Голос у старика становится все противней, темная ярость закипает в Северине.

— Конечно, под корень сумы сложи да мохом прикрой — вот и спрятал! — очень уж простодушно догадывается Онуфрий. И вдруг, наклонясь к лицу арестанта, открывается начисто, искренне, до слезинки в старческом глазу:

— Скажи ты мне, бога для! Ни одна душа не узнает — где золото спрятал? Кому велишь, тому и отдам. А малую толику мне подари. Бесполезно оно теперь тебе, парень. Все равно тебя расстреляют!

У Северина даже в глазах потемнело. Рискнуть? Попросить отпустить? Нет. Сразу схватится за ружье…

И, таясь в тени, еще ниже наклоняя голову, быком, он зашептал так, что старик не мог расслышать.

— Ась? — придвигает морщинистую щеку к самым его губам Онуфрий. Северин схватил его за пояс и мягко повалил на пол. Только стукнул о доски затылок.

— Пикни — убью!

Кушаком перетянул деду ноги. Скрутил пережженной веревкой руки. Его же рубашкой завязал рот.

Онуфрий только повертывается, помогает всем телом — лишь бы не осерчал злодей, не погубил бы душу!

Северин перешагнул порог…

Бледнеет от жара июльское небо. Истомились под солнцем цепи хребтов — мутятся синим паром. Вот-вот оторвутся, туманом всплывут в высоту.

Студеной водой булькает ключ в раскаленных скалах. В омутах хрустально-зеленая глубь. Пихтовая тень зонтом прикрывает берег. Воздух под тенью густой, прохладный, смолистый.

Раздвигая мохнатые папоротники, увертываясь от ветвей, тяжело выходит к ключу Северин. Лицо изможденное, пот заливает щеки. Он стирает его рукавом, валится животом на жаркий песок и голову окунает в воду.

В открытых глазах плывут и мерцают бледные световые узоры, лоб начинают щемить ледяные струи.

«Ох, отлегло! — Он садится, отряхиваясь. — Благодать какая!» — добродушно мелькает мысль. Но сейчас же вздрагивает, ощупывает лежащее рядом ружье.

На заре, еще когда свежа была сила, добрался до Громотухи. Взял мешок сухарей, ружье и кисет намытого золота. Очень жалко было бросать шурф. Так и думал, что вот отсюда начнет прирезку. Скоро снимет торф и уж исподволь, не торопясь, будет в лотке промывать драгоценные пески. А гляди, куда повернулось!

Был человек, можно сказать, накануне славы. Весь бы прииск заговорил. Верняком бы премию дали…

— Дали бы за Громотуху, — вслух утверждает Северин, ударяя в песок тяжелым кулаком.

— А теперь — и убийца-то он, и грабитель, и, что уж действительно верно, — беглый арестант!

Отощал. Мочит в ручье сухари и жует. Без аппетита. Просто знает, что надо есть.

Хорошо, что спички с собой — не замерзнет ночью. Морщит веки, опухшие от укусов мошки, смотрит на полдень. Где-то там, за хребтами, река Катунь.

— Выберусь на нее, — говорит он хрипло, — салик свяжу и — вниз… На людях затрусь, как иголка в сене.

Не хочется подниматься. Ноги гудят. Но надо. Может быть, гонятся по пятам. Слушает каждую минуту, тревожно вскидывая голову.

— Нет, не бросят они меня, — тоскливо мучается Северин. — Очень на золото разъярились!

Утром двигался осторожно. Сбивал и путал следы. Как тогда, перед арестом, часто бродил водою, чтобы не почуяла собака. Но, перелезая хребты, устал. До того, что впадал минутами в безразличие, Шел туда, где проход был легче, брел наугад, приблизительно, сохраняя нужное направление.

Сейчас предстояло взбираться на купол безлесной горы, кудрявой от кустов малины.

«Пора бы и жару спадать», — думал Северин, поглядывая на краснеющий солнечный шар, окутанный золотой пылью.

Но вверху, на открытом месте, без тени, без движения воздуха было особенно душно.

Сладким и терпким ладаном пахла гора. По коленям шуршал багульник, малинные цепкие заросли хватали рубашку. Одурманенная голова начинала болеть и кружилась. Запинались ноги о невидимые колоды, истлевающие в траве.

Освежали ягоды. Рдели осыпью. От малины хотелось пить, а смородина каждой стеклянно-прозрачной пурпурной гроздью давала глоток пронзительно-кислого напитка.

В безветрии поднималась мошка — как огнем палила лицо, разъедала руки. Пришлось накрыться сеткой. Стало еще душнее и жарче.

Опять спускается Северин к какому-то новому и неведомому ручью. Пить, пить! Выжгло всю грудь!

Бегом бежит под черные многоярусные ели. Припадает к воде, глотает студеную влагу. Поднимает голову и цепенеет, упираясь ладонями в гальку…