— Наши поняли, что обстрел! — заорал унтер, — ответили этой одержимой хераборе огнем!

— Сейчас отгонят, — хрипловато прокричал капитан.

И действительно, краем глаза я увидел, что наверху Ограждения замерцали дульные вспышки артиллерийских орудий. Большие калибры ответили поезду. Вдали раздались взрывы.

— Рискованно, — нервно выдохнул Зайцев, — артиллерийские обстрелы обычно провоцируют одержимости. Могут устроить гон на Ограждение. Даже не смотри, что ночь.

— А если эта падла, — кивнул куда-то в сторону центра Капитан, — начнет обстреливать укрепы? Что тогда? Артиллеристы его и так каждые сутки стволами провожают, пока не уйдет за Кубань.

— Я думаю, — отозвался второй унтер, — недострелит. Поезд старый и пушки у него уже не в том состоянии.

— А снаряды есть!

— Да вот хрен поймешь… Он их че, рожает что ли?

Неожиданно ударило так, что боль через уши прострелила голову. Сидящие вокруг солдаты попадали мне под ноги. Я присел, чуть было не упал на колено, но удержал щит. Он, в свою очередь, заколебался еще сильнее. Потускнел, стал почти прозрачным.

Только когда боль ушла, я открыл зажмуренные глаза. В ушах появился звон. Я почувствовал, как кровь из уха протянулась по челюсти, скатилась под подбородок. Аврора тотчас же метнулась латать перепонки. Шум прошел.

— Ай, сука! — зажав уши, крикнул Зайцев, — что это было?!

— Снаряд прилетел прямо в щит, — с трудом проговорил я, встал на ноги.

Хотя выстрелы с той стороны прекратились, я не спешил убирать купол. Внимательно наблюдал, как пушки с вершины Ограждения провожают далекий одержимый бронепоезд.

Когда звуки выстрелов прекратились, перестало быть слышно и грохот железной дороги где-то вдали.

Я снял защиту, и купол лопнул. Тут же пришло облегчение, такое, будто остановился после долгого, изнурительного бега. Коротко отдышавшись, я выпрямился.

— С-с-с-сука, — я ничего не слышу! — взвыл Зайцев, — не слышу!

— Перепонки, — заткнувший уши Палицкий опустил руки, — лопнули. Ну хоть живой.

— А?!

— Живой, говорю! — с трудом поднимаясь, заорал капитан, — радуйся! А ты? — он посмотрел на меня, — как? Кровь ухом идет. Я не опуская взгляда на капитана отрицательно мотнул головой.

— Зараза, — медленно поднялся и второй унтер, — и правда живые! — он даже ощупал себя, будто не веря счастью.

— Но не все, — я оглянулся на тела погибших, — мне нужно уходить. Скоро тут будут войска. Наверняка из Урупского уже движется группа, проверить, что здесь обстреляли.

— Мы позаботимся о телах, — поджал губы капитан, — и… — он помешкал, протянул мне руку, — спасибо, что спас, кого смог. Мне-то на себя уже пох. Но хотя бы эти ребята обязаны тебе жизнью.

Я внимательно посмотрел на его широкую солдатскую ладно. Потом пожал.

— А дуэль? — ухмыльнулся я.

— До первого увечья, — он кивнул, а потом вежливо разорвал наше рукопожатие.

Совершенно не мешкая, он быстро собрал в правой ладони морозную наледь. Кожа покрылась синей магической поверхностью. Редкие уже капельки дождя тут же замораживались, испуская облачка пара.

Лицо капитана искривилось лишь слегка, когда он обхватил морозной рукой мизинец и безымянный палец левой. Они почти тут же почернели и обморозились. Палицкий с хрустом отделил ледышки от руки, выбросил куда-то в кусты.

Унтера наблюдали за ним, выпучив удивленные глаза. Я же не повел и бровью.

— Я обязан тебе жизнью, — он вернул мало что раненную, но теперь и беспалую руку на перевязь, — и признаю поражение в дуэли.

Я кивнул, заглянул ему в глаза.

— Иди. Скоро и правда тут будут солдаты из гарнизона. Да и Зайцеву помощь нужна, — он кивнул на унтеров, которые отошли подальше.

— Крикни в это! — орал Зайцев.

— А-а-а-а-а!

— Ни хера не слышу! А в это?!

— А-а-а-а-а-а!

— Вот мля! А твои уши как уцелели?

Второй не ответил, только пожал плечами.

— Как, — я обратил взгляд к капитану, — если не секрет, умерла твоя жена?

— А тебе какое дело? — он нахмурился.

— Ты не похож на убийцу. Скорее, — я кивнул на обмороженные пальцы, — на отчаявшегося человека.

Капитан Палицкий быстро моргнул, удивленно уставился на меня. Потом нахмурился, раскрыл было рот, словно пытаясь сказать что-то, но закрыл. Сжал губы. Повремени еще немного, все же решился.

— У нас был брак по расчету, — грустно начал он, — в молодости, мой род, род Палицких и род Ларионовых таким образом заключили мир. Мой род был сильный. Из военных. Но, — вздохнул он, — военные имеют свойство рано умирать. Особенно если служат в чистильщиках.

Я не ответил, однако слушал внимательно.

— Кубанское Поле нас обескровило. Остались одни женщины. И все работали в ресторане “Белый Гусь” Большое такое заведение почти что в центральном районе. Его подарили нам с Мариной на свадьбу… — он осекся, некоторое время молчал, — подарили Ларионовы. А потом, когда Палицкие стали слабы, наш брак оказался не очень выгоден Ларионовым. А Гусь, по их словам, “попал в ненадежные руки”, — он хмыкнул, — не надежные, слышь, это он так о руках моей жены говорит. Ох... и полюбил же я Марину после свадьбы. Она единственная могла со мной сладить. Все то остальные знали, какой у меня скверный характер.