К моменту написания «Опыта автобиографии» их было десять, но он из всех них выделял «Человека-невидимку». Этот фильм поставил в 1933 году Джеймс Уэйл – бывший английский актер, завоевавший известность ролями Епиходова в «Вишневом саде» и Медведенко в «Чайке» (он был также оформителем этих спектаклей). Выйдя в режиссеры, Уэйл поставил пьесу Роберта Седрика Шериффа «Конец пути», которую не хотел брать ни один театр, и добился колоссального успеха. Увидевшая свет рампы в 1928 году, в год появления романов Ремарка «На Западном фронте без перемен», «Прощай, оружие» Хемингуэя и «Смерти героя» Олдингтона, она принесла на сцену тему «потерянного поколения». Тот же Уэйл экранизировал «Конец пути» в Голливуде, пригласив в качестве сценариста ее автора, что сделало Шериффа, успевшего до «Конца пути» написать шесть пьес, ни одна из которых не достигла профессиональной сцены, «самым дорогим» из голливудских сценаристов, а Уэйла – ведущей фигурой голливудской режиссуры тех лет. «Человека-невидимку» он тоже поставил по сценарию Шериффа. В 1935 году уэйловско-шериффовский «Невидимка» был с огромным успехом показан на нашем экране. Это, кстати, был первый иностранный фильм, дублированный на русский язык. В 1928 году у Уэллса появилась счастливая возможность самому поработать с кинематографистами. Его младший сын Фрэнк Ричард начал пробовать свои силы как сценарист, и, решив ему помочь, Уэллс написал три комические новеллы – «Васильки», «Тонизирующее» и «Мечты». Фрэнк сделал из них сценарии трех короткометражных фильмов, поставленных Айвором Монтегю и Адрианом Бранелом. Эти короткометражки в Англии почти не заметили, но они имели большой успех в Германии. В них, кстати, сыграли свои первые роли в кино выдающиеся актеры Чарлз Лаутон и Эльза Ланчестер. Ну, а потом судьба столкнула его с такой незаурядной личностью, как Александр Корда (1892–1956). «Корда» («кинолента») – это, конечно, псевдоним. Происходил Корда из Венгрии, звали его Шандор Кельнер, и был он одним из мальчишек десятых годов, до смерти увлеченных кино. Поражение венгерской революции 1918–1919 годов и неизбежно связанный с каждым периодом политической реакции разгул антисемитизма заставили его покинуть родину, и в течение десяти лет он вместе с женой, звездой венгерского кино Марией Корда, и двумя младшими братьями, Золтаном и Винсентом, тоже кинематографистами, мотался между Берлином, Веной и Голливудом, набираясь опыта и стараясь заработать на жизнь. Крупный успех фильма «Частная жизнь Елены Троянской» (1927) поставил его, наконец, на ноги, и в начале 30-х годов он уехал в Англию, где основал собственную фирму «Ландон филм продакшнс». Там он и поставил в 1933 году окончательно прославившую его «Частную жизнь Генриха VIII». Этот фильм, ставший классикой мировой кинематографии, был первым большим международным успехом английского кино, а Корда – главным его представителем. Деньги шли к нему как-то сами собой, он о них не задумывался и, если это сулило художественный успех, брался за такие предприятия, которые до смерти напугали бы других продюсеров. И чуть ли не каждый раз добивался еще и коммерческого успеха. Корда разорился лишь после того, как решил, что английская кинематография должна располагать не меньшими техническими возможностями, чем американская, и построил огромную, оснащенную современнейшим оборудованием студию. В 1939 году ему вновь пришлось отправиться на заработки в Голливуд, и здесь он в 1940 году поставил «Багдадского вора», а в 1941 году «Леди Гамильтон». Теперь он опять был на коне, вернулся в Англию и снова принялся за свои безрассудные выходки.

В 1942 году он, первый из английских кинематографистов, был возведен в рыцарское достоинство и отныне именовался «сэр Александр», хотя для всех, с кем работал, как был, так и остался просто Кордой. В последний раз он разорился в 1954 году. Этот человек и создал, взяв себе в помощники режиссера Камерона Мензиса, «Облик грядущего». Уэллс был на седьмом небе. Наконец-то осуществилась его мечта – разговаривать с экрана с миллионами зрителей! И от Корды он был в совершенном восторге, хотя последний, кажется, его чувств не разделял. За Уэллсом в эти годы все больше утверждалась репутация «капризного гения», и Корде, работая с ним, не раз приходилось прибегать к посредничеству баронессы Будберг. Она дружила с Вивьен Ли, сыгравшей главную роль в «Леди Гамильтон», и была своим человеком в мире кино. Год спустя Корда принял к постановке сценарий Уэллса «Человек, который мог творить чудеса», но картина настоящего успеха не имела, и теперь Уэллс и о Корде говорил куда хуже, чем прежде, и о его предыдущем фильме. «Облик грядущего» считается классикой. Недавно о нем написана целая книга. Но после неудачи с «Человеком, который творил чудеса» Уэллсу не нравилось в «Облике грядущего» решительно все – начиная с собственного сценария. Когда же Корда отказался от сценария Уэллса «Новый Фауст», отношения между ними совсем испортились. 1937 год вообще был для него годом больших разочарований. И не только личных. И. М. Майский, тогдашний посол в Лондоне, рассказывает в своих воспоминаниях «Бернард Шоу и другие» (1967): «Социалисты и реформисты всех толков немедленно подхватили сведенья об арестах и репрессиях, приходившие из СССР, широко популяризировали их на фабриках и заводах и в заключение говорили: «Вот к чему приводит коммунизм». Хорошо помню, как английские коммунисты, которых в те годы мне приходилось видеть, с горечью, почти с отчаяньем задавали мне тот же вопрос, который мне задал Уэллс: «Что у вас происходит? Мы не можем поверить, чтобы столько старых, заслуженных, испытанных в боях членов партии вдруг оказались изменниками». И рассказывали, как события, происходящие в СССР, отталкивают рабочих от Советской страны, подрывают коммунистическое влияние среди пролетариата. То же самое происходило тогда во Франции, Скандинавии, Бельгии, Голландии и многих других странах». Незадолго перед тем были выведены из Испании интернациональные бригады, республика потерпела поражение и начался резкий спад левого движения на Западе. Правда, в рядах западных левых оставались люди, продолжавшие помнить, что в предстоящем генеральном сражении с фашизмом главная надежда – на Советский Союз, а потому готовые на многое закрыть глаза – даже на так называемые «московские процессы», во время которых были физически уничтожены видные деятели партии, когда-либо – пусть за много лет до этого – выступавшие против Сталина. На одном из этих процессов присутствовал Лион Фейхтвангер, выпустивший затем книгу «Москва 1937 года», где он оправдывал все происходящее и утверждал, что советские люди живут в условиях свободы. Это было сказано в год жесточайшего террора, количество жертв которого исчислялось уже миллионами, и среди немецких эмигрантов-некоммунистов Фейхтвангера поддержали только Бертольт Брехт и Генрих Манн. Брехт резко изменил свою позицию после XX съезда КПСС. Манн до этого события не дожил – он умер в начале 1950 года. Уэллс, разумеется, реагировал и на «московские процессы», и на массовый террор совершенно иначе, чем Фейхтвангер. О Сталине он с этого времени говорил как о человеке, нанесшем огромный ущерб идее социализма, и ждал от него новых проявлений жестокости. В 1940 году Уэллс предсказал уже «дело врачей». Предсказал он даже и то, что эта позорная акция не успеет завершиться ввиду смерти ее организатора. Однако в 1937 году гнев Уэллса обратился не только против Сталина, но и против людей, нисколько в происходящем не виноватых. Когда в 1937 году секретарь ПЕН-клуба пригласил на вечер, посвященный юбилею Пушкина, посла Майского и председателя Клуба левой книги известного популяризатора советской литературы Виктора Голанца, Уэллс – председатель ПЕН-клуба – отправил ему негодующее письмо, требуя отменить приглашение.

Занятно, что Виктора Голанца он назвал там «неким левым издателем», хотя именно Голанц опубликовал в 1934 году его «Опыт автобиографии» – книгу, сделавшуюся в те годы самым читаемым произведением Уэллса. За несколько лет до ее выхода к Уэллсу явился молодой человек, его однофамилец, Джеффри Уэллс, просивший поддержки в деле, за которое он горел желанием взяться. Он задумал написать биографию Уэллса. Тот принял его очень радушно и поставил только одно условие: этот «другой Уэллс» должен взять псевдоним: ну, скажем, Уэст. Эта книга Уэста очень помогла Уэллсу, когда он в 1933 году приступил к работе над своим «Опытом автобиографии». Джеффри сумел разузнать о таких событиях его жизни, о которых сам он успел забыть. Голанц поставил ему жесткие сроки, так что кончал Уэллс свою автобиографию уже в Эстонии, в 1934 году. Изложение событий его жизни кончалось 1900 годом: он не хотел писать о людях, которые были еще живы. Точнее, делать достоянием гласности свои мысли об этих людях, ибо за «Постскриптум к автобиографии», предназначенный к посмертной публикации, он принялся в том же 1934 году. До торжественного обеда в честь его семидесятилетия оставалось еще два года, но это было уже прощание. Точнее, начало прощания. К своему семидесятилетию Уэллс и как писатель, и как мыслитель успел уже сказать почти все, что имел сказать.

Семидесятилетие Уэллса было отмечено не одним лишь обедом в дорогом лондонском отеле. Это событие вызвало отклики по всему свету. В тот год окончательно утвердилось его положение классика мировой литературы, причем применительно к Уэллсу слово «литература» понималось в широчайшем своем значении. Самую короткую и, быть может, самую умную юбилейную статью написал Карел Чапек. «С первого взгляда его можно было бы принять за коммерсанта, судью или человека любой иной рядовой профессии; дать ему можно было бы самое большее лет шестьдесят, в действительности же он как раз отмечает семидесятилетие…

Классик мировой литературы

Он представляет собой исключительное явление среди современных писателей и мыслителей в силу своей необыкновенной универсальности; как писатель он соединяет склонность к утопическим фикциям и фантастике с документальным реализмом и огромной книжной эрудицией; как мыслитель и толкователь мира он с поразительной глубиной и самобытностью охватывает всемирную историю, естественные науки, экономику и политику. Ни наука, ни философия не отваживаются сейчас на создание такого аристотелевского синтеза… какой оказался по плечу писателю Уэллсу… Но… Уэллс не ограничивается познанием и систематизацией исторического опыта человечества; для него этот опыт – только предпосылка будущего, более прогрессивного мироустройства. Этот всеобъемлющий исследователь является одновременно одним из самых настойчивых реформаторов человечества – он не стал догматическим вожаком и пророком, но избрал роль поэтического открывателя путей в грядущее. Он не предписывает нам, что мы должны делать, но намечает цели, которые мы можем поставить перед собой, если разумно используем все, чему нас учат история и физический мир. Герберт Джордж Уэллс никогда не будет принадлежать исключительно истории литературы, в равной и, возможно, еще большей степени он войдет в историю человеческого прогресса». Уэллс, впрочем, не считал, что семидесятилетний юбилей подвел черту под его творчеством. Перелистывая его библиографию, видишь под каждым обозначением года не меньше, а порою и больше названий, чем в предшествующий период. В 1937 году появились, например, целых три повести Уэллса: «Рожденные звездой», «Брунгильда» и «Кэмфордское посещение», но ни одна из них не вызвала, да и не могла вызвать настоящего интереса. Писал Уэллс не меньше, чем прежде, да вот беда: читали его все меньше. А ведь далеко не все, написанное в эти годы, кануло в Лету. Напротив, с годами выяснилось, что ни свой пророческий дар, ни свой масштаб мышления Уэллс не потерял. Он не просто приближался к концу – он подводил итоги. Роман «Необходима осторожность» (1941) рассказал о том, в каком направлении предстояло развиваться Киппсу и мистеру Полли. Уэллс немало уже успел к этому времени сказать о фашизме. Но теперь он говорил еще и о людях, составлявших массовую его опору. Он их не относил к числу человеческих особей. Это была какая-то особая порода животных – не homo sapiens (человек разумный), а (по имени главного героя романа) homo Tewler, – отличающаяся ненавистью к прогрессу, интеллигентам и евреям.

Так Уэллс прощался с теми, кому прежде, на предшествующем этапе их развития, отдал немало любви. И правда – уэллсовский мелкий буржуа успел с момента своего появления на страницах его книг наделать немало подлостей. Не он вершил мировыми делами. Он был только скромен, законопослушен, всегда готов «откликнуться на призыв». Но на него опирались те, кто, по выражению Уэллса, желал «увеличить сумму мирового зла». Он не был, упаси бог, идеологом фашизма и, по мере того как фашизм компрометировал себя, готов был употреблять слово «фашист» как брань. Он даже защищал свой садик от чужих, немецких фашистов. И все же он был одним из тех, на кого опирается фашизм. Он был против слова «фашизм». Но он не был против того, что за этим словом скрывается. Появились и другие вещи Уэллса, которые никак нельзя сбросить со счетов. Написанный за два года до этого роман «Божье наказание», повествующий о перерождении революционера, получившего абсолютную власть, был по-настоящему оценен лишь после XX съезда КПСС. Трактат «Покорение времени» (1942) принадлежит к числу лучших философских работ Уэллса, а брошюра «Новые права человека» (1942) готовила многие положения устава ООН.

Уэллс уходил из литературы, это верно, но отступал он с ожесточенными арьергардными боями. И все же дело явно шло к концу. Ч. Чаплин рассказал, как после окончания третьей части «Образовательной трилогии», которую Уэллс первоначально предполагал назвать «Анатомия денег», он побывал у Уэллса и увидел, что тот совершенно измотан. «– А что вы собираетесь делать теперь? – спросил я. – Писать другую книгу, – устало улыбнулся он. – Боже милостивый, – воскликнул я, – неужели же вам не хочется отдохнуть или заняться чем-нибудь другим? – А чем же еще можно заниматься?» Так вот, от года к году, Уэллсу все труднее было заниматься «единственным делом, которым можно заниматься». Или, если быть совсем уж точным, – главным, что составляло смысл его жизни. «Необходима осторожность» – последний роман, им написанный. Что вторая мировая война разразится через год-другой, Уэллс понял сразу же после Мюнхенского соглашения. В Невиле Чемберлене, тогдашнем премьер-министре Англии, многие увидели тогда миротворца, Уэллс же – предателя. И в знак протеста он выдвинул кандидатом на Нобелевскую премию президента Чехословакии Бенеша. Уэллс мечтал о разгроме гитлеровской Германии, но, когда в 1939 году началась вторая мировая война, допускал и мысль о ее победе. Он слишком хорошо знал правящие классы своей страны, среди которых было немало людей, сочувствовавших фашистам, не говоря уж о людях просто некомпетентных. Он неплохо представлял себе и тех, кто пришел к власти во Франции после поражения Народного фронта. И все же в первый день войны он произнес замечательную фразу: «Бешеная крыса может искусать и погубить человека. Но человек все равно остается человеком, а крыса – крысой». Выступая раз за разом против немецких фашистов, он не забывал и своих – английских. В 1943 году в органе английской компартии «Дейли уоркер» появилась статья Уэллса, направленная против тогдашнего руководителя английских фашистов Освальда Мосли «Мослианская мерзость».

Жаль, что сил оставалось все меньше и меньше. В 1940 году он выехал на три месяца в США и предпринял свое последнее лекционное турне по этой стране, где у него было столько триумфов. Увы, оно кончилось полным провалом. Как это подействовало на Уэллса, можно понять по записи в дневнике, которую сделал 14 октября 1940 года Клаус Манн – сын Томаса Манна и сам крупный писатель, автор знаменитого «Мефисто». Клаус Манн в это время задумал издавать литературный журнал и хотел добиться поддержки Уэллса, остановившегося в доме одного американского банкира. «…Уэллс еще спит, хотя я пришел в назначенный час. Его будит камердинер. Потом подается чай с пышками и апельсиновым джемом, все это отличного качества. Мэтр сразу обнаруживает удивительно желчно-агрессивное настроение. Мрачный, тусклый, злой взгляд, которым он меня изучает, еще больше леденеет, когда я осмеливаюсь намекнуть на свой журнал. – Литературный журнал? – Уэллса просто трясет от негодования и презрения. – Что за ребяческая идея. Какое мне до этого дело! И при этом он мне пододвигает пышки не без некоторой старомодной отеческой «политес». Список моих сотрудников, который он изучает с необыкновенной тщательностью, дает ему повод к новым атакам. По поводу каждого имени ему приходит в голову что-нибудь миленькое: «Хаксли – какой дурак! Бенеш – полнейший неудачник, от общения с ним скулы сводит». В таком стиле. Сострадательная улыбка, с которой он качает головой при имени «старого бедняги Стефана Цвейга», еще более уничтожающая, чем гневный жест, которым он сопровождает имена своих бывших соотечественников Одена и Ишервуда. «Они – конченые люди! Почему они покинули свою страну? Они сделали ошибку. Теперь им уже никогда не вернуться в Англию!»