– Ты потом расскажешь мне, как ты с целой шайкой справился? Наедине?

– Чего это тебе-то? Велеславушка, хочешь, я тебя кренделем сахарным угощу?

– Нашла чем соблазнять! Может, укропчику свежего щи приправить?

– Вы чего удумали, бесстыдницы! – вмешался зычный бас пекаря, и обе прыснули в стороны, как мыши. – На парня посреди улицы у всех на виду вешаться!

– Дядька Любомир, а ежели я стану воеводой, ты так же серчать будешь или промолчишь? – может, виной тому лишь детские воспоминания, но в таких случаях в «парне» Велеславу всегда слышался «ордынец». Чудная забава, если подумать, когда один не решается сказать, а другой ни за что не признается, что услышал.

– Ежели станешь, тогда и поговорим, а сейчас нечего девичьей дури потакать… – проворчал пекарь и скрылся в доме.

Площадь кончилась, осталось пройти две узких улочки, а там и родная изба показалась.

– Матушка, я дома!

– Ты где всю ночь шлялся? – Ждана вышла из-за печи и с укоризною оперлась на ухват. – Мать твоя места себе не находила, а ты теперь заявляешься, как ни в чём не бывало! Даже обед – и тот пропустил! Отец твой в кузнице день деньской пропадает, а к столу исправно приходит. Взялся бы и ты за ум, что ли, сколько можно за ворьём да жульём бегать?

Разговор-то, в общем, не новый, Ждана была из той породы женщин, что готовы и мужа, и детей укутать и спрятать под широкой юбкой, лишь бы они не убились да не покалечились. Обычно Велеслав лишь отмахивался, поворчит-поворчит, да остынет, но сегодня взбунтовался:

– Тебе, матушка, только жизни меня учить! А я сегодня разбойника Некраса поймал, который Еремея, твоего, между прочим, свояка обобрал. Кабы не я, залёг бы на дно, да и всё – кто старое помянёт, тому глаз вон, а те, кто видели, уже и не видели ничего.

– И без тебя бы нашлись умельцы, – подвига Ждана не оценила. Более того, оглядела сына с ног до головы, кистень, платком обёрнутый приметила… Велеслав зажмурился по привычке: вой сейчас поднимется будто, лихо лесное палец прищемило. И точно:

– Ты чего ж такое злодей окаянный натворил-то?! Я с утреца платок искала-искала, а ты его умыкнул да ещё кровью изгадил! А ещё неплохой, платок-то, годика два бы послужил! Никакой пользы от этой твоей службы в страже, вред один!

Не то, чтобы Велеслав совсем уж был с ней не согласен: житьё у стражника – совсем не сахар. Когда в обход идёшь, кольчугу надевать надобно, летом её припекает нещадно, а зимой – холодит. Десятник, бывает, упражняться заставит до изнеможения, что после ты не то, что разбойника – комара не прихлопнешь. Ну а разбойники, как водится, вовсе не хотят быть прихлопнутыми – драться лезут, того гляди самого зашибут ненароком, хоть пока судьба и миловала.

Да вот только обида детская точила сердце Велеслава. Вроде бы сверстники выросли, по лицу судить перестали, старики его привечали, а если и сказанут чего лишнего – так то ж «любя», как дед Горазд выразился. Другой бы смирился, дело себе нашёл по душе, а вот ему невмоготу было. Хотел Велеслав не равным стать, но лучшим. К кому на поклон ходят, да смотрят снизу вверх. Конечно, в сторону престола княжеского он и не глядел, а вот воеводой сделаться было бы славно. Тем более, говорят, теперешний с самых низов пробился. А староват он уже, рука не так крепка и глаз не тот… Тут путь один: в дружину или в стражу. Но дружинники-то в спокойные времена скучают, пирами да охотами развлекаются, где уж тут проявить себя? А коли князь в набег позовёт, так это в поле надобно ночевать без батюшкиных перин, без матушкиных пирогов… Так и стал Велеслав стражником, и времени даром не терял – даже хмурый десятник нередко хвалил его удаль да находчивость. А как Некрасу башку отрубят – казнили лиходеев нечасто, тут уж очень надо постараться – позлодействовать, – то, может, и князю самому представят, а там кто знает…

Само собою, матушке этого говорить нельзя – не поймёт, не поддержит, только ещё пуще рассердится. Лучший выход – продолжать косить под дурачка – поборника правды да справедливости.

– А ежели каждый так думать будет, то кому город от татей защищать? А уж коли дружина княжеская поголовно мечи да копья сложит, мотыги разберёт, то и вовсе заходи степняк в крепость, бери что надо?

Не угадал, ошибся, не устыдил – лицо Жданы окаменело, посуровело, что виделось страшнее, чем даже гнев.

– Что проку мне до каждого, я о тебе толкую! Вон дед твой покойный дружинник был, и что? Полонянку ордынскую законной женою назвал, а мне теперь пересуды заезжих, да и своих слушай! Девки по тебе сохнут, у завалинки отираются, хоть метлой разгоняй, а отцы их не больно-то с нами роднятся. А ты вместо того, чтобы ремесло почётное да спокойное найти, чтобы глаза ведьмовские делом десятым стали, со смертью заигрываешь, под кистень или кинжал каждый день можешь попасть да суженую вдовицей оставить. И как мне тебя женить, скажи на милость?

Так вот оно в чём дело! А он-то всё думал, чего это матушка его то к зеленщику пошлёт, то к пекарю, то ещё к кому, у кого дочки остались незамужние. Видать решила костьми лечь, но устроить жизнь деточек, чтобы всё, как у людей. Только мнение самих деточек не мешало бы спрашивать.

– А не надо меня женить! – ответил Велеслав с вызовом. – Ты, матушка, уже женила, что старшего брата, что среднего. Чин по чину, невест подобрала из семей позажиточней да поуважаемей, теперь что они, что жены их маются. А я по любви хочу.