся никогда еще не виданной мною на его губах гадливой улыбочкой:

— Какая встреча, коллега. Какая встреча! Я вздрогнул. Но, к счастью, слова эти адресовались не мне.

— Вы даже не представляете, насколько я рад вас видеть в добром здравии, коллега.

— Вряд ли это взаимно, — буркнул отец Василий.

— Да-да… Конечно. Ведь вы, коллега, помнится, настаивали на смертной казни. Не так ли?

— И разве я был не прав… бывший коллега?

Взгляды верховных инквизиторов, рассыпая искры, скрестились, как два меча. Но голоса оставались все такими же спокойными.

— Возможно… Но буду ли прав я, настояв сейчас на ВАШЕЙ смерти, коллега? — Пистолет в руке Хмыря медленно поднялся, уставившись черным зрачком дула прямо в лоб отцу Василию. Я мельком взглянул в лицо Хмырю, но тут же поспешил отвести взгляд. Судя по глазам, он действительно был готов убить. И сделал бы это не задумываясь.

Но отец Василий только презрительно фыркнул:

— Ну давай… коллега. Застрели меня. Докажи, что я был прав, считая тебя повязанным с тьмой предателем.

— Зачем мне что-то доказывать, коллега? Да и кому нужны эти доказательства? Для себя я уже доказал все, что хотел, а тебя мне все равно не переубедить. Так что прощай, коллега…

Я думал, он его застрелит, но Хмырь вместо этого просто опустил пистолет.

— Даст Бог, мы больше никогда не увидимся.

— Завтра Он сотрет тебя с лика земли, — пообещал отец Василий.

— Может, меня, а может, и тебя. Или нас двоих вместе. Ты взялся решать за Господа, кто достоин пережить новый День Гнева, а кто — нет, коллега?

И вновь искры скрестившихся взглядов.

— Ты связался с бездушными. Что тебе до Господа, отступник?

Короткий взгляд в мою сторону. Легкая улыбочка, сопровождающаяся холодным невыразительным взглядом. Хмырь будто пытался предупредить меня о чем-то.

Но я не понял о чем. Если он хотел, чтобы я не вмешивался, то я и так не собирался.

Гораздо интереснее слушать спор двух священников, чем влезть в него и получить от души сразу с обеих сторон.

— Он не бездушный. Да, в нем кроется тьма, но эта тьма — человеческая.

— Какая разница? Даже по твоей теории, за которую тебя и вышвырнули из церкви, от исконно человеческого зла всего полшага до зла адского.

— Но по той же теории человеческое зло все же выше вколоченного свыше божественного добра.

— Твоя теория еретична и богопротивна! Она запрещена церковью.

— Тогда почему ты сам ссылаешься на нее? Бросаться чужими цитатами из тех, что считаешь неверными, — уловка из арсенала тьмы.

— Обвинять собеседника в том, в чем грешен сам, — это тоже уловка тьмы.

Брызги искр. Мечи, сотканные из слов.

— Я способен признать тьму в себе. Но способен ли на это ты, карающая длань божественного света? Сколько душ отправилось на небеса по твоему слову? Ты предал анафеме даже собственного племянника, когда тот по малолетству стакнулся со злом.

Так, видимо, пошла в ход тяжелая артиллерия…

— Не моя вина, что он избрал этот путь. Я всего лишь заботился о его душе.

— Но он умер.

— Я этого не хотел, — впервые отец Василий отвел взгляд. Всего лишь на мгновение, но отвел. — Мне жаль, что так получилось. Я молюсь о нем ежедневно…

— Что ему до твоих молитв? Его тело давно уже рассеялось дымом.

— Господь видит, это моя вина. Но именно ты поставил его на этот путь. Ты толкнул его во зло. И не смей ставить мне в вину свои грехи, предатель!