Затем я внезапно понял, что вишня не имеет ничего общего с дилеммой Лукулла. Воля, да, но не вишни ...

Раб, услышав повышенный голос своего хозяина, появился и встал на почтительном расстоянии с насмешливым выражением лица.

– Иди найди брата своего хозяина. Попроси его прийти сюда, - сказал я.

Раб посмотрел на Лукулла, который долго и пристально смотрел на меня, затем кивнул.

– Делай, как просит этот человек. Приведи только Марка, и никого другого.

Пока мы ждали, никто из нас не проронил ни слова. Лукулл двигал глазами туда- сюда, никогда не встречаясь со мной взглядом.

Появился Марк.

– Что такое? Раб сказал мне, что услышал громкие голоса, какой-то спор, а затем Гордиан позвал меня.

– Кажется он думает, что мои любимые вишни отравлены.

– Да, но я ошибся, - сказал я.
– И, поняв, свою ошибку, я отказался от нее. Если бы вы могли сделать то же самое, Лукулл.

– Это о Мото, так ведь? – сказал Марк, с болью глядя на своего брата.

– Называй его настоящим именем - Варий!
– воскликнул Лукулл.

– Почему вы только недавно решили написать завещание? – спросил я. Оба брата пристально посмотрели на меня, пораженные сменой темы.

– Странный вопрос! – заметил Лукулл.

– В течение многих лет вы и не думали о завещании. Вдалеке от Рима вы сражались в битвах, накопили огромное состояние и неоднократно подвергали свою жизнь риску. Даже тогда вы не видели причин писать завещание.

– Потому что я думал, что буду жить вечно! Люди цепляются за иллюзию бессмертия так долго, как только могут, - произнес Лукулл. – Я думаю, что Архиас однажды напишет стихотворение на эту тему. Может, мне позвать его, чтобы он сейчас написал эпиграмму?

– «Чем сильнее я обрежусь до кости, тем больше он смеется, отрицая любую опасность», - сказал я, цитируя Энния. – Вам подойдет такая эпиграмма?

– О чем ты говоришь? – резко спросил Марк. Но дрожь в голосе выдавала его; он начинал понимать ход моих мыслей.

– Это ты побудил его написать завещание. Не так ли? – Марк долго смотрел на меня, затем опустил глаза. – Да. Время пришло.

– Из-за изменения здоровья Лукулла? Или из-за какой-то другой угрозы его жизни?

– Не совсем, – Марк вздохнул. – Дорогой брат, он все знает. Нет смысла скрывать от него правду.

– Ничего он не знает. Нечего тут никому ничего знать! – сказал Лукулл. – Я нанял Гордиана с единственной целью: доказать миру и тебе, Марк, что не ошибаюсь в том, что знаю все о Варие, или Мото, или как бы мы его ни называли. Я знаю то, что знаю, и мир тоже должен это узнать!

– Ваш отец говорил такие же вещи после того, как был отозван из Сицилии и предстал перед судом? – сказал я как более мягче.

Марк глубоко вздохнул.

– Подобные вещи, да. У него были странные представления; он был зациклен на невозможных идеях, от которых никто не мог его отговорить. Его эмоции стали неуместными, его логика – необъяснимой, его поведение – непредсказуемым. Все началось с малого, но постепенно росло, пока, в конце концов, от человека, которого мы знали, почти ничего не осталось. Перед тем, как он уехал, чтобы взять на себя командование на Сицилии, был лишь малейший намек на изменение, настолько незначительное, что никто не заметил этого в то время, лишь только потом это вспомнили. К тому времени, когда он вернулся в Рим и предстал перед судом, перемена была очевидна для самых близких ему людей – нашей матери, наших дядек. Мы с братом, конечно, были еще детьми. У нас не было возможности понять это в трудное для всех время. Мы говорили об этом только в семье. Это стало для нас источником стыда, позора большего, чем осуждение и ссылка нашего отца.

– Семейная тайна, - сказал я. – Случалось ли подобное раньше, в более ранних поколениях?

– Не отвечай, Марк! – крикнул Лукулл. – Он не имеет права задавать такой вопрос.

Не обращая на него внимания, Марк кивнул.

– Нечто подобное случилось с отцом нашего отца. Раннее старение, странности, мы думаем, что это должно быть своего рода болезнь, которая передается от отца к сыну, свернувшаяся змея в уме, которая ждет, чтобы укусить, когда человек близок к цели в расцвете его сил.

– Все это предположения! – отрезал Лукулл. – С такой же вероятностью можно сказать, что нашего отца расстроило преследование его врагов, а не какое-то внутреннее состояние.

– Как ты видишь, Гордиан, мой брат всегда предпочитал отрицать истинность этого вопроса, - сказал Марк. – Он отрицал это относительно нашего отца. Он отрицает это сейчас, когда это начинает беспокоить его самого.

– И все же, - сказал я, - он согласился написать завещание, когда ты убедил его, сейчас, а не позже, когда его способности, возможно, ослабнут в большей степени. Это указывает мне на то, что на каком-то уровне Лукулл знает правду о том, что с ним происходит, даже если он внешне продолжает отрицать это. Разве это не так, Лукулл?