О себе Пихт не заботился. Он думал сейчас о своей ближайшей задаче — взорвать «Штурмфогель».

Могуче гудел мотор. Винт золотили первые солнечные лучи. Поголубело небо, скрывая звезды в наступающем дне. В висках больно стучала кровь. Пихт посмотрел на высотомер. Семь тысяч метров показывали его короткие белые стрелки. Пихт надел кислородную маску и открыл краник. В нос ударила холодноватая струя. Он услышал свое дыхание — резкий вдох и выдох. Справа задышал вместе с ним индикатор подачи кислорода. Два белых сегмента то сбегались, то разбегались, открывая и закрывая клапан.

Пихт посмотрел вниз. «Штурмфогель» сидел на земле. Удивившись тишине в наушниках, он взглянул на регулятор рации. «Когда же я отключился? Надо быть внимательней!»

Он включил рацию и сразу же услышал крик Зандлера:

– «Сигнал», «Сигнал»! Будь ты проклят!

– Я «Сигнал». Прием.

– Почему вы молчали?

– Что-то стряслось с рацией.

– Немедленно идите на посадку! «Неужели все пропало?»

– Что произошло?

– Какие могут быть вопросы! Немедленно на посадку!

Пихт убрал газ и двинул ручку от себя. «Мессершмитт» быстро потянуло к земле.

Пихт прошел низко над полосой. Около «Штурмфогеля» стояло много людей.

– Прошу посадку, — сказал он положенную фразу.

– Да. Сделайте одолжение, — буркнул Зандлер.

«Конечно, они что-то пронюхали». Толкнувшись о бетонку, машина проскочила по полосе в лес и нырнула под маскировочную сеть. Пихт откинул фонарь.

– В чем дело? — спросил он у техника.

– Отравился оберштурмфюрер. Зандлер объявил пятиминутный траур.

К Пихту подошел Вайдеман.

– Почему ты молчал в воздухе? — холодно спросил он.

– Да вот рация… Эй, ефрейтор! Позови прибориста. Пусть проверит рацию!

Вайдеман, помявшись, спросил:

– Скажи, когда тебя сбили, как тебе удалось улизнуть от русских?

– Я же писал объяснительную записку командиру эскадры. Упал вдали от окопов, на земле шел бой. Спрятался в березовой роще, и там меня поймали. Бросили в кузов машины вместе с оберштурмфюрером Циммером… Грузовик застрял…

– Знаю. Как долго ты находился в плену?

– Да каких-нибудь часа два.

– А остальные дни?

– Говорю же тебе, прятался в березовой роще.

– Трое суток?

– А что же я должен был делать? И ночью и днем ходили русские. Я решил ждать, пока фронт не откатится.

– Ну, хорошо. — Вайдеман постоял с минуту и отошел.

«Действовать, действовать», — лихорадочно билась мысль. Пихт увидел Гехорсмана и незаметно приблизился к нему:

– Карл, когда-то ты обещал помочь мне…

– Обещал, — отозвался механик.

– Мы не должны пустить «Штурмфогель» в небо.

– Мы не в силах это сделать.

– В силах! — с ударением произнес Пауль.

– Как?

– Взорвать!

– Невозможно! Ведь это предательство!

– Предательство? Ты боишься предать Гитлера, который убил твоих детей? Если мы уничтожим опытный «Штурмфогель», мы приблизим час мира. Мы спасем тысячи людей. Ты же имеешь допуск к «Штурмфогелю»?

– А кто поможет мне?

– Когда «Штурмфогель» сядет на заправку и Вайдеман уйдет, сделай так, чтобы горючее потекло мимо горловины бака.

Гехорсман испуганно поглядел на Пихта и быстро пошел к стоянке. Время траура кончалось, начинались полеты.

Проводив «Штурмфогель» в воздух, Гехорсман почувствовал в ногах такую усталость, что сразу же лег на траву.

От земли тянуло теплом. Травинка, покачиваясь, касалась дряблой, морщинистой щеки, как будто гладила, успокаивая. В далекой синеве неба висели невесомые перышки облаков. Гехорсман вспомнил себя мальчишкой. Отец, слесарь в мастерской по ремонту паровых котлов, в выходные дни уезжал за город и брал ребятишек с собой. Братья носились по высокой траве, ловили бабочек, сшибая их прутьями. А Карл ложился на спину, вот так же, и глядел в небо. Он смотрел на облака не отрываясь, и они рисовали ему одну картину любопытней другой. То появлялся всадник, то выплывали какие-то диковинные звери, люди с длинными бородами, ладьи викингов.

«Карл вырастет отчаянным лежебокой», — смеялся отец. «Нет, он станет изобретателем, как Эдисон и Уатт», — возражала мать. «Поживем — увидим», — отвечал, покашливая, отец.

Отцу удалось открыть свою мастерскую, и в четырнадцать лет Гехорсман был уже неплохим слесарем. В первую мировую войну он попал в авиационные мастерские. Тогда самолеты были тихие и ненадежные, но летали на них отчаянные парни. Летали знаменитые асы: Иммельман, Удет, Рихтгофен, Бельке. а Геринг, теперь вторая фигура в империи, был просто штафиркой…