Шелли твердо знала, что никогда в жизни не простит себе, если окажется одной из тех вещей, которые Кейн возьмет напрокат для своего жилища.

И она посмотрела в окно, за которым все так же, не прерываясь ни на мгновение, бежали густые золотисто-коричневые заросли.

— А что, собственно, ты имеешь против тех, кому приходится много путешествовать? — поинтересовался вдруг Кейн. Голос его стал таким же жестким, как я стальной блеск в глазах.

— Абсолютно ничего, — ровным голосом ответила Шелли. — В конце концов, не будь их — я осталась бы без работы.

«Комнаты в аренду, люди в аренду, жизни в аренду… «

— И долго ты предполагаешь пробыть в Лос-Анджелесе на этот раз? — спросила она.

По одному только тону ее голоса можно было понять, что она спрашивает это в исключительно деловых целях, а не с какими бы там ни было личными интересами… Кейн сжал губы.

Какое-то время они ехали молча. Послушный черный «ягуар» легко скользил по петляющей, не слишком широкой дороге.

В мягком вечернем свете, проникающем в автомобиль, лицо Кейна показалось Шелли необычно строгим и серьезным. «Сплошь углы да ровные плоскости», — подумала она. И лишь бархатистые сиреневатые тени отчасти смягчали всю остроту и суровость его взгляда. Волосы и усы казались нежно-золотистыми, однако взгляд его оставался таким же холодным — в этом — Шелли лишний раз убедилась, когда он повернулся и посмотрел ей в лицо. Глаза Кейна светились серо-голубым светом, словно кусочки льда, словно холодные арктические сумерки.

Без всякого предупреждения Кейн вдруг резко повернул руль в сторону, и машина свернула с дороги. Теперь перед ними были лишь густые, почти непроходимые заросли — тени их были такими же мрачными и темными, как и наступающая ночь. Кейн выключил двигатель и, обернувшись, посмотрел на Шелли.

— Я не какой-нибудь там наемник, джентльмен удачи, — сказал он вдруг.

Изумленная Шелли повернула к нему голову:

— А я тебя таковым и не считаю. С чего бы это вдруг?

Какое-то время Ремингтон молчал, видимо, оценивая ее слова: действительно ли она так не думает или говорит исключительно из вежливости, желая его успокоить. В конце концов он кивнул, убедившись в ее искренности. Однако нервное напряжение, которое Кейн так пытался скрыть, выдавали его руки, все еще судорожно сжимавшие руль, и та резкость, с которой он продолжал говорить с Шелли.

— Хорошо. Тогда что ты обо мне думаешь? Кто я, по-твоему.

— Ты? — спокойно переспросила его Шелли. — Ну, я ведь, кажется, уже говорила. Ты — путешественник. Бродяга…

— Но ведь многим людям по долгу службы приходится путешествовать. Что же тут плохого?

— А я разве сказала, что это пло… — начала было Шелли, но он не дал ей договорить:

— Сказать-то не сказала, черт возьми, — Кейн явно был настроен решительно, — но как только услышала, что мне приходится часто уезжать из Лос-Анджелеса, то вообще замолчала, закрылась полностью. Без всяких предупреждений. Без всяких объяснений. Просто — прощай, Кейн Ремингтон, и не вздумай писать.

«Черт! — выругалась про себя Шелли. — И почему только он такой чувствительный? Большинство мужчин на его месте отнеслись бы к этой перемене моего настроения совершенно спокойно — если бы вообще ее заметили…»

— С каких это, интересно, пор, — в свою очередь, спросила Шелли, — слово «прощай» беспокоит путешественников? И потом — какая разница когда? Сегодня ли, завтра, через несколько дней или месяцев — результат все равно будет один. Прощай, всего хорошего, не скучай, не поминай лихом и так далее…

Она и сама удивилась, услышав свой абсолютно холодный и спокойный голос.

Пожалуй, даже слишком спокойный.

Но она прекрасно понимала, что, если хотя бы чуть ослабит контроль, все пропало. Она закричит, набросится на Кейна с упреками. А ведь он этого совершенно не заслужил. В конце концов, он совсем не виноват, что кажется ей таким привлекательным, одновременно оставаясь наихудшим из всех возможных для нее вариантов. Путешественник. Бродяга…

Сегодня здесь, завтра там. А она ведь не железная. И чувства ее он не сможет взять с собой — они останутся с ней, съедая ее живьем.

— Ты ведь наверняка успел уже привыкнуть к прощаниям, — снова заговорила она. — И потом, разве ты только слышишь их от других, а не прощаешьсяпостоянно и сам?

Кейн глубоко вздохнул, собирая в кулак всю свою волю. Действительно, Шелли говорила вполне резонно. Он привык к прощаниям.

«И, — признался он сам себе, — я привык прощаться сам, это правда».

Однако он вовсе не был готов вот так запросто сказать «прощай» Шелли Уайлд.

В течение нескольких следующих мгновений Кейн заставлял себя расслабиться. Он ведь прекрасно разбирался в людях — и сейчас его внутреннее чутье подсказывало ему, что с Шелли он должен вести себя очень и очень сдержанно, осторожно. Похоже, что лучше и впрямь пока держаться исключительно в деловых рамках…

И больше никаких страстных поцелуев, этого дикого, сладкого меда и огня… Никаких объятий, никакой ласки, только разжигающей его голод и напоминающей ему о его одиночестве. Никаких больше желаний, напрягающих изнутри все его тело до сладкой, почти невыносимой боли, забирающей все силы и заставляющей, все, быстрее и быстрее биться сердце…

«Все это и впрямь может плохо кончиться. Полным разрывом», — подумал Кейн.

Поэтому, еще раз тяжело вздохнув, он вновь включил двигатель. Раздалось громкое, почти успокаивающее урчание мотора.