– Пожалуй, коньяк.

Мессершмитт открыл буфет.

– Только Хейнкель наступает вам на пятки. — Пихт приподнял хрустальную рюмку, любуясь золотистым цветом коньяка.

– Я пока не получал никаких известий, — постарался как можно более равнодушно сказать Мессершмитт.

– И не получите. Герман Геринг приказал держать в секрете работы фирм.

– Н-ну, Геринг и Удет всегда были расположены ко мне… Если не сами они, так их ближайшие помощники. — Мессершмитт многозначительно посмотрел на Пихта, не исподлобья, как обычно, а открыто, прямо.

Пихт промолчал.

– Кстати! Я давно собирался сделать вам одно небезынтересное предложение…

– На другой же день после полета вашего «Штурмфогеля», — как будто не слыша последних слов, начал Пихт, — старый Эрнст поднял свой «Хейнкель-178». Тот самолет, над которым он бился с тридцать восьмого года. Обжегшись на ракетном «сто семьдесят шестом», в эту машину он поставил турбореактивный двигатель, который работает на бензине.

– Не помните марки двигателя?

– «ХеС-ЗБ» с тягой пятьсот килограммов.

– Мне как раз не хватает такого двигателя! — сердито воскликнул Мессершмитт.

– Кстати, это первый турбореактивный мотор, который поднял самолет в воздух.

– Н-да-а, — протянул Мессершмитт, понимая, что такой, видимо уже отработанный, технически доведенный двигатель никто не сможет выцарапать у Хейнкеля.

– В этот же день, пятого апреля, он испытал другой самолет — «Хе-280В-1».

– Эту каракатицу с двумя хвостами?

– И двумя двигателями, по шестьсот килограммов тяги на каждый. В горизонтальном полете самолет достиг скорости восемьсот километров в час.

– Я понимаю интересы рейха, — морщась от боли под ложечкой и поглаживая свои черные, начинающие редеть волосы, заговорил Мессершмитт. — Отдел вооружений ждет такой самолет, но, поверьте, Хейнкель снова зарвется.

– Неужели вы думаете, что мы сможем закрыть работы Хейнкеля над этим самолетом?

– Я не говорил об этом, — пробормотал Мессершмитт.

– Словом, время покажет, что выйдет у Хейнкеля, — пришел на выручку Пихт.

– Да, конечно, время, время… — Мессершмитт оценил полученные сведения и судорожно думал, как бы отблагодарить за них адъютанта Удета.

Если бы Мессершмитт знал, о чем несколько часов назад говорил расторопный адъютант Удета его летчику-испытателю Вайдеману, он вряд ли бы предложил ему выгодное дело.

Но разговор проходил с глазу на глаз, притом в машине Пихта.

– Как у тебя идут дела, Альберт? — спросил Пихт, едва машина двинулась с места.

– Кажется, я неплохо устроился, но скука…

– Ты можешь развеяться хотя бы в Аугсбурге.

– Но я не сынок Круппа и не родственник президента рейхсбанка!

– Деньги можно делать всюду, где имеют о них представление.

– Мне платят за голову, которая пока цела.

– В лучшем случае, — проговорил Пихт, глядя на дорогу.

– Что ты этим хочешь сказать, Пауль?

– Хуже, если ты останешься инвалидом и тебя отправят в дом призрения, где собираются неудачники и старые перечницы…

Пихт знал, чем уязвить Вайдемана. Альберт всегда жил гораздо шире своих возможностей и частенько оставался без денег.

– В конце концов каждый старается где-то что-то ухватить, — продолжал Пихт, — Разница лишь в измерениях, в нулях, словом.

– Как же ты, к примеру, ухватываешь? — Вайдеман заглянул в лицо Пихта.

– Очень просто, — с готовностью ответил Пихт. — Я работаю на Мессершмитта.

– Я тоже работаю на Мессершмитта, но что-то он не платит мне больше тысячи марок.

– Еще тысячу ты можешь получать от Хейнкеля.

– Каким же образом?

– Положись на меня. Это я устрою тебе по старой дружбе.

– Как я буду окупать эти деньги?

– Ты будешь передавать ему все сведения о «Штурмфогеле».

– Ах ты каналья, Пауль! Я же нарушу в таком случае один весьма существенный пункт контракта…

– Пустое. Он не стоит тысячи марок. Ведь и ты и я работаем для рейха. А если, шефы грызутся, то это не наше дело. Пусть грызутся, лишь бы скорее кто-то из них сделал хороший самолет.

Вайдеман сдвинул фуражку на затылок и поскреб лоб.

«А что, если Пихт подложит мне свинью? Да меня Мессершмитт заживо съест. Хорошо — Мессершмитт, а Зейц, а гестапо? Но ведь Пихт старый товарищ. К тому же он сам ляпнул о своей дружбе с Мессершмиттом, и, узнай об этом Удет, ему не сносить головы за разглашение служебной тайны. И опять же тысяча марок… Это очень неплохие деньги за какие-то фигли-мигли „Штурмфогеля“, который еще неизвестно когда обрастет перьями…»