— Сколько можно, а? — поинтересовался я у окружающего меня пространства. — На 'Гагарине полдня мариновали, и вот опять… хоть бы объяснили толком!

Даська сочувственно мявкнул из своего угла. Заселившись в каюту (двухместную, почти не отличимую от той, что была на «Гагарине»), мы с Кащеем перво-наперво решили, что вторые сутки в переноске — это перебор даже для самого невозмутимого и психологически устойчивого кота, и после некоторых колебаний открыли дверку. Дася серой, в тёмную полоску, молнией, выскочил из узилища, пометался по каюте — и обнаружил, что здесь не имеется ни диванов, под которые можно забиться на всю оставшуюся жизнь, ни высоко расположенных полок, где можно затаиться на тот же срок. Тогда он заглянул в гальюн, где мы предусмотрительно утвердили миску, полную консервированной курятины и лоток с опилками, пошуршал там, и вышел, в гораздо более умиротворённом состоянии. Огляделся, мяукнул пару раз — после чего без всяких церемоний запрыгнул на мою койку и устроился в дальнем углу, свернувшись уютным калачиком.

— Так я пойду? — спросил Юрка. — если что — Дай знать по браслету, отвечу…

И продемонстрировал запястье, украшенноемассивным, тускло поблёскивающим кольцом серого металла со вставками из тёмно-синего пластика. Такой же был у меня — как, впрочем, и у прочих обитателей «звезды КЭЦ», как и любой другой станции, корабля или иного объекта «Внеземелья». Браслеты эти играли роль универсального медицинского датчика, передающего в контрольный центр данные о состоянии владельца — кровяное давление, температура тела и другие показатели, а так же транслировал сигнал, благодаря которому местоположение обладателя девайса фиксировалось на большом мониторе в диспетчерской службе станции. Такие браслеты были индивидуальными; когда его носитель оказывался на новой станции или корабле, он перво-наперво должен был «зарегистрировать» его в местной сети.

Между прочим, такой же браслет (вернее сказать, ошейник) полагался и Дасе, но он ждал владельца на «Заре» — так что пушистому члену команды планетолёта приходилось пока обходиться без этого сугубо профессионального аксессуара.

Всё это до чрезвычайности напоминало мне оставленные мной времена, где подобные устройства можно было встретить повсюду. Увы, здесь микроэлектроника пока не достигла высот, позволяющих встроить в браслет достаточно компактный и удобный в использовании переговорник. Чтобы передать что-то его носителю, нужно было связаться со станционной диспетчерской и надиктовать сообщение, после чего браслет «абонента» издавал электронный писк, сигнализируя владельцу, что нужно добраться до ближайшего терминала внутристанционной связи и узнать, что и кому от него понадобилось.

— Ну, так я пошёл? — повторил Кащей. Я кивнул. Чего торчать в каюте — тем более, что ему-то, в отличие от меня, было куда спешить и здесь. То есть, я мог, конечно, тоже найти на станции знакомых (Внеземелье — своего рода большая деревня, все со всеми так или иначе, встречались, работали вместе), но это было совсем не то. Проходя по кольцевому коридору мимо кают-компании (она на «Звезде КЭЦ» располагается в точности там же, где и на «Гагарине») я заметил рядом с доской объявлений красочную афишу. На ней были изображены три девушки, скрипачки в длинных, до пола, концертных платьях, а подпись сообщала, что на станции гастролирует скрипичное трио Московской Консерватории — и второй в списке значилась Мира Гольдбах, альтистка, студентка второго курса. Я не сразу её — профиль, неясно очерченный, летящий на невидимых каких-то крыльях, разительно отличался от симпатичного личика моей соседки снизу.

Удивительное дело: всего три года прошло с тех пор, как полёты в Космос были уделом единиц, избранных. А теперь — сюда посылают с гастролями студенческие коллективы! Того гляди, и стройотряды во Внеземелье появятся, — уже идут разговоры о сводной группе студентов из МЭИ и Бауманки, который будет работать на строительстве новой станции на орбите Земли! Пока они будут заниматься только внутренними, отделочными работами — но ведь и это надо кому-то делать, а там, как говорится,лиха беда начало.

Я недовольно покосился на Юрку — почему он ни словом не обмолвился о том, что на «Звезде Кэц» его ждут? В ответ он пожал плечами, и с запозданием сообразил, что изначально «Тихо Браге» и не должен был стыковаться со станцией, а собирался прямо проследовать к пункту назначения — а значит шанса увидеться с любимой перед стартом к Сатурну у штурмана «Зари» не было. Что ж, завидовать, как известно, дурно; пусть Юрка-Кащей и его разлюбезная скрипачка могут вволю насладиться неожиданно выпавшей им толикой счастья, а я тем временем найду, чем заняться. Скажем, доберусь до секции астрофизиков и перекинусь десятком слов с астрофизиком Гарнье. Мы были знакомы ещё со времён практики на лунной станции Ловелл — Гарнье состоял там старшим астрономом. Тогда отношения у нас не сложились — по большей части из-за того, что я сдуру приревновал Юльку к этому красавцу и блестящему (как она, во всяком случае, уверяла) астрофизику. Ревность оказалась беспочвенной; с Гарнье они только работали, и Юлька даже ухитрилась сделать через его голову весьма существенное открытие, установив несомненную связь спонтанной активности «обруча» и срабатываний находящегося на лунной орбите «батута».Дело в тот раз закончилось явлением их «тахионного зеркала» артефакта олгой-хорхоев, инопланетных электрических червей, с которыми мне пришлось вступить в схватку с применением лазерного пистолета и взрывчатки…

С Гарнье же я позже встречался на Земле, на семинаре, посвящённом исследованию лунного «обруча» — и имел с ним весьма любопытную беседу. Француз и сейчас работал в группе, изучающей инопланетный артефакт и, насколько мне было известно, был одним из авторов проекта, согласно которому «обруч» выкопали из лунного реголита и, укрепив на корпусе всё того же «Тихо Браге» подняли на орбиту. Он и сейчас там находился — и как раз об этом я и собирался расспросить астрофизика.

Я связался с лабораторией Гарнье и договорился о встрече. До назначенного времени оставалось ещё часа полтора; я погладил Даську (к моему удивлению он не попытался увернуться или как-то ещё продемонстрировать неудовольствие), уселся за стол и вытащил из чемодана футляр с дискетами. Пока есть время — надо заполнить страничку-другую дневника (фигурально, разумеется — встроенный примитивный редактор не умел нормально форматировать тексты), а то что-то забросил я его в последнее время…

Из дневника Алексея Монахова

«…По сути, удивительный мир, в котором я оказался — где нет холодной войны, нет безумной гонки вооружений, где не полыхают по всему миру локальные войны, где люди летают на Орбиту и на Луну так же легко, как в моё время летали на курорт в Сочи, а я в свои неполные восемнадцать готовлюсь отправиться не куда-нибудь, а в систему Сатурна, — этот „прекрасный новый мир“ (говорю без всякой иронии!) обязан своим существованием всего двум расхождениям с оставленной мною „исторической последовательностью“. Первое: здесь Сталин умер не в марте пятьдесят третьего года, а в декабре пятьдесят шестого, и за эти лишние почти четыре года успел довести до конца многие начинания, которые в предыдущем варианте истории были безжалостно похерены его преемниками и, прежде всего, пришедшим к власти Хрущёвым. Здесь же Никита Сергеевич в сентябре пятьдесят третьего (по иронии судьбы — седьмого сентября, в тот самый день, когда » в той, другой' реальности он был избран первым секретарём ЦК) отправился решением усатого батьки поднимать хлопковую отрасль Узбекистана. Берия же, которого «кукурузник» в моей версии событий пустил в распыл, тоже дожил до пятьдесят шестого — успел отрапортовать на двадцатом съезде об успешном завершении основных работ на Трансполярной магистрали и Сахалинском тоннеле, и всего через месяц погиб в авиакатастрофе.