Шрифт:
Ирина останавливается перед дубовыми, почти чёрными дверьми в самом конце коридора и, не мешкая, распахивает их, наконец отпуская мою руку. Меня сразу накрывает шум суеты и гомон взволнованных голосов. Здесь собрались почти все Мары, наш лекарь и несколько служительниц храма. Большинство бегает туда-сюда, но мне сразу бросаются в глаза кровавые пятна на их одежде и руках. Служительницы, в отличие от нас, носят одежды из натурального льна светло-кремового оттенка, поэтому красные разводы на юбках и рукавах сразу становятся заметными.
– Где… – Я больше не могу ничего произнести, потому что сама нахожу Анну.
Гул голосов стихает, становясь каким-то далёким. Всё замедляется, секунды будто растягиваются, и я могу почти физически ощутить, как они проходят сквозь меня. Анна лежит на одной из простых кроватей для больных, лицо её неестественно бледное, изо рта идёт кровь, а красивое, когда-то белое с красным платье на груди и животе всё алое от крови. Кира, самая старшая из нас, стоит над ней, тряпками зажимая рану на животе, пытается остановить уже слабо идущую кровь. Сестра хнычет от боли, как маленькая, а заметив меня, начинает плакать вовсю.
Я подбегаю к ней, спотыкаюсь и падаю на колени рядом с её кроватью, обхватывая её протянутую ладонь своими руками.
– Агата… прости меня! – Она не переставая плачет, а я сквозь пелену, почти вслепую пытаюсь осмотреть её рану на животе, но сфокусировать взгляд не получается от обилия крови.
– Что произошло?
– Прости… я не послушала… тебя. Не стоило мне с ним… встречаться.
Я сжимаю её руку, растерянно наблюдая, как служительницы храма суетятся вокруг нас и шумно переговариваются. Старшая раздаёт приказы принести что-то, но я не могу разобрать слов, сосредотачиваясь только на сестре.
– Кто это с тобой сделал?!
– Ариан…
Я задыхаюсь, хватая ртом воздух, не в состоянии понять.
– Он предал… меня. Он захотел близости, а я… отка… зала.
Анна дёргается и заходится в кашле, из её рта вновь струится кровь, краем глаза я вижу, как Кира разрезает на ней платье специальными ножницами, чтобы осмотреть и зашить рану. Кровь остановилась, и я позволяю себе тяжело выдохнуть.
– Ему не понравилось… что я… сопротивлялась, он был сам не свой, – продолжает сестра, цепляясь за мою руку.
Анна выдавливает слова, словно сейчас это самое важное, она не обращает внимания ни на что и ни на кого, кроме меня. Кажется, она даже забывает про боль. У меня внутри всё холодеет, когда я вспоминаю уроки медицины и бросаю взгляд на её ноги, которые не шевелятся.
– И вдруг он… воткнул в меня кинжал… твои уроки, я смогла… – Анна вдруг растягивает губы в улыбке, обнажая окровавленные зубы.
Она не чувствует боли.
– …я вырубила его. Я смогла… но я подвела тебя, Агата. Я… – её взгляд становится размытым, отстранённым, а улыбка вянет, – …должна была убить его тогда, но… не смогла. Прости меня…
Анна смотрит чуть в сторону, будто и не видит меня. Я сдерживаю слёзы, не даю себе плакать, поглаживая её по волосам. Пытаюсь улыбнуться ей в ответ, но мои губы трясутся, и улыбка похожа на гримасу.
– Ты молодец, сестрёнка! Нечего просить… прощения. Ты смогла. Теперь… – Я бросаю мимолётный взгляд на рану, которую уже промыли, а Анна даже и не дёрнулась. Сквозь рваные края вижу, что задеты внутренности, но не позволяю себе думать об этом. – Теперь всё будет хорошо. Мы тебя вылечим.
Анна улыбается, смотря в потолок, а я вздрагиваю от каждого стежка иглы, который стягивает рану.
– А потом… – начинаю я.
– А потом?
– Потом я убью его своими руками, а ты постоишь рядом и посмотришь.
Анна пытается усмехнуться, на губах пузырится кровь, каплями стекая по подбородку.
– Обеща… ешь?
– Обещаю.
9
На следующее утро меня будят служанки. Им было приказано помочь мне умыться и приодеться к полудню. Инна приносит завтрак в виде варёных яиц, румяных булочек, ягодного варенья и крепкого чёрного чая. Они всё ещё уверены, что я живой человек, поэтому, чтобы не вводить их в заблуждение, я заталкиваю в рот одну небольшую булочку, намазанную вареньем, и делаю несколько глотков чая. Вкус такой яркий, что на секунду я прикрываю глаза. С непривычки мышцы челюсти ноют от напряжения, пока я пытаюсь пережевать пищу, и один раз даже больно прикусываю себе язык.