Откровенно говоря, еще с год назад Пономаренко тоже был уверен в версии «гений»… Но десять лет сбора и тщательной систематизации информации практически полностью опровергали такие предположения… Слишком много набралось фактов, которые не вписываются в общую картину! Но самое главное… Практически все причастные к делу уверены, что Солнцев не просто выдвигал предположения и идеи… Он говорил то, что знал точно! Иного объяснения ряду фактов просто не находилось. Уж слишком четко все сходилось! А верить в чудеса ни Пономаренко, ни Шелепин или другие товарищи как-то не привыкли. И, наверное, можно было бы и плюнуть на все, пустить на самотек… Но не хотел Пономаренко оставлять после себя непроясненный вопрос, который может в дальнейшем привести к непредсказуемым результатам… А потому и решил спросить напрямую. Ну надавить, разумеется, психологически — как же без этого…

Откровенно говоря, Михаил уже настолько свыкся со сложившимся положением дел, что и не думал, что его могут в чем-то заподозрить. Оттого, возможно, и малость потерял осторожность. И вот результат — его приперли к стенке… Взглянув еще раз на Пономаренко, Михаил осознал простую вещь — если сейчас не скажет правду, то отсюда он просто не выйдет. Во всяком случае, свободным человеком. Но и рассказать… Какими будут последствия? Наверное, если бы Михаил умел останавливать свое сердце, то сейчас бы просто приказал себе умереть — и умер. Но он никогда не был этим… йогом. И такого не умел. А, значит, правду из него так или иначе вытрясут. Вколют, например, какую-нибудь сыворотку правды — слышал Михаил, что были на вооружении госбезопасности такие средства… Так что выбора, по сути, нет. Но если он скажет сам — возможно, еще обойдется?

— Хорошо, — тихо произнес Михаил. — Не знаю, поверите ли вы мне, но я из будущего… Из 1998 года. Только то было какое-то другое будущее… Без Долгой зимы!

— Из будущего, значит? — странно, но Пономаренко после услышанного даже словно успокоился — пусть версия и выглядела фантастически, но она объясняла все… или почти все точно. — И как вас на самом деле зовут?

— Солнцев Михаил Васильевич, — усмехнулся Михаил. — Только родился я там на два дня раньше…

— И как вы там? Коммунизм построили? — хоть Пономаренко и старался скрыть свои эмоции, но на этот раз получилось плохо. Уж слишком силен был интерес…

— Построили… — грустно усмехнулся Михаил. — Капитализм…

— Капитализм? — в голосе главы государства на миг проскочило недоумение. — Но как? Была война, и СССР разгромили?

— Если бы… Не было никакой войны… Сами страну развалили!

Внезапно Михаилом овладела давно забытая уж ненависть к «перестройщикм» и всевозможным «новым русским», что растаскивали созданное трудом миллионов советских людей. И, уже не думая о том, к чему это приведет, он начал рассказывать про то, что творилось в стране после развала СССР. Про закрытые и разворованные заводы и НИИ и многомесячные невыплаты зарплаты на предприятиях. Оставшихся без зарплаты и постепенно спивающихся бывших рабочих и инженеров… Про вылезших из тени и расплодившихся спекулянтов и жуликов всех мастей. Про обманывающих людей уродов типа Кашпировского… Про расплодившихся бандитов, проституток и продажных чиновников и политиков, торгующих страной оптом и в розницу… Про чеченскую войну, фактически проигранную Россией, и терроризм. И с каждым словом ненависть к этим людям разгоралась с новой и новой силой…

Хруп! Слова Михаила внезапно прервал хруст раздавленной товарищем Пономаренко авторучки. С каким-то даже удивлением взглянув на ее обмотки и вытекающие чернила, глава государства лишь брезгливо откинул ее в сторону.

— Кто? — в голосе Пономаренко вновь лязгнула сталь. — Фамилии! Должности! В лагерную пыль гадов сотру!

— Их много было, — растерявшись от такого напора, произнес Михаил. — Начинал еще Хрущев… Не знаю уж, со зла или от дури и чрезмерного честолюбия. «Борьбу с культом личности» объявил, Сталина смешал с грязью, в экономике дури полно наворотил… В сельском хозяйстве особенно! Хотя и в промышленности тоже.

— Не зря Берия его в лагеря отправил! — со злостью произнес Пономаренко. — Кто еще?

— А потом много их было, — пожал плечами Михаил. — В 64-м генсеком Брежнев стал, но им дружки его крутили как хотели… Суслов, вроде — некоторые говорят, что он «серым кардиналом» был, хотя официально отвечал только за идеологию. Косыгин, он еще Председателем Совета министров стал, с Либерманом еще… Они еще реформу устроили, которая, как мой товарищ один говорил, «отменила социалистическую экономику».

— Косыгин — Председатель? — насторожился Пономаренко. — Главой государства, значит, стал?

— Формально — наверное… Но фактически у нас там всем генеральный секретарь руководил.

— Вернули, значит, все как прежде, — усмехнулся Пономаренко.

А Михаил продолжил перечислять. Сказал про Андропова и тот идиотизм, что тот устроил, оказавшись у власти. Про его выдвиженца — Горбачева, про «перестройку», «гласность» и прочие прелести так называемого «социализма с человеческим лицом». Про Ельцина, Кравчука, Шухевича и беловежский сговор. Про некоего Гайдара…

— Это который? — насторожился Пономаренко.

— Внук «того самого», — ответил Михаил. — Егором звали… Потом еще были Чубайс, Черномырдин, Гамсахурдия.

Еще несколько минут Михаил перечислял фамилии и, если мог вспомнить, должности, но потом Пономаренко вдруг прервал его.

— Изложишь все на бумаге и передашь мне лично! — заявил он. — Больше никому ничего не сообщать!

— Хорошо, — согласился Михаил.

— Кто еще в курсе? — наконец, спросил товарищ Пономаренко.

— Только батя… И то не про все, — ответил Михаил.