Она скрестила руки и медленно зашагала через комнату.

– Что касается Фугакса, как я уже сказала, его смерть всем только выгодна. Думаю, этим он оказал услугу обществу! Когда начался суд, а затем расследование, он пытался нас шантажировать. Он был глупцом, мерзкий, коварный человечек, а теперь он мертв. Это тоже не твое дело.

Она добралась до дальнего угла и обернулась.

– Что касается пекаря и его семьи, то им была выплачена более чем достаточная компенсация за их хлопоты.

– Семья этого человека была в этом магазине на протяжении нескольких поколений! Не могу поверить, что он ушел по собственной воле.

Она сжала челюсти.

– Правда, Бебиус поначалу не был готов сотрудничать. Потребовалось определенное давление, чтобы заставить его это сделать.

– Давление? – Черная метка цензора могла доставить Бебиусу большие неприятности. Как только ему это объяснили, Бебиус понял, что лучше будет, если он со своей семьей вообще покинут Рим и откроют магазин в другом месте. Я уверена, что его миндальные пирожные будут так же популярны в Испании, как и здесь, в Риме. Увы, Поппи будет их не хватать, – она говорила все это без тени иронии.

– А как насчет меня?

– Тебя, Гордиан?

– Я знаю больше, чем кто-либо.

– Да, это правда. Откровенно говоря, я думала, что мы должны что-то с тобой сделать, и мой пасынок тоже. Но Поппи сказал, что ты поклялся своими предками хранить тайну и дал ему слово, как римлянин римлянину Подобные вещи имеют большое значение для Поппи. Он настоял на том, чтобы мы оставили тебя в покое. И он оказался прав: ты промолчал. Он ожидает, что ты будешь молчать и дальше. Я уверена, что ты его не подведешь.

Она сверкнула безмятежной улыбкой без малейшего намека на раскаяние. Мне показалось, что Палла сама была похожа на кусок отравленного пирожного.

– Итак, видишь ли, - сказала она, - все случилось к лучшему, для всех, кого это касается.

Юридически и политически скандалу в семействе Попликолы с отравленным пирожным был положен конец. Суд общественного мнения, однако, будет продолжать мусолить обстоятельства дела еще долгие годы.

Были и те, кто настаивал на том, что расследование Сената было сфальсифицировано самим Попликолой; что важные свидетели были запуганы, выгнаны и даже убиты; что цензор был морально банкротом, непригоден для своей должности, и что разговоры о его счастливой семье были показухой.

Другие защищали Попликолу, говоря, что все разговоры против него исходили от нескольких морально развращенных, ожесточенных бывших сенаторов. Были даже те, кто утверждал, что этот эпизод является доказательством мудрости и глубокого осмысливания Попликолы. Услышав такие шокирующие обвинения против своего сына и жены, многие мужчины бросились бы мстить им, взяв их наказание в свои руки; но Попликола применил почти сверхчеловеческую сдержанность, инициировал официальное расследование и, в конце концов, добился оправдания своих близких. За свое терпение и хладнокровную настойчивость они посчитали Попликолу образцом римской прозорливости, а его верной женой Паллой восхищались, как женщиной, которая высоко держала голову, даже когда подвергалась самой жестокой клевете. Что касается его сына, политическая карьера Луция Геллия продвигалась более или менее без скандала. Он стал более активным, чем когда-либо, в судах и на заседаниях сената и открыто выразил стремление когда-нибудь стать цензором, следуя по стопам своего отца. Лишь изредка его недоказанное преступление возвращались, чтобы напомнить ему о нем, как в том случае, когда он в противовес Цицерону в одной из злобных дискуссий угрожал оспорить мнение великого оратора, на что Цицерон ответил:

– Это прозвучало так, Луций Геллий, как будто ты собираешься угостить меня кусочком твоего миндального пирожного!

– Как только дело сделано, оно уже готово. Свершившийся факт приобретает вид неизбежности, независимо от того, насколько сомнительным он мог казаться сначала. Ты не согласен, Гордиан? – Цицерон насмешливо улыбнулся.

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду, - ответил я.

Прекрасным весенним утром мы гуляли по Форуму. Впереди нас на горизонте за Капитолийским холмом лежали пушистые белые облака, похожие на огромный нимб, венчающий Храм Юпитера, но во всех остальных направлениях небо было безупречно синим. В мягком, теплом воздухе слышалось пение птиц с тисовых деревьев, росших на склоне холма Палатин, круто поднимавшегося слева от нас. Мы продолжали идти медленным шагом, но остановились, когда группа весталок вышла из круглого храма своей богини и пересекла наш путь, высоко подняв подбородки и надменные лица. Одна из них соизволила взглянуть на Цицерона, и я видел, как он слабо ей кивнул. Я узнал его невестку Фабию; однажды, много лет назад, я спас ее от ужасной участи, которая ожидает любую весталку, которая осмеливается нарушить свой обет целомудрия. Фабия, казалось, не заметила меня или намеренно избегала встречаться со мной взглядом. Так иногда бывает с теми, кто обращается к Гордиану Искателю в трудные времена, а когда беда позади и я им больше не нужен, я исчезаю в их глазах, как дым от кадильницы рассеянный струей воздуха, и не оставивший следов аромата.

Цицерон, уставший гулять, показал, что хочет немного посидеть на каменной скамье у ступенек Храма Кастора и Поллукса. Он указал на место рядом с собой, но я сказал ему, что хочу немного постоять.

– Ты что-то говорил о неизбежности? – напомнил я ему.

Цицерон задумчиво промычал.

– Как это сформулировал драматург Энний?: «Теперь дело сделано». Я лучше бы сказал, «Так сложилась судьба и не могло быть иначе?»

– Энний, насколько я помню, говорил об убийстве Рема Ромулом, а о чем ты говоришь, тебя забери фурия, Цицерон?