В поисках Золотого тельца

Аннотация
Ох и жара стояла этим летом. Солнце жгло немилосердно. И ни намёка на ветерок.   Город плавился в собственном соку. Тень не спасала. Под солнцем человек жарился, а в тени парился. Обезвоженный организм страдал от духоты и жажды.   Любой прохладительный напиток (даже простая вода) приобретал вкус божественного нектара.   После трудового дня люди принимали холодный душ, и многие испытывали наслаждение, близкое к оргазму.   В эту знойную погоду верилось с трудом в то, что каких-то пять-шесть месяцев назад город находился в крепких ледяных объятьях зимы.

Алексей Курилко В поисках золотого тельца Часть первая Глава 1 Ох и жара стояла этим летом. Солнце жгло немилосердно. И ни намёка на ветерок. Город плавился в собственном соку. Тень не спасала. Под солнцем человек жарился, а в тени парился. Обезвоженный организм страдал от духоты и жажды. Любой прохладительный напиток (даже простая вода) приобретал вкус божественного нектара. После трудового дня люди принимали холодный душ, и многие испытывали наслаждение, близкое к оргазму. В эту знойную погоду верилось с трудом в то, что каких-то пять-шесть месяцев назад город находился в крепких ледяных объятьях зимы. Такой суровой зимы не было лет двадцать. Температура опускалась до минус сорока. Мороз, снег, лед…Дороги не посыпали ни песком, ни солью…В городском бюджете на эти мелочи не оказалось денег. Зато лично мэр Леонид Белоцерковский заявил, что на улицах города будет работать множество снегоуборочных машин. Однако они так и не появились. Люди разных возрастов и профессий, поскальзываясь, падали с одним-единственным проклятием: - Грёбаный Белоцерковский! А мэр улетел в Доминиканскую республику в отпуск. Это был уже шестой отпуск за последний год. И ему было начхать на то, что на другой стороне планеты люди ломают ноги и руки, преодолевая ледяные и снежные препятствия. Кто смеет его осуждать? Белоцерковского давно прозвали Лёней Космосом. После публичного заявления о его твёрдом намерении лететь в космос со своим котом. Поговаривали, будто градоначальник крепко сидит на коксе. Бывший министр внутренних дел даже требовал, чтобы мэра отправили на принудительное лечение. Человек он действительно странный. Не от мира сего. Мягко выражаясь. Знаю о нём одну занимательную историю. Однажды художественный руководитель театра имени Ивана Франко Богдан Арнольдович Сдубка явился к Белоцерковскому на приём. Поведал ему о нынешних трудностях театра, просил финансовой поддержки при проведении скорого юбилея – театру девяносто лет. Леонид Михайлович слушал рассеянно, но слушал. Всё-таки перед ним сидел не простой человек, а знаменитость: Белоцерковский пару раз видел это лицо в кино. Богдан Арнольдович долго говорил о значении искусства и культуры в современном мире и о том, что его театр является не только лицом, но и душой города. - Как-никак, - окончил он свою двадцатиминутную речь, - девяносто лет - это, согласитесь, дата! Мэр встрепенулся: - Вам девяносто? Никогда бы не дал! Он с искренним восхищением глядел на Сдубку. Тот мягко возразил: - Девяносто лет не мне, а театру. Я же вам объяснял. В этом году исполняется… Леонид Михайлович поспешил исправиться: - Девяносто лет, - воскликнул он, - это да! Решили праздновать? Надо помочь. Всё ж таки круглая дата. Как ни крути. Срок немалый. – Белоцерковский вздохнул, задумался: - А территориально где находится ваш кинотеатр? Сдубка был ошарашен и возмущён до глубины души. Он вскочил, ощутив резкий прилив крови к голове. Возникла напряжённая пауза. Затем Богдан Арнольдович усилием воли взял себя в руки, опустился обратно в кресло и спокойно разъяснил, где конкретно расположился…кинотеатр имени Ивана Франко. Что поделаешь, искусство требует жертв. В данном случае в жертву приносились лишь слова и чувство негодования по поводу бездуховности и некомпетентности главы города. Сдубка поступил дипломатично. Впрочем, как оказалось, он напрасно сдержался и наступил на горло своему самолюбию: денег Белоцерковский так и не дал. Ну да Бог с ним! Я вообще не понимаю, какого чёрта речь зашла о нём. Так часто бывает: начнешь за здравие, а кончишь за упокой. Ведь я говорил о зиме. Нет, я говорил о лете. Лето стояло жаркое. Сухое. Меня жара не пугает. Нам, румынам, такая погода только в радость. Ну вот. Теперь придётся растолковать – почему «нам, румынам». Хотя это недолго. Обещаю. У меня по маминой линии все русские. Типичные такие кацапы. Русоволосые, нос картошкой, зеленоглазые… Зато по папиной линии… Бабушка Ефросинья Карповна – донская казачка. Дожила до девяноста семи лет. (Я ее редко видел: отец с нами не жил.) Перед смертью – за пару лет - у неё развился склероз. Но жизнь ей это обстоятельство не портило. Напротив. Каждое воскресенье она садилась смотреть по видеомагнитофону – ещё редкая вещь в то время – фильм «Тихий Дон» и каждый раз смотрела, как в первый. Да, в склерозе есть свои плюсы. У Ефросиньи Карповны было три сына. Все трое пошли в своего отца. Смуглые, чернобровые, большеглазые… а вот кто был отец по национальности – неизвестно. Звали его Михаил Найденко. Его нашли на улице брошенным младенцем… Дали имя, фамилию… Дали «путёвку в жизнь»…Но вот кто же он был по национальности – никто, и он сам, не знал. Может, цыган, может, еврей, может, турок или татарин…Словом, та ещё порода. Лично мне всегда было интересно: сыном какого народа на самом деле был мой дед, не вернувшийся с войны, чья кровь, на целую четверть, течёт в моих жилах. Всякий раз, когда я слышу цыганские напевы, мне кажется, будто что-то родное и тёплое шевелится в груди, там, где должна обитать душа. Но столь же родное и тёплое шевелится в груди, когда я слышу «Хава нагила» или завывание муллы. Одна девушка утверждала, что я похож на Аль Пачино. Но та барышня была в меня влюблена, а влюблённым верить нельзя – они необъективны. Так что у меня совсем маленькая надежда на то, что я итальянец. Все мои предки давно покинули сей бренный мир. Докопаться до истины почти невозможно. Да и не настолько сильно меня это волнует. Так, постольку-поскольку. И вот на Рождество мне приснился яркий кошмар. Будто шагаю я по какой-то тёмной мрачной улице и вдруг из подворотни выныривает косматая старуха в грязных лохмотьях и, потрясая клюкой, шамкает беззубым ртом: - Хочешь знать, кто твои предки? Они родились в последней провинции Великого Рима! В замешательстве я отступаю на шаг. Старуха же, приближаясь ко мне, продолжает вещать: - Ты румын, мой мальчик. Прямой потомок волчьего рода. Тебе не страшны враги, ты сам погубишь себя. У тебя будет пятеро детей и две законные супруги. Ты умрёшь в расцвете сил, в полном достатке, на самом пике своей славы. На этих словах я проснулся с крепкой верой в то, что старуха во сне сказала чистую правду. Утренняя заря легко рассеяла все страхи и предрассудки. Но с тех пор я частенько шутя говорю: «Я внук румынского князя…» Глава 2 Итак, стояла дикая жара. А я находился в крайне бедственном положении. Безработный. Без копейки денег. То есть буквально. И ко всему ещё простужен. Обидно простудиться летом. Все равно что водолазу умереть от жажды. Или старой деве быть принятой за проститутку. Всё это возможно. Но обидно. Сморкаясь и чихая, я валялся дома на диване и смотрел какую-то муру по телевизору. Все окна в квартире были распахнуты. Настежь. Дети во дворе гоняли в футбол, и их весёлые крики отравляли мне сердце, наполняя его зелёной завистью. Я завидовал им. Их веселью и беззаботности. Их юности, энергии и здоровью. Вот у кого никаких проблем, особенно летом. Видит Бог, я хотел бы, чтоб мне снова было двенадцать. Золотая была пора. Впервые за полтора месяца ожил стационарный телефон. Я даже вздрогнул от неожиданного звонка. - Да? Старческий голос женского пола еле слышно заскрипел из трубки: - Здравствуйте… Извините… Я, наверное, не туда попала? - Сложно сказать… Смотря куда вы целились. - Вы, простите, кто? - А кто вам нужен? - А с какой целью вы интересуетесь? Я растерялся. Воцарилась пауза. Затем голос спросил: - Булгаков с вами? - Если Михаил, то боюсь, что он давно уже не с нами. - Остряк, да? - Нет, - ответил я. – Леонид. В моём исполнении это прозвучало: «Дет, Леодид». Ведь нос заложило… А голос строго заявил: - Не уверена. И гудки, как звуковое многоточие… Спустя минуту телефон снова зазвонил. - Привет, Лёня. Это Шацкий, можешь говорить? - Привет. Могу. - Есть для тебя халтура. Нуждаешься? - Сколько? - Десять тысяч. - Добавь слово «зелёных», и я скажу – согласен. - Ты же не знаешь, что делать. - Юра, я третий день сижу на булочках с чаем. Заворот кишок уже прислал короткое сообщение: «Вылетаю первым рейсом – встречайте». Ради десяти тысяч я готов даже принять участие в ограблении банка. - Нет, Лёня, у меня всё проще. Один немолодой, но очень богатый бизнесмен скоро отмечает юбилей. Нужно устроить праздник. Услышав мой непроизвольный вздох, он добавил: - Его любимые произведения - «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок». Я подумал: ну кто лучше тебя сыграет Остапа Бендера? - Иван Ургант. - Урганта каждая собака знает. Это попса. Нужна не звезда. Нужен Бендер. Я показывал заказчику твоё выступление во «Фридоме», он сказал дословно: «Чувак харизматичный и явно хитрожопый. Да, это Остап». - Спасибо, конечно, за добрые слова… - Короче, надо провести вечеринку в образе Остапа Бендера. Всё! У меня готова чёткая концепция сценария. - Ну, заезжай, - предложил я. – Расскажешь подробности. Юрий Шацкий уже лет десять организовывает всевозможные праздники: свадьбы, дни рождения, корпоративные вечеринки и даже проводы в армию…Праздники - это его суровые будни. Начинал он в качестве ведущего, вернее тамады. Но не справился. Три свадьбы подряд заканчивались скандалом, а на одной его даже избили. Дело в том, что во время своего ведения он от полноты чувств переставал себя контролировать: размахивал руками, брызгал слюной и без умолку говорил восторженные речи и провозглашал тосты. Но основная беда не в том, как, а в том, что он говорил. Его подводила любовь к цветастым и сложносочинённым предложениям. Помню, раз он сказал примерно следующее: «Я от всей души желаю этой прекрасной паре молодожёнов бурной жизни, в которой они сумеют то достигать райских небес, то низвергаться в пропасть адову: пусть умирают и возрождаются каждый день вместе. И все, кто любит этих молодых и красивых людей, присоединяйтесь к моему последнему пожеланию, а именно: пусть их любовь горит синим пламенем вечно». Понятно, мало кому понравится, чтобы им пожелали: мол, пусть ваша любовь горит синим пламенем. Вечно. У большинства возникают нехорошие ассоциации с вечным огнём и синим пламенем. К тому же он был чересчур активным. Он навязчиво тянул внимание на себя, так, словно все гости собрались исключительно ради него. В общем, испортив всего три свадьбы, Шацкий отказал себе в удовольствии быть ведущим. Он стал организатором праздничных мероприятий. У меня, кстати, тоже случались некоторые недоразумения во время ведения. Однажды, к примеру, я сказал, что невеста чрезвычайно хороша и сексуальна. Реакция последовала незамедлительно. Друзья жениха подошли ко мне во время перекура, доброжелательные, как бронетранспортёры: - Эй, ты чего назвал невесту сексуальной? - А что – проблемы? – спросил я не менее миролюбиво. - А ты как думаешь? - Хорошо, я сейчас выйду к гостям и скажу, что невеста несексуальная. - Не надо, - сказали они, поразмыслив. – Просто…это…фильтруй базар. Чтобы всё было…на уровне. - Уверяю вас, господа, наши желания полностью совпадают. Признаюсь честно, заниматься этим не доставляет мне ни малейшего удовольствия. Но частенько у меня не было никакого другого способа заработать деньги. И я ещё не в самом худшем положении. Кто-то каждый божий день вынужден ходить на работу, которую ненавидит. И так – годами. До самой пенсии. А с такой пенсией, как у нас, до смерти уже рукой подать. Глава 3 Мы не виделись с Шацким около двух лет, со дня его тридцатилетия. Он совершенно не изменился. Абсолютно такой же. Низенький – метр шестьдесят, не больше - рыжий, с россыпью не проходящих прыщей на красноватой физиономии. Всегда поражался, как ему с такой…э…антирекламной внешностью удавалось иметь такой успех у дам. Все дело в его болтливости. Он их заговаривал. Он мог поддержать любую беседу, на любую тему. Если тема долго не обозначалась, он говорил о ней самой, о барышне. О том, какие у неё грустные глаза, и о том, что он знает причину этой грусти. Говорил, что рос среди женщин, с матерью и тремя сестрами, и знает не понаслышке о муках и страданиях обманутых женщин. Его самый любимый оборот, во всяком случае, лично я дважды слышал, как он пользовался им, был таким: - Вы необыкновенная женщина. Не спорьте. Заурядность вашей биографии ещё ни о чём не говорит. Таких, как вы – одна на миллион. На определённый контингент это действовало безотказно. Каждая женщина хотела бы быть необыкновенной. Хотя бы в глазах одного мужчины. Пусть и такого, как Шацкий. И пусть всего на одну ночь. Дольше всего – на две. Затем Шацкий охладевал к объекту своей страсти и снова находился в активном поиске, искал следующую «необыкновенную». Встречаясь где-нибудь случайно с женщиной, с которой у него была интимная связь, Шацкий обычно сообщал той, обращаясь на «вы»: - В моём израненном сердце вы навсегда заняли вторую половину. – После чего тихим, полным драматизма голосом добавлял: - Первая принадлежит матери. А напоследок бросал таинственную фразу: - Жаль, что мы расстались, но теперь я благодарю вас за глубокую рациональность этого поступка. …Он явился спустя минут двадцать после звонка, взволнованный и энергичный, как белорукий гиббон во время брачного гона. Одет он был в многоцветную рубашку и льняные брюки. В сандалиях на босу ногу. - Вид у тебя жалкий, - сказал он. – Что с тобой? Ты что, плакал? - Болею. Проклятые кондиционеры. - Слушай, - сказал он, расхаживая по комнате. – Наш клиент – Аркадий Романов. Через двенадцать дней ему исполняется шестьдесят. У него целая сеть ресторанов по всей стране и парочка гостиниц. Очень серьёзный человек. Очень. Но отмечать свой юбилей он желает в Бородавке. -Извини? - Это такой город. - Вот как? - Да, его родной город. Вернее, посёлок городского типа. Он выстроил там шикарный особняк. Именно там он хочет провести юбилей. Всё относительно скромно. Будет джаз-банд «Не формат», фокусник, какие-то юмористы из Камеди-клаба и стриптизёрша. Гаррота. Все эти люди на мне. А ты отвечаешь только за себя и помощников. - Каких помощников? - Ну, я не знаю…Какие-нибудь Балаганов, Паниковский… Двоих достаточно. Заплатишь им, сколько посчитаешь нужным. Просто нужно создать атмосферу. К тому же я хочу, чтоб они встречали гостей у входа. Помнишь, как мы делали вечеринку по мотивам «Мастер и Маргарита». У дверей стояли Бегемот и …этот… - Фагот, - подсказал я. - Да, и уже что-то разыгрывали между собой, валяли дурака… А у гардероба – помнишь? – стоял поэт Бездомный в смирительной рубашке и читал революционные стихи… - Да помню я! – говорю, не скрывая своего раздражения. – До сих пор не пойму, как ему удалось наклюкаться со связанными руками. - Перестань, он был забавен по-своему. Особенно когда свалился. - И сломал ключицу. Шацкий прекратил метаться по комнате, придвинул кресло поближе ко мне, уселся и сказал: - Но есть и неприятный нюанс. - Уверен, что не один. - Знаю, как ты не любишь работать, когда гостей меньше пятидесяти, но Романов хочет отмечать юбилей в очень узком кругу: родственники и друзья. Всего одиннадцать человек. - Не густо. - Друзей пригласишь ты. - В смысле? - Как Бендер. Придёшь, что-нибудь разыграешь перед каждым, вручишь приглашение… - Юра, блин, только не это. - Друзей всего четверо. Трое живут в городе, а один в Бородавке. Все четверо о твоём приходе будут предупреждены. - А остальные семеро? - Их приглашать не надо, они и так будут. Это дети, жена и любовница. - Чья любовница? - Ну не моя же! Романова. Аркадия Петровича. - А жена знает? - О чём? - О любовнице. - Ну, естественно. - Естественно - для кого? - Слушай, - сказал Шацкий. - Это не наше дело. Каждый строчит, как он хочет. И уж тем более живёт. - Ты прав. Хорошо. Жена, любовница… Итого…у него пятеро детей? - Да. Три сына и дочь. Я вздохнул: - Это четверо. - Плюс дочь любовницы. - У неё есть дочь? Сколько ж ей лет? - Около сорока. Какая разница? Давай лучше распишем сценарий. - Подожди, ты ж грозился, что общая концепция есть. А мне больше и не надо. Ты же в курсе, на таких мероприятиях я предпочитаю импровизировать. А монологи Бендера я помню наизусть. - Ну, мы напишем хотя бы структурно, что за чем. Я кивнул и чихнул, соглашаясь. Через сорок минут общая структура была ясна и расписана. - Вот теперь я спокоен, - подытожил Шацкий. - Полное спокойствие, - сказал я, - может дать человеку только страховой полис. - Чего? - Ничего, - говорю. – В образ вхожу. Уходя, Шацкий пошутил: - Ты выздоравливай, а то у тебя такой насморк, что я боюсь, скоро соседей затопишь. А я сказал: - Одолжи полтинник. Какое падение. Прямой потомок румынского князя вынужден просить в долг. Но, как говорил тот же Бендер, жизнь диктует свои суровые законы. Глава 4 Первым делом я, конечно, позвонил Танелюку по прозвищу Седой. До начала следующего театрального сезона ещё далеко, и Танелюк явно сидит без работы. К тому же мы давно знакомы, я знаю его как облупленного, и при всех его недостатках лучшего напарника мне не найти. Хотя бы потому, что иного выбора нет. Голос у Танелюка был трезвым и бодрым. Это вселяло надежду на успех. - Ты где? – спросил я. – Есть разговор. - Я в полном порядке, - ответил он.- Сейчас в больнице, в травматологии… - Что случилось? - Ерунда, ногу сломал… - Ничего себе. - Так я думал, а оказалось, это всего лишь вывих. - Приятно слышать. Ну и когда ты снова сможешь бегать? - От чего? - Не от чего, а за чем. Например, за благосостоянием. У меня для тебя есть работа. - Не скажу, чтоб я сильно соскучился по работе, но деньги мне нужны. Я обещал жене в августе отвезти её в Лисью бухту. - И там бросить её у моря среди гор? Отличная идея. Уверен, что она не отыщет дорогу домой? - Да нет же, это моя третья жена. Алина. Я её люблю. - Алина? Когда же ты женился? - Недели две назад. Не помню. - Почему же на свадьбу не пригласил? - Так не было никакой свадьбы. Мы просто решили жить вместе. Распили по этому случаю бутылочку мартини - и всех делов. - Но со своей ты развёлся? - Ну…официально – нет. - Вот теперь всё понятно. - А что за работа? – спросил Танелюк.- Сколько денег? - На медовый месяц хватит. – Я хорошенько откашлялся. – Сможешь подъехать вечером ко мне? Часиков в семь? - Нет проблем, -заверил он. – Но я буду идти к тебе пешком. Потому что…Бесплатная медицина - это миф. И очень древний. - Я это учту. Затем я позвонил Александру Крошкину. Актёр он, правда, посредственный. Да и сам по себе, как человек, он показался мне слегка глуповатым. Очень может быть, что я ошибаюсь. В конце концов, мы работали вместе лишь дважды. И, может, он скрытый интеллектуал. Латентный эрудит. Ладно, подумал я. Как бы там ни было, мы в любом случае не в телевикторине собираемся участвовать. - Алло, Саня? Это Курилко. Для тебя есть работёнка. Ты свободен третьего июля? - Третьего? В общем…да. - Тогда заедь ко мне сегодня в семь. Можешь? - Ну…как бы…в общем, да. - Отлично. Пиши адрес. Итак, партнёры найдены. Сценарий есть. Костюмы возьмет в театре Танелюк. Всё в полном порядке. …Романы о Бендере с детства были у меня самыми любимыми. Для меня Бендер даже не аферист. По своей сути он актёр. Сама афера для него вещь второстепенная. Главное – игра. Иначе как объяснить его желание иметь при себе в первом романе Воробьянинова, а во втором Балаганова и Паниковского? Совершенно бесполезные помощники. Более того, вредные. Ведь всю основную работу он чаще всего проделывал лично. Ему нужен был зритель, который будет им восхищаться, выслушивать его монологи; зритель, перед которым он бы лицедействовал… Такой Бендер мне понятен и близок. Он одинок. Ему нужна публика… Вспомнить хотя бы эпизод с любителями из шахматного клуба в городе Васюки. У Бендера была реальная возможность уйти с кассой вместе с Кисой. Он остался. Остался на сомнительную лекцию и сеанс одновременной игры, хотя вероятность благоприятного исхода была менее чем мизерной, ведь в шахматы он играл второй раз в жизни. Но Бендер идёт на заведомый провал своей легенды, чтобы хотя бы на несколько минут блеснуть в роли гроссмейстера… Все его спутники – Киса, Балаганов и прочие – это обуза, которую он не в силах бросить, так как они являются зрителями его «театра одного актёра». На какое-то время – когда он снова остался один – его зрителем становится даже Корейко. Его цель - не миллион на блюдечке с голубой каёмочкой, а лицедейство, которое он считает лишь средством. Это открывается ему только тогда, когда мнимая цель достигнута – миллион добыт. Он миллионер и одновременно с тем самый несчастный человек. Дело не в том, что в Советской России он не может насладиться своим миллионом, а в том, что наслаждение таилось в самом поиске и постоянной игре. И с этого момента комедия Ильфа и Петрова плавно переходит в жанр драмы. Я бы даже сказал, трагедии, ибо до физической смерти главного героя недалеко, а границу переходил уже смертельно раненный человек, смертельно раненый духовно. Ведь смерть человека берёт свое начало с того момента, как он перестаёт желать. Физическая борьба с пограничниками за своё богатство – это душевная агония великого актёра - импровизатора и комбинатора. Глава 5 Первым явился Саша. Не один. С ним была его двоюродная сестра Вера. Кажется, она училась на режиссёра. Лично я не доверил бы ей снимать даже бельё с верёвки, не то что кино. Но им там, в институте, видней. Саша с Верой были похожи. Оба высокие, худые, с острыми чертами лица… Крошкин отвёл меня в сторону: - Тут…это…такое дело. Нельзя ли как-нибудь…задействовать и Верку? Она хочет поехать на море. - Что мешает? – спрашиваю. - Ну …отсутствие денег…Она не любит от кого-то зависеть. - Умница. – Я откашлялся. – Ладно, что-нибудь придумаем. Затем пришел Танелюк. Вернее сказать, прихромал. На нём были рваная рубашка и мятые брюки. Он улыбался, но брови по своему обыкновению держал «домиком», словно голодный пёс, вернувшийся к любимому хозяину. Я провёл по нему оценивающим взглядом и остался доволен – типичный Паниковский. Мы поболтали о том о сём, и когда беседа несколько ослабла после обмена последними новостями, я приступил к деловому разговору, ради которого мы все собрались. Я сказал: - Дорогие мои, не побоюсь этого слова, коллеги. Меня пригласили провести вечеринку. В стиле «Двенадцати стульев» и «Золотого телёнка». Организатор – Юрий Шацкий, мы все его знаем, редкий пройдоха, но работать с ним одно удовольствие. Ваши сомнительные кандидатуры он утвердил, он вас помнит по «Мастеру и Маргарите». Крошкин засмеялся и посмотрел на Седого. Танелюк принялся оправдываться: - Это гости меня спаивали. Я им не мог отказать, руки были связаны. - На этот раз,- сказал Крошкин, - ему надо будет заклеить рот. - Я, между прочим, пострадал! – воскликнул Танелюк. - Меня уронили и сломали ключицу! Я продолжил: - Один уважаемый буржуй отмечает юбилей. Наше дело маленькое: помочь ему и его близким не умереть со скуки. В конкурсах и всяких розыгрышах они участвовать не будут. Не тот контингент. Они желают сидеть, слушать и пить. На мне основное ведение. Объявление номеров и тосты. Вы лишь подыгрываете мне и поддерживаете атмосферу. Я заплачу вам по тысяче долларов, и вы можете лететь белыми голубями к югу. Естественно, я, как непосредственный участник концессии и технический руководитель, получаю гораздо больше, но предупреждаю заранее: зависть плохо сказывается на работе желудка. Я выдержал театральную паузу: - А теперь, голуби мои, вопрос по существу. Кто из вас читал Ильфа и Петрова? Седой неуверенно поднял руку. - А ну скажи, - обратился я к нему, - какую-нибудь фразу Паниковского. - Вы жалкая, ничтожная личность, - с готовностью отозвался Танелюк. - Ещё! Танелюк задумался. - Кисло, - подытожил я. – Значит так. В срочном порядке всем прочитать. И посмотреть все фильмы о Бендере. Каждый из вас должен знать дословно хотя бы по десять-пятнадцать фраз своего героя. Крошкин – Шура Балаганов. Седой – Паниковский. А Вера будет Эллочкой Людоедкой. Ей легче всего, Эллочка знала-то слов тридцать. Так, теперь по костюмам. Седой, записывай. Паниковский – заношенный не по размеру костюм, канотье, манишка, чёрные очки, как у слепых, и тросточка. Балаганов – брюки клёш, клетчатая рубаха и кепка. Мне – белая морская фуражка капитана и небольшой саквояж. Вера, ты можешь одеться сама. Что-нибудь эффектное, но в стиле тридцатых годов. Вопросы есть? - Обязательно читать? – спросил Крошкин. – Есть же аудиокниги, можно прослушать. - Вам надо ознакомиться с материалом, - говорю. – Каким образом – через глаза или уши – мне всё равно. Хоть орально. Умные вопросы есть? - А кто заказчик? – спросила Вера. - Бизнесмен. Романов. - А сколько лет? Он женат? - Он старый, - говорю. - Ещё один явный плюс, - заключила она. Мне вдруг стало весело. И это странно. Потому что я словно предвидел, что ничего хорошего нас не ждёт. Что мы явно где-то залажаем. Кого другого это напрягло бы, расстроило… А меня взял азарт. Я люблю спорить с судьбой. И на самом деле не хочу покоя. Как бы сильно ни стремился к нему всю свою беспокойную жизнь. Нас было четверо. Я точно знал, победителей среди нас нет. Есть такая порода людей, они рождены для побед. И это не мы. Именно поэтому я всегда готов играть. Непонятно? Попробую объяснить. Представьте себя игроком в покер, которому упорно не идёт карта. И вот кульминационный момент. На кону самая высокая ставка. Ставка настолько высокая, что малодушие и уверенность уже пасанули, остались лишь ты и тот, у которого всегда хорошая карта. Есть такие. Хотя сама игра их не заводит, да и в деньгах они не нуждаются. И ты идёшь ва-банк. Ты блефуешь. Потому что в случае проигрыша ты теряешь всё и даже больше, чем всё. Ты рискуешь, потому что реальных шансов играть у тебя нет и не должно быть, но… Однажды, когда мне было четырнадцать лет, я пошёл с кулаками на человека, у которого в руке был нож. Он был старше, сильнее…да и нож… Я страшно трусливый человек, но я пошёл, потому что… кто-то должен был пойти, потому что он был сильнее, старше и с ножом… Он отступил… Не могу объяснить!... Но когда я читал, что в Великую Отечественную два десятка голодранцев остановили танковую бригаду – я верил и понимал, отчего так получилось. Я не сравниваю. Там идея, там геройство, там дух и ситуация… Но и то, о чём я говорю, там тоже присутствовало. Вот почему мне вдруг стало весело. Даже болезнь несколько отпустила свою хватку. Кстати, без особой связи с фразой Веры. Точнее, без прямой связи с её фразой. Просто. Она сказала. А я подумал: «Ну и командочка у нас образовывается… Интересно, чем это всё закончится?» Так я подумал. А потом вместо того, чтобы забеспокоиться, я всё-таки повеселел. «Мы ещё посмотрим, - мысленно обратился я к невидимым и незнакомым, необозначенным противникам. – Мы ещё посмотрим, кто кого». Глава 6 Уже через день от моей простуды не осталось и следа. Болеть больше не было времени. Появилась работа. «Действовать! Действовать! Действовать…» Я связался по телефону с Бурмакой. - Ты мне нужен, - говорю. – Вместе со своим железным другом. - Каким ещё другом? – забурчал он в ответ. Бурмака вообще известный бурчун. - Ударим автопробегом по бездорожью и разгильдяйству, - продолжал я усиленно скандировать в трубку. – Бензин ваш – идеи наши! - Ты что, пьёшь в такую жару? Пришлось перейти на нормальную речь и объяснить в двух словах сложившуюся ситуацию. В конце моего разъяснения меня вновь потянуло в лицедейство. - Я – Остап Бендер. Ты можешь стать моим Козлевичем. Машина на ходу? - Но я в отпуске. Думал съездить на море. - Не будь занудой. Море - это святое, но дружба дороже. Одним словом, договорились. Хорошие люди частенько идут мне навстречу. Вернее, всех, кто идёт мне навстречу – считаю хорошими. Поэтому, полагаю, в мире много хороших людей. Утром следующего дня около девяти он заехал за мной. Накануне ко мне заезжал Седой – притарабанил костюмы. Сообщил, между прочим, о своём разрыве с Алиной. - А что случилось? – спрашиваю. - Она мне изменила. - С кем? - Это самое обидное. С какой-то бабой. - То есть она лесбиянка? - Да никакая она не лесбиянка, просто напилась. - Одно другому не мешает. - Представь, - захныкал Танелюк, - вхожу в спальню, а они делают друг другу… приятно. Ну, знаешь… одновременно. - Какое красивое зрелище. - Очень! – Седой мечтательно закатил глазки. – Очень красивое… но очень обидное… - И что ты сделал? - А что я мог сделать? Потерял сознание. - Серьёзно?! - А что мне оставалось? У меня резко подскочило давление и перехватило дыхание! Я свалился без чувств как подкошенный. - От красоты или от обиды? - Смейся! Когда тебе будет сорок пять, как мне, тебе будет не до смеха. …Я вышел к машине в тёмно-сером, в мелкую полосочку, костюме, на шее мёртвым удавом висел шерстяной шарф, на голове была капитанская фуражка. Вместо приветствия Бурмака недовольно заворчал: - Ты опоздал на четырнадцать минут. Азиатские черты его лица заострились, он был сосредоточенным и мрачным… Я сказал: - Ты похож на Тамерлана. На Тамерлана в очках. - Ты говорил это в прошлый раз. - С тех пор ничего не изменилось. Поудобней расположившись на заднем сиденье, я вытянул из кармана листок бумаги с адресами: - Держи. Тут всё – адреса, пароли, явки… - Чего? - Ничего. Я забыл, что ты не понимаешь юмора. Бурмака крутнул ключ зажигания. Машина вяло зарычала. Я стянул шарф с шеи. - В твоём драндулете есть кондиционер? - Конечно, - ответил он. Я издал вздох облегчения. А он добавил: - Но, к сожалению, он не работает. - Надеюсь, ты шутишь. Однако шутить Бурмака не умел. Я должен был помнить об этом. К слову сказать, сам Андрей Бурмака свято верил, будто обладает хорошим тонким чувством юмора. Лично для меня оно было настолько тонким, что я его не всегда улавливал. Для примера приведу один наш странный диалог. Мы гуляли на вечеринке по случаю пятилетия совместной жизни наших общих друзей. В разгар вечеринки ко мне подошёл Бурмака и неожиданно сообщил: - Знаешь, если б этот праздник происходил в желудке великана, то наутро его ждало бы сильное расстройство. - В желудке великана? – переспросил я в полнейшем недоумении. - Конечно, - ответил он.- В простом желудке мы бы не поместились. И он расхохотался безудержно и громко. Я ничего не понял. А как-то раз мы увидели рекламный плакат с изображением Высоцкого в роли Жеглова. С плаката Жеглов грозил пальцем, а внизу слоган - мол, пользуйтесь таким-то маслом. Ничего особенного. Бурмака долго смотрел на плакат, а затем произнёс загадочную фразу: - Это ж сколько он бабла срубил за эту рекламу? - Кто? – спросил я. - Высоцкий. - Проснись и пой, - сказал я. – Ничего он не срубил. Он давно умер. И тут Бурмака произнёс ещё более загадочную фразу. Он сказал: - Не факт. - То есть как это – не факт? - А вот так. Ты видел, как он умирал? Лично видел? - Нет… - И я не видел. Он как «кот Шрёдингера» – и жив, и мёртв одновременно. Так он сказал и хитро улыбнулся. Для тех, кто не знает. Для тех, у кого, как у меня – неполное среднее. Один учёный – некий Шрёдингер – производил эксперимент с котом. Кот помещался в ящик, в котором имелся механизм, содержащий радиоактивное ядро и ёмкость с ядовитым газом. Всё устроено было таким образом, что существовало ровно пятьдесят процентов вероятности того, что за час ядро распадётся и тогда ёмкость с газом откроется и кот умрёт. Итак, пятьдесят на пятьдесят. И пока ящик не откроют, кот считается и жив, и мёртв одновременно. Лишь открытие ящика окончательно определяет состояние ядра, а следовательно, и кота. Мне вот интересно, на кой болт вам надо знать всю эту вышесказанную хрень. Простите меня. Виной всему возраст. Мне тридцать четыре, я начинаю стареть и становлюсь нудноватым. Глава 7 Первым в списке стоял Эдуард Ефимович Кантор. Пятьдесят девять лет. Финансовый директор фирмы «Сатурн». Бурмака остался в машине. Прежде чем я добрался до приёмной господина Кантора, меня тормозили трижды одним и тем же вопросом. В приёмной очаровательное курносое создание с голубыми глазами задало мне вопрос в четвёртый раз: - Я могу вам чем-то помочь? - Можете, - отвечаю, - но я у женщин денег не беру. Наверное, в моём роду были гусары. Резиновая улыбка на лице секретарши стала терять свою растяжку. - Прошу прощения? Я поспешил перенастроиться на деловой тон: - Мне поручено передать Эдуарду Ефимовичу приглашение от Романова. - Да, - радостно воскликнула она. – Мне звонили. Вы записаны на двенадцать ноль-ноль. - Я не могу ждать двенадцати часов. Давайте без бюрократии. Я шагнул к дверям кабинета. Секретарша решительно преградила мне дорогу, встав на пути, и даже расставила в стороны руки, словно я был мяч, а она голкипер. - Эдуард Ефимович не любит спонтанных посетителей! - В том-то и дело, что я скорее курьер, и для меня время, как для него деньги. Она поколебалась ещё мгновение и сказала: - Хорошо. Я пойду, сообщу о вас. - Отлично. - Как вас представить? Естественно, я не удержался: - Представьте меня в костюме аквалангиста. Она недовольно нахмурилась и поджала губы. Я сказал: - Перестаньте. Этой шутке лет сто. Старость надо уважать. Хоть улыбнитесь ради приличия. - Советую вам не вести себя подобным образом в кабинете. Эдуард Ефимович этого не терпит. - Ладно. Очаровательный голубоглазый Цербер исчез на минуту за дверью кабинета своего шефа. Надо же, подумал я. Красивая и холодная. Наверное, в прошлой жизни была фарфоровой статуэткой. Статуэтка в прошлом… вышла из кабинета и пригласила меня внутрь. В кабинете всё сияло и сверкало. Стекло и пластик. Блестело даже большое белое кресло, в котором сидел маленький сухонький мужчина с глубокими залысинами на голове. Залысины тоже блестели, словно их надраили полиролью. На стене позади Эдуарда Ефимовича висел портрет с изображением Кантора. На портрете он выглядел более внушительным. На фоне портрета оригинал сильно проигрывал. Я начал прямо с порога: - Здравствуйте, вы меня не узнаете? А между тем, многие утверждают, что я поразительно похож на своего отца. Он то ли не читал Ильфа и Петрова, то ли не хотел поддерживать игру. - Прекратите этот цирк, - сказал он. – У меня на это нет времени. - Даже не верится, что у вас чего-то нет. А в голове крутилось бендеровское: «А старик-то типичная сволочь». - Не смею вас задерживать, - сказал я. – Будете у нас в Самаре – милости прошу. В вашем распоряжении яхта и флигилёк с прислугой. Я вытянул из внутреннего кармана пиджака конверт с приглашением. - Как вас зовут? - Остап-Сулейман-Берта-Мария-Бендер-бей. - Нравится играть? – спросил он, не скрывая презрения. Мне удалось изобразить на лице нечто вроде улыбки. - Вы играете в большого босса, я валяю дурака. Каждому своё. - Ты, кажется, умничаешь? - А вы, кажется, наоборот. Я бросил конверт на стол Кантору, развернулся и вышел. Признаюсь, я был переполнен раздражением, как шампанское пузырьками. И я мог бы сколько угодно шипеть по этому поводу, но это ничего не изменит. - Как там всё прошло? – спросил Бурмака. Я отмахнулся: - Самовлюблённый капиталист. Буржуй-кровосос с явными проблемами желчного пузыря. Испортил мне настроение. Поехали. Только открой все окна в машине, не то я умру от перегрева. Мы сели в машину и поехали. Бурмака сказал: - А вот я никогда не догонял этого юмора. Я раз двадцать начинал читать «Двенадцать стульев». Не смешно. - Благодари Бога, что ты за рулём, - улыбнулся я, снимая с шеи шарф, - а то б я тебя задушил, как Отелло… Тамерлана. - Нет, ну серьёзно – не смешно. - А что тебе смешно? - Что ты имеешь в виду? - Ну, какая книга тебя в своё время сильнее всего рассмешила? - «Камасутра». - Да, - грустно согласился я, - это очень смешная книга. А если этим ещё и заниматься, так вообще обхохочешься. - А ещё я не понимаю, как они могли писать вдвоём. По главам? И таких же, как они, было много… Братья Гримм, братья Вайнеры, Стругацкие… Как они писали? - На дорогу смотри! Жара только набирала силу, а уже было невыносимо. Я снял пиджак и фуражку. И расстегнул пуговицы на рубашке до самого пупка. Глава 8 Им самим – Ильфу и Петрову – очень часто задавали этот вопрос: как, мол, вы пишете вдвоём? Они отшучивались: «Да так и пишем вдвоём. Как братья Гонкуры. Один бегает по редакциям, а другой стережёт рукопись, чтоб не украли знакомые». Они сами написали это в предисловии к «Золотому телёнку». Их сотрудничество длилось десять лет. Результатом этого сотрудничества были: несколько десятков фельетонов и очерков, куча рассказов, четыре повести, книга «Одноэтажная Америка» и два шедевральных романа о великом комбинаторе. Кстати, задуман был и третий роман о Бендере. В записных книжках Ильфа есть парочка упоминаний о новом романе. К сожалению, ранняя смерть одного из соавторов поставила крест на этой идее. После смерти Ильфа – он умер в 1937 году от туберкулёза в возрасте тридцати девяти лет – Петров продолжал много работать, но ничего стоящего не написал, кроме книги воспоминаний «Мой друг Ильф». Он сам неоднократно признавал, что всё лучшее было написано им исключительно в соавторстве с Ильфом. Даже на похоронах своего друга он сказал: «Это и мои похороны тоже». Из всего вышесказанного нисколько не следует, будто Ильф был талантливее Петрова. Все вещи, написанные Ильфом без друга, тоже не идут ни в какое сравнение с романами об Остапе Бендере. Они оба писали хорошо. Но их истинный гений расцветал в полную силу, лишь когда они писали вместе. Конечно, злые языки мололи всякое. Однажды, спустя два года после смерти Ильфа, Юрий Олеша явился в Дом литераторов в нетрезвом виде. Он с кем-то ругался, скандалил, хамил… Одним словом, он был пьян и вёл себя соответственно своему состоянию. К нему подошёл Евгений Петров, получивший в том году орден Ленина, и сделал замечание. Дескать, как тебе не стыдно, Юрий… На что пьяный Олеша спросил: «А как тебе не стыдно носить орден покойника?» Ильф и Петров писали вместе. И писали талантливо. Сейчас практически невозможно определить, кому какая строчка принадлежит. В своих интервью они заявляли, что писали вместе буквально, обсуждая каждую строку, каждое слово… Все рукописи написаны рукой Петрова. Считалось, что у него почерк лучше. Некоторые исследователи их совместного творчества полагают, будто Петров больше отвечал за сюжет романов, за последовательность событий, а Ильф - за сам язык, которым эти истории рассказаны. Петров знал - что, Ильф знал - как. В любом случае они прекрасно дополняли друг друга. Идея написания первого романа принадлежала… Валентину Катаеву. Старшему брату Евгения Петрова. Валентин Катаев в то время был уже состоявшимся писателем и находился в самом зените своей славы. Он подсказал основную сюжетную линию и предложил им – малоизвестным фельетонистам – стать его литературными рабами. Он, мол, наподобие Дюма-отца подбрасывает им оригинальные идеи, они эти идеи разрабатывают и пишут роман, а он, Катаев, правит его, что-то при надобности сокращает, что-то добавляет, а в случае публикации гонорар делится поровну. Молодые Евгений Петрович Катаев и Илья Арнольдович Файнзильберг – таковы настоящие имена соавторов – естественно, согласились. Их захватила идея написать авантюрный роман. Да и в деньгах они нуждались. В общем, предложение устраивало всех троих. Однако когда Катаев-старший через месяц прочитал первую часть романа, он осознал, что его так называемые литературные рабы являются истинными мастерами своего дела и способны самостоятельно написать большой, зрелый, смешной сатирический роман. Глава 9 Следующим в списке стоял Буйко Степан Степанович. Пятьдесят четыре года. Полковник. Мы подъехали к строгому серому зданию районного управления внутренних дел в десять двадцать пять. - Ты уж смотри, - предупредил Бурмака, - если этому тоже что-то не понравится – тебя посадят. - За что? – не понял я. - Найдут за что. У них много глухих дел. Так называемых «висяков». Честно говоря, после неудачи с Кантором я и сам слегка мандражировал. Всё-таки милиционер. Крупный чин. Неизвестно, как у него с юмором. Насколько я помню из своего нерадостного опыта нескольких общений с блюстителями закона и порядка – чувство юмора у них довольно специфическое. Но оказалось, что я волновался напрасно. Не успел я переступить порог его кабинета, как Буйко бойко вылез из-за стола и энергичным бодрым шагом направился мне навстречу. - Ба, кого я вижу! Оська! Ах ты, жук! Никогда не мог подумать, что увижу тебя в этих стенах. Без наручников. Впрочем, ты всегда уважал уголовный кодекс. Он взял меня за плечи, рывком притянул к себе и, обняв, похлопал по спине. - Да, - ответил я, - уголовный кодекс я чту – в этом моя слабость. Буйко выглядел поджарым, сильным и гораздо моложе своих лет. Он был в штатском. Но даже в костюме он смотрелся бравым офицером. Немного смущали его голубые глаза. У полковника не может быть таких голубых глаз. Они выбиваются из образа. К тому же глаза излучали доброту и радость. - Рад, что ты зашёл. - Лучше прийти самому, чем ждать, пока за тобой приедут. - Отлично сказано! Буйко заразительно рассмеялся. Он крепко пожал мою руку и вернулся к своему креслу за столом. - Кстати, у тебя знакомое лицо, - заметил он. – Ты не сидел? - А вы что, помните всех, кого сажали? - Что поделаешь! Мы в ответе за тех, кого заключаем. И он снова засмеялся заразительно и громко. Так смеются только дети, незамужние женщины и молодые потребители марихуаны. - У меня к вам дело деликатного свойства. Хочу пригласить на внеплановое собрание тайного общества «Меча и орала». Третьего июля. Явка обязательна. Я протянул ему конверт с приглашением. Полковник принял конверт стоя. - Для меня это большая честь, господин Бендер. - Вы дворянин? - Не то слово. - Придётся послужить отечеству. - Я только этим и занимаюсь. - Крепитесь! - Съем рису – он хорошо крепит. - Запад нам поможет! - То же самое я говорю, когда принимаю таблетку виагры. Мы произносили каждое слово серьёзно и даже торжественно. На прощание мы вновь обменялись рукопожатием и расстались довольные собой и друг другом. Надо же, думал я. Впервые в жизни я был счастлив от общения с милиционером. - Как всё прошло? - спросил Бурмака, когда я вернулся. – Небось, в штаны наложил перед полковником. Но ко мне уже возвратились и моя самоуверенность, и наигранное высокомерие. - Полковник от меня без ума. А о тебе он сказал, что ты вылитый Тамерлан. - Откуда он меня знает? - Этот полковник знает всё. - Ладно. Куда дальше? - А дальше, мой юный друг, мы направляемся в мастерскую к знаменитому Митрофану Алмазову. - Чем же это он знаменит? - Ты, Андрюша, тёмный, как африканец из посёлка Сизвамве, что в переводе означает «жирафьи какашули». Митрофан Алмазов – самый известный и высокооплачиваемый художник страны. А знаменит он своими скандалами. Только благодаря им может прославиться художник в наше время. Глава 10 Жизнь Митрофана Алмазова необычна и занимательна. До тридцати пяти лет он был нищим и никому не известным художником. И звали его куда проще: Пахом Копчик. С фамилией ему не повезло, но для чего странные родители ещё и Пахомом его назвали? Должно быть, нежеланным он был ребёнком в семье, нежеланным. Пахом был талантлив. Это признавали все: и учителя, и коллеги, и друзья, и враги… Возможно, это ему и мешало. Не давало реализоваться. Менее талантливые художники были куда успешнее его. Их спасали фантазия и снобизм. Они снисходительно относились к классической живописи, но любое проявление реализма вызывало на их небритых лицах гримасу презрения. Один из таких написал картину, на которой изобразил дерево с мужскими причиндалами вместо плодов. Картину назвал «Древо жизни». Нашёлся какой-то идиот, купивший «Древо жизни» за семьдесят тысяч долларов. Другой вообще долго не возился. Обрызгал весь холст красками разных цветов из пульверизатора - и готово! Картину назвал «Калейдоскоп страстей души». Срубил за эту хрень сорок тысяч. Третий полотно своей картины «Вакханалия» разрезал на восемь равных кусков и каждый фрагмент продавал как отдельную картину. Я лично видел одну из них: там три обнаженных ноги и окровавленная рука с разбитым кувшином, а в левом верхнем углу притаился кусок не то луны, не то ягодицы… А что же Пахом? Что же Копчик? Он умел рисовать. Объективно. Он годами жил на то, что писал копии великих мастеров и продавал их за пару сотен. Но скоро он так набил руку, что его копии ни в чём, кроме времени, не уступали оригиналам. Его работы ценились весьма высоко, но ни музеи, ни частные лица не могли платить больше той суммы, которую обычно платят за копию. Как-то раз к Пахому пришёл один крупный криминальный авторитет и сделал необычное предложение. Он заказал копию «Тайной вечери» Леонардо да Винчи, только вместо лица Иисуса он желал видеть своё лицо, а вместо апостолов просил изобразить его корешей. Он даже принёс их фотографии. Идея Копчику не понравилась, и он наотрез отказался. - Плачу десять кусков, - пообещал криминальный авторитет. - Десять кусков зелени наличкой… - Но это же богохульство… - Двадцать кусков и моё дружеское расположение. Для приличия Пахом Копчик ещё чуток поколебался. Он сказал: - Но ваши коллеги…точнее…э…друзья… Многие из них куда крупней апостолов…более развиты физически… - Ну, слегка подкачай апостолов. Я, кстати, тоже не такой дохляк, как Иисус, да простит меня Господь. Учитывай это. Ты скопируй всё в точности, как на картине Леонардо: шмотки, позы, антураж, предметы, цвета, бля… Но чтоб вместо них – мы. - А кто же Иуда? – спросил Копчик. - Грамотный и своевременный вопрос, - криминальный авторитет протянул маленькую фотокарточку. – Иудой изобрази вот этого пассажира. Он - пусть земля ему будет пухом – прекрасно подходит для этой композиции. Закончив картину, Пахом не поставил в углу свои инициалы, как это делал обычно. Он вполне разборчиво подписал: Митрофан Алмазов. Дружкам криминального авторитета картина понравилась. Во всяком случае, скоро к Пахому явился один из апостолов и попросил изобразить свою любовницу в образе Моны Лизы. Копчик потребовал за работу двадцать пять тысяч. А по окончании снова подписался как Митрофан Алмазов. Заказы посыпались один за другим. Главы финансовых компаний, банкиры, спортсмены, звёзды шоу-бизнеса и политики желали видеть себя Македонским, Цезарем, Наполеоном… Иногда заказывали картины для своих врагов. К примеру, лидер коммунистической партии заказал точную копию известной картины «Боярыню Морозову везут на казнь». На копии боярыня удивительным образом была похожа на ярую противницу коммунистической идеологии. Митрофан Алмазов быстро и надолго вошёл в моду. Многие художники подхватили его направление, но Алмазов был первым и до сих пор оставался лучшим. Глава 11 Через двадцать минут я был в огромной и светлой мастерской художника. Между прочим, я слышал, будто те, кто знал Пахома Копчика до того, как он стал Митрофаном Алмазовым, теперь называют его «Алмазный Копчик». Естественно, я себе такого панибратства позволить не мог. - Великий Митрофан Алмазов! – я приподнял козырёк своей фуражки. – Снимаю шляпу перед вашим гением. К слову сказать, я и сам художник. С отличием окончил ВХУТЕМАС. Сейчас вынашиваю идею написания картины «Запорожские скинхеды пишут электронное письмо Бараку Обаме». Алмазов слушал меня с лёгкой улыбкой на устах. Низенький и тщедушный, он, тем не менее, производил впечатление спокойного и уверенного в себе человека. На нём были потёртые джинсы и джинсовая рубашка. В мастерской бесшумно работали кондиционеры. Приятная прохлада пьянила и расслабляла. - А вы и вправду похожи на Остапа Бендера, - сказал Алмазов. – Во всяком случае, на такого, каким я его представлял. - Я похож на своего отца! - Вот как? - Да, так уж вышло. Я сын Аркадия Романова. - Сын? – ухмыльнулся Алмазов. – Какой именно? - Любимый. - Ну что ж, очень приятно. Мы дружим с твоим отцом тридцать пять лет. Познакомились на одной комсомольской свадьбе. Знаешь, что означает «комсомольская свадьба»? - В общем, да. – Я помолчал, прикидывая, какая из цитат подойдёт к данному моменту. – Хотя в то героическое время я ещё был крайне мал, я был дитя. Папенька отмечает юбилей, просил привезти приглашение. - Благодарю. - Не стоит благодарностей. Для меня это большая честь. Дело было сделано. Я мог идти. Но там, на улице, стоял такой «ташкент». Солнце жарило вовсю, хотя лишь только подбиралось к зениту. А здесь, в мастерской, было прохладно и тихо. - А позвольте, - говорю, - вас спросить как художник художника: вы в мастерской курите? - Курю, - ответил Алмазов, - когда выпью. - Разрешите, я закурю. - Так, может, и пятьдесят капель коньячку? - К сожалению, я на работе. - Я тоже. - Да и такая погода, если честно, не располагает к выпивке. - Тогда холодненького пивка. Он прошёл в дальний угол и, отодвинув прикрытые скатертью картины, открыл разрисованную дверцу притаившегося там холодильника. Достал две банки пива, одну бросил мне. Я вытер шарфом покрытую холодными росинками банку. - Чешское, - сообщил хозяин дома. – Мое любимое. Я вскрыл банку и сделал жадный глоток. - Господи! – воскликнул я. - Это лучше, чем трахаться! - Ну, вам виднее, - грустно, как мне показалось, заметил Алмазов. - Над чем вы сейчас работаете? – полюбопытствовал я. - Готовлю Романову подарок. - Покажете? - Я только начал. Там ещё нечего смотреть. - Убеждён, вам достаточно поставить на холсте одну точку и подписаться - и эта картина уже будет стоить несколько десятков тысяч. Алмазов склонил голову набок, прищурился и произнёс: - Вы невероятно похожи на Бендера. Уверен, он был именно таким. - Спасибо. - Не благодарите меня. И не радуйтесь. Бендер был весёлым человеком, а весёлые люди куда ранимей, чем кажется. Глава 12 Кто может знать, каким на самом деле был Остап Бендер? Единого прообраза у Остапа Бендера не было. Бендер – персонаж собирательный. Многие, очень многие дали пищу для приготовления главного блюда «Двенадцати стульев» и «Золотого телёнка». К примеру, Митя Ширмахер, одесский знакомый писателей, а также старший брат Ильфа Александр и Валентин Катаев, старший брат Петрова… А фразу «Может, тебе дать ещё ключ от квартиры, где деньги лежат» авторы услышали от одного профессионального бильярдиста. Но основным прототипом, оказывается, был некий Осип Шор, родной брат известного в то время поэта Анатолия Фиолетова. Мать Осипа была украинкой, отец евреем. Эта гремучая смесь в крови чувствуется и в великом комбинаторе. Имя Остап украинское, фамилия Бендер то ли еврейская, то ли молдавская, а сам он неоднократно утверждает, будто является сыном турецкого подданного. А главное – он одессит. Ровесник века, в 1916 году Осип Шор отправился в Петроград, где поступил в престижный институт. Он был целеустремлён, честолюбив, умён и начитан. При старом режиме он мог бы легко сделать успешную карьеру… Но произошла революция. Старый мир рухнул. Город погрузился в хаос. Нищета, голод, убийства… Страна ухнула в пучину гражданской войны. Осип решил вернуться в родную Одессу. Дома, как говорится, и стены помогают. Но денег не было, поезда не ходили, кругом творилось черт знает что… В общем, это путешествие продолжалось почти год… Чтобы как-то прокормиться, предприимчивому Осипу – чуть не написал «Остапу» - приходилось в разное время выдавать себя то за пожарного инспектора, то за лектора… История о художнике – самозванце, обманом заполучившем бесплатное место на пароходе, – тоже его приключение тех дней… Именно его рассказы об этих аферах помогали впоследствии Ильфу и Петрову описывать похождения своего героя. Вернувшись в Одессу, где в те годы наблюдался разгул преступности и бандитизма, Осип Шор пошёл служить в Уголовный розыск. В том же отделе по борьбе с бандитизмом работал и Евгений Петров, который в свою очередь послужил прототипом для Володи Патрикеева из повести Козачинского «Зелёный фургон». Козачинский был одноклассником Евгения Петрова. В двадцатые годы он организовал и возглавил банду, занимавшуюся грабежом и конокрадством. Один из многочисленных налётов этой банды провалился. Бандиты попытались скрыться. Началась перестрелка. На крыше одесского дома столкнулись нос к носу два вооружённых человека, бывшие одноклассники, а ныне – оперативник угрозыска и главарь банды. Они не стали стрелять друг в друга… В протоколе Петров указал, что Козачинский явился с повинной. Когда того посадили, будущий писатель сделал всё от него зависящее, чтобы его школьный товарищ вышел на свободу гораздо раньше положенного срока. Вскоре Петров уволился из органов. Осип Шор тоже был вынужден уйти из правоохранительных органов. После трагической гибели своего брата. Легендарный Мишка Япончик, воспетый Бабелем под именем Бени Крика, приказал своим людям убить потерявшего всякий страх Осипа. Но исполнители ошиблись и вместо Осипа застрелили его брата, Анатолия Фиолетова. Безутешный в горе Осип нашёл убийцу. Он открыто пришёл в подвал, где собирались налётчики, достал из кобуры маузер и бросил его на стол. Осип Шор сказал: - Я желаю говорить. Но моя речь будет краткой. Не время играть в кошки-мышки. Кто из вас убил моего брата? Поднялся с места один и сказал: - Это был я, Ося. Прости, если сможешь. Взгляд чёрных глаз Шора впился в молодое лицо налётчика. - Знаешь ли ты, кого лишил жизни, сволочь? Убийца покорно опустил голову: - Тогда не знал. Теперь знаю. Я убил поэта Фиолетова. Видит Бог, я скорблю вместе с тобой. - Я пришёл взять взамен твою жизнь. - Это справедливо, - согласился убийца. – Это твоё право. - Нет, - ответил Осип Шор. - Сегодня я понял, ни у кого нет такого права – лишать другого жизни. Твоя жизнь так же дорога кому-то, как мне была дорога жизнь моего брата. Я устал от смертей. И я клянусь, что никогда в жизни не возьму в руки оружия. Кто-то из присутствующих поставил на стол подле маузера бутылку спирта. Стали поминать невинноубиенного поэта Анатолия Фиолетова. Страшное, но романтическое время. Тогда было и место подвигу, и место милосердию. А ныне что? Глава 13 Развалившись на заднем сиденье, я разделся до пояса и цедил минеральную воду. Бурмака тоже снял футболку. Но при этом он всё равно потел так обильно, что создавалось впечатление, будто над ним – исключительно над ним – шёл невидимый дождь. За городом пейзаж изменился. Стало просторней. Вид раскинулся до горизонта. А горизонт со всех сторон расплывался, словно был покрыт прозрачной целлофановой плёнкой. Неожиданно Бурмака спросил: - И до каких лет ты собираешься этим заниматься? - Чем? - Ну этим… Как сказать? – он помычал, раздумывая. – Ерундой. - Какой ерундой? - Вести всякие корпоративы… Веселить всяких придурков… Кривляться… - Я не кривляюсь… Просто люди не хотят, чтобы их праздники превращались в тривиальную пьянку. Они хотят, чтобы кто-то в меру молодой и харизматичный, с большим словарным запасом и с незапятнанным чувством юмора организовал и возглавил их торжество: будь то невинное бордельеро или встреча выпускников с неожиданными и постыдными последствиями. - Я неоднократно видел тебя во время ведения. Ты выступаешь с плохо скрываемым презрением к людям. Ты равнодушен к ним самим и к поводу, по которому они собрались. Ты даже не делаешь попытки выглядеть счастливым, ты почти не улыбаешься… - Это моя манера проведения… - Это манера высокомерного пофигиста. Я завёлся и совершенно искренне попытался обьяснить причину своего поведения. - Андрюха, – воскликнул я, - клянусь своей левой рукой, а она мне дорога не менее правой, что я скорее презираю свою работу, род занятия, чем клиентов и гостей. Они всего лишь люди… Он оборвал мою речь на полуслове своим дурацким смехом. - Вдумайся, - выхохатывал он из себя,- вдумайся в то… что ты говоришь… Фраза «они всего лишь люди» есть высшая форма презрения. - Почему? Но это очкастое животное продолжало издавать звуки, услышав которые, южноафриканские гиены легко приняли бы его за своего собрата. - Почему? – спросил я снова это человекоподобное существо, когда оно вновь превратилось в искалеченного цивилизацией Тамерлана. - Ты сказал «они всего лишь люди», а мог сказать хотя бы «они тоже люди». Ты ставишь себя выше их. Себялюбие, гордыня и высокомерие – вот тот трёхглавый дракон, что поедает тебя изнутри. Ты им снедаем. - Снедаем? - О да, ты им снедаем. - А ты снедаем глистами. Причём они у тебя высокогорные альпинисты, потому что уже добрались до мозга, но на их счастье в твоём мозгу хватает дерьма для пищи. - Докажи мне, что я не прав. - Зачем доказывать педику, что он сосёт член, а не конфету, если он и так это знает. - Педик может сосать и то и другое. - Может. Но он никогда их не перепутает. - Скажи ещё, будто ты уважаешь людей, для которых работаешь. - А чего ж я для них работаю? - Ради денег. - Одно другому не противоречит. - Ну, так работал бы для них бесплатно. - А ты ходил бы пешком. - Не уловил. - Я говорю, ходил бы пешком. На хрена тебе машина? - Зачем мне ходить пешком, если есть машина? - А зачем мне работать бесплатно, если могут заплатить? - Что ты сравниваешь… член с конфетой! Машина для удобства… - А деньги мне, думаешь, для чего? Для неудобства, что ли? - Это софистика, - заявил Бурмака. - Это здравый смысл, - возразил я. - Ты неискренен. - А ты очкарик. - Пусть я очкарик. А ты занимаешься очковтирательством. - Очковтирательством занимается проктолог, производя массаж простаты. - Говорят, это больно. - Не знаю. Но когда тебя перестанет смешить «Камасутра», пойди, сходи – вдруг улыбнёт хотя бы. - Надеюсь, ты не обиделся. - Обижаться – вечный удел убогих. А я здоров и физически, и духовно. - Атеист не может считаться здоровым духовно. - С чего ты взял, что я атеист? – удивился я. - Разве ты веришь в Бога? - Мне куда важнее, чтобы Он верил в меня. - Подожди, мне казалось, у тебя скорее склонность к паранойе, а не к мании величия. - Тебе казалось. А теперь помолчи, в такую жару мне даже спорить в облом. - Мы не спорим. - Не спорь – мы спорим. - Спор - это когда… - Заткнись. - Ладно. Я только хочу сказать… - Конечно, говори, но помни, что это будут твои предсмертные слова. Бурмака насупился и замолчал. Глава 14 Странное дело. Мы знакомы с Бурмакой лет десять, а я практически ничего о нём не знаю. Он скрытен и предпочитает болтать о ком угодно, но только не о себе. А в тех редких случаях, когда Андрей откровенничал, он делал это настолько невыразительно и долго, что я скоро терял интерес и слушал его вполуха. Поэтому я не слишком-то много могу рассказать о нём. Андрюша рос трудным ребёнком. Сложно сходился с другими детьми, в общих играх не участвовал… В школе его невзлюбили. Он был раним и вспыльчив. Стоило кому-то обозвать его заучкой или очкариком - Андрей бросался в драку. Для словесной перепалки ему не хватало лёгкости и остроумия, а для того, чтобы поколотить обидчика, не всегда хватало сил, поэтому он дрался отчаянно, пуская в ход всё, что попадалось под руку, включая острые предметы. Учился он на отлично. Что, само собой, не прибавляло ему популярности среди одноклассников. Он мог бы, наверное, окончить школу с золотой медалью. Но драки, бесконечные драки как в школе, так и во дворе… И не безобидные потасовки, без которых в принципе не обходится наше мальчишеское детство, а серьёзные, страшные схватки, дальше чем до первой крови, с тяжёлыми последствиями… В третьем классе он запустил в противника цветочным горшком; спустя год в столовой он бросился на старшеклассника с вилкой и не только отбил у того всякий аппетит к дерзким шуткам, но и чуть не лишил его глаза… Мать, растившая Андрюшу одна, ничего не могла поделать. У сына было обострённое чувство справедливости. Во всяком случае, по отношению к себе. Если она пыталась его наказать после очередной драки, он валился на пол и закатывал такую истерику, что соседи со страху вызывали сразу одновременно и «скорую помощь», и милицию, и пожарную охрану… Андрей не чувствовал за собой вины. У него всегда был один ответ: «Он первый начал». С ним проводили воспитательные беседы, водили к директору и школьному психологу… Безрезультатно. Будучи пятиклассником, Андрей откусил мочку уха своему соседу по парте. Самым возмутительным - по мнению учителей – было то, что, откусив мочку уха, Бурмака не выплюнул её, а проглотил. Как будто откусить товарищу пол-уха – это ещё куда ни шло, но проглотить откушенное – вот это уже переходит всякие границы. Постановлением инспектора детской комнаты милиции, где Андрей уже состоял на учёте, Бурмака был переведён в школу-интернат для трудновоспитуемых детей. Узнав его историю, дети в интернате прозвали Андрея Тайсоном. Особо одарённые звали его Бурмака-каннибал. Вы знаете, что голуби между собой дерутся очень часто, а, к примеру, волки почти никогда. Потому что последние прекрасно знают, какую смертельную опасность представляют клыки. Чтобы не убить собрата или не быть собратом убитым, волки между собой стараются не доводить дело до крайности. В школе-интернате таких неуравновешенных психов, как Андрей, хватало. Но именно там он постепенно научился спокойно и более адекватно контактировать с окружающими. Друзей, конечно, он не нашёл. Для этого он был чересчур мрачен и эмоционально закрыт, но ему стало доступно хоть какое-то нормальное общение. Его настоящими друзьями, как это часто бывает с закомплексованными подростками, были книги. Он читал всё подряд. Запоем. Читал днём и ночью, от корки до корки, одну книгу за другой. Кажется, ему было всё равно, что читать. Его захватывал сам процесс чтения, процесс потребления какой-либо информации посредством прочтения печатных букв. С одинаковым чувством сосредоточенности и удовлетворения он проглатывал «Остров сокровищ» и учебник по психологии. Он приходил в библиотеку, сдавал книгу и брал следующую. Первую попавшуюся. Иногда ему попадалось нечто стоящее, например, «Сто дней одиночества», иногда какая-то хреномотина типа «Улисса». Но и то, и другое он стойко, не пропустив ни единого слова, ни единой запятой, дочитывал до самого конца. Это случайное хаотичное знакомство с литературой – художественной или специальной – проявлялось в нём впоследствии неоднократно. Порой он попросту ошеломлял неожиданными заявлениями вроде «Я вот когда-то читал, что страус – это единственная птица, имеющая мочевой пузырь». В пятнадцать лет страсть к чтению стала проходить. Её окончательно вытеснил крепнущий интерес к женскому полу. Андрюша начал поглядывать на девушек. В основном исподлобья. Он их хотел и ненавидел. Ненавидел за то, что хотел, и ничего с собой поделать не мог, кроме как истощать свой юный растущий организм ежедневным онанизмом. А нередко ещё и ежевечерним, еженощным и ежеутренним… Он злился на себя и на них… Они занимали всё его внимание, при этом никакого внимания на него не обращая. Третья страсть в его жизни – компьютеры - частично удовлетворила вторую. И дело не только в порно. За компьютером он чувствовал себя богом. У него было все: видео, музыка, игры, информация, общение… В двадцать два года, после окончания института, он устроился сисадмином в престижную фирму под названием «Слэм» и с тех пор неплохо зарабатывал. Вот только не могу понять, куда уходят все его деньги. На что он их тратит? Он всё так же живёт с мамой в старой двухкомнатной квартире, ездит на подержанном «Пежо», которому больше лет, чем ему самому; он не пьёт, не курит, наркотиками не балуется и не балует дорогими подарками свою девушку… Да, у него есть девушка. Оля. Крохотная такая блондинка с острым носиком. Самое удивительное, что она влюблена в него, как кошка весной. А он ведёт себя с ней, без преувеличения, деспотически. За малейшую провинность он кричит на неё и даже может ударить. Она боится его, слушается во всём беспрекословно и ни в чём не смеет ему противоречить. Что поделаешь, неуверенные в себе люди частенько имеют склонность к тирании. Глава 15 Знак «Бородавка» повелел нам свернуть с плохой асфальтированной дороги на ещё более плохую и почти не асфальтированную. Три километра мы тряслись, как монпансье в железной коробке, и от души награждали ту дорогу неприличными эпитетами, из которых цензурными могут считаться лишь «грёбанная» и «ведущая в». Ах, если б вы слышали эти цветастые и благоухающие обороты. По накалу и мощи этих переплетённых фраз наша яростная речь была сродни старому гимну в исполнении мужского хора имени Александрова. Дорога была не только ухабиста и извилиста, но и страшно замусорена. Вероятно, перед нами по ней проезжала машина с мусором и как минимум половину содержимого кузова - покрышки, банки, пластиковые бутылки, мусорные пакеты и тому подобную разность – разбросала по дороге. Три километра спустя мы оказались в далёком прошлом. В каком-то одна тысяча девятьсот восемьдесят лохматом году. Перед въездом в Бородавку на дороге стояли высокие потерявшие цвет открытые железные ворота с надписью «Добро пожаловать». В ста метрах от ворот расположилась безлюдная автобусная остановка с дырявым навесом и сломанной вдребезги скамейкой. Напротив остановки стоял серый обелиск с рельефным профилем вождя Октябрьской революции, под которым были выбиты два слова: «Коммунизм неизбежен». Дальше шла улица, как я потом узнал, одна из трёх с одинаковыми пятиэтажными домами. Мы за десять минут пересекли весь городок (всего лишь раз увидев живого человека вдалеке) и на окраине нашли частный дом под номером семьдесят шесть. В том дому обитал четвёртый почётный гость Аркадия Романовича, его одноклассник Виталий Карлович Штольц. Вполне приличный дом, двухэтажный, из красного кирпича, но рядом за высоким забором возвышался белоснежный особняк с пузатыми колоннами, на фоне которого дом Штольца выглядел убого. Облачившись в костюм, я направился к дому. Бурмака остался в машине. Я предложил ему пойти со мной, но он пробурчал нечто неразборчивое и, открыв ноутбук, позабыл о моём существовании. На звонки в дверь долго никто не реагировал, но что-то мне подсказывало – хозяин где-то здесь. И моя интуиция меня не подвела. Я заглянул за дом. Там передо мной предстала сцена из дешёвых эротических картин. Две обнажённые девицы лет двадцати лежали в шезлонге возле бассейна и целовались. Неподалёку стоял голый тучный старик с фотоаппаратом и, делая снимки, приговаривал скрипучим голосом: - Плавней движения, плавней… Нинель, локоть ниже… Рита, не прикрывай ей грудь… Плавней движения… Глядя на целующихся девиц, я подумал: «Хорошо, что Седой этого не видит, а то свалился бы в обморок; объясняй потом, что он у меня бесконечно чувствительный». Никто не обращал на меня никакого внимания, пришлось откашляться и подать голос: - Прошу прощения, могу я видеть господина Штольца? Голый старик прекратил съемку и обернулся ко мне. - Я Штольц. Кивнув, я чуть было не ляпнул: - А могу я видеть господина Штольца одетым? (Откуда во мне вообще берётся желание всё испортить неуместной подчас иронией?) Но вместо этого я сказал: - Простите, что прерываю вашу семейную фотосессию, но, как говорил один мой хороший знакомый, вначале дела, затем тела. Я от Аркадия Романова. Привёз вам приглашение на юбилей. Ваш друг просил вручить лично в руки. Я бы мог поручить это дело своим мулатам, но решил не упускать возможности получить удовольствие от знакомства. Я ведь наслышан о вас от Аркадия Романова, наслышан. «Господи, что я несу?» - Весьма рад, - сказал Штольц и, нисколько не смущаясь своей наготы, протянул мне руку. – Виталий Карлович. Я немедленно ответил на рукопожатие: - Бендер-Задунайский. Пока он рассматривал приглашение, я спросил, продолжая откровенно любоваться обнажёнными барышнями: - Фото на паспорт? Девицы захихикали. Штольц рассеянно сообщил: - Да… У меня осенью выставка в Москве… - Так вы фотохудожник! – воскликнул я. – Весь мир в объективе! Как назовёте этот цикл? «Девочки с персиками»? - Скажите, любезнейший, - обратился ко мне Штольц, - тут не указана форма одежды… В конце фразы притаились вопросительные интонации… - Не указана, - согласился я, - но из этого не следует, будто она не нужна… Я думаю, господин Штольц, с одной стороны - форма одежды произвольная, но с другой стороны - день не совсем обычный… Всё-таки такая дата… Будут гости… Как говорил другой мой хороший знакомый – рецидивист и гопник по кличке Солнечный – встречаю по одёжке, а провожаю без неё». - Слушайте, - прервал меня Штольц, - а ведь я вас узнал. Это ведь вы снимались в одном юмористическом шоу. - Да нет, - говорю, - не в одном. - Но это ведь вы участвовали в исторических скетчах? - К сожалению, я. - Почему к сожалению? Шоу было смешным… - Смешное шоу – смешные деньги. - А разрешите вас, - попросил Штольц, с воодушевлением потрясая фотоаппаратом, как снайпер винтовкой, - разрешите вас запечатлеть! - Только мысленно. Я не готов, да и лицо будет блестеть от пота. В следующий раз обещаю. Вся моя героическая фактура будет в вашем распоряжении. А теперь позвольте откланяться. Честь имею. Резко кивнув, я неловко и практически беззвучно щёлкнул каблуками своих растоптанных штиблет. Словом, эффектного ухода не получилось. Уже в машине, вновь раздевшись до пояса, высунув разгорячённую голову в окно навстречу потоку ветра, я сказал Бурмаке, вернее прокричал: - Первый тайм мы уже отыграли. Лёд тронулся! И господа присяжные вместе с ним! - Чего? – спросил хмурый Бурмака. - Ничего, - сказал я. – Продолжение этого богомерзкого фарса следует… Я радостно улыбнулся, а солнце весело сияло мне в ответ. Часть вторая Глава 1 Ничего интересного за последующие полторы недели не произошло. Я снёс в ломбард свои золотые украшения: цепочку с крестиком и перстень. Вырученные за них деньги давали мне возможность продержаться до получения гонорара. (Интересно, какова этимология слова «гонорар»? Есть ли какая-нибудь связь слова «гонорар» со словом «гонор»? Например, чем больше гонорар, тем больше гонора. Хотя я, кстати сказать, из-за своего гонора столько раз просирал возможность поработать за хороший гонорар.) Все свои силы я отдавал безделью. Целыми днями в основном валялся на диване, смотрел телевизор, перечитывал Ильфа и Петрова и писал банальные стихи на городские темы. «Было так: я полюбил официантку. Каждый вечер в ресторан к ней приходил. Выпив чаю, оставлял на чай двадцатку, Но ни разу с нею не заговорил». Страсть к сочинительству – самая ранняя и до сих пор непреодолимая из всех моих страстей. Стихи я начал писать, когда ещё и писать-то толком не умел. Я был уверен, что стану знаменитым поэтом. Или клоуном. Как видите, я ближе ко второму, чем к первому. «Не поверите, я робкий по натуре. Хоть любого мужика могу избить, Но вот с барышней де-факто и де-юре Я стесняюсь – не могу заговорить». Несмотря на всю бесполезность моего сочинительства в практическом смысле – я ведь даже в самых смелых мечтах не рассчитываю на то, что мои стихи могут принести мне славу или деньги – я дорожу этой страстью за доставляемое удовольствие от самого процесса сочинительства. «Но однажды я на свой на день рожденья, Выпив два по сто, включил режим «быка»: «Что за сервис? - крикнул. – Что за отношенье?! Полчаса я жду цыпленка табака!» Это такой непередаваемый и ни с чем не сравнимый кайф, когда из обыкновенных слов, из самых обыкновенных слов, используемых нами каждодневно в быту, вдруг выстраивается строка, а за ней вторая, а за той следующая… И вот готова строфа… Из ничего родилось нечто… И не псевдомудрая муть, которую каждый трактует по-своему, а ясная и чётко сформулированная мысль. Потому как писать просто – не просто. Знаменитый поэт-хулиган, уже став настоящим мастером, понял и признался: писать простым языком, писать ясно – сложнее всего. «Подбежал ко мне бугай-администратор И без слов нокаутирован был мной. Он по стене стекал, как жидкий терминатор… Вдруг три охранника возникли за спиной. Меня били, как ковёр – без сожаленья. А она рыдала, бедная, в углу. Я кричал ей: «Это всё из-за стесненья… Просто я тебя, красавица, люблю». Вы только не подумайте, будто я втайне считаю себя хорошим или, упаси Господи, гениальным поэтом. Ни в коем разе! Я заурядный рифмоплёт. Без тени кокетства. Мои стихи далеки от совершенства. По всем строгим и скучным правилам стихосложения, их, наверное, и стихами-то нельзя назвать. Но как несчастный многодетный отец, любящий всех своих чад, и красивых и не очень, и здоровых и больных, я люблю свои стихи. Это детки мои. Я их долго вынашивал, предвкушал их рождение, а затем рожал мучительно и больно, долго потом с ними нянчился… Как их можно не любить? «Я сижу в сизо. Душа по-детски плачет. Я ж ранимый от рождения слегка. А она сюда мне носит передачи… Пью боржоми, ем цыпленка табака…» Я человек приземлённый. Даже несколько циничный. Но сочинительством я утоляю духовную жажду общения с Богом. Ибо если есть Некто или Нечто высшее… то Оно… или Они… общаются посредством музыки и стихов. Я в этом убеждён. Так же, как когда-то был убеждён в том, что мне суждено быть знаменитым поэтом (в этом месте стоит полугрустный-полувесёлый смайлик. Выглядит он вот так :-/ ). Возможно, кое-кто из вас стал подозревать во мне полного психа. В более лёгком случае - человека с небольшими отклонениями… Ничего страшного. Порой после подобных размышлений я и сам о себе такого же мнения. Но помогает спасательная мысль, мысль-неотложка: а кто нормален на все сто? И кто устанавливает норму? Глава 2 Накануне юбилея ко мне в совершенно разобранном состоянии припёрся Танелюк. На него было больно смотреть. Руки тряслись, ноги подкашивались… В блёклых потухших глазах притаилось всё страдание его отравленного алкоголем организма. Ему было настолько плохо, что мне казалось, я слышу сумасшедшее биение его сердца. Я дал ему четвертак, хотя это были мои последние деньги. Я сказал: - Выпей перед сном грамм сто с горячим чаем и хоть чего-нибудь съешь. Но с утра не пей! Если завтра заявишься синеглазым – выгоню к японой-вони без малейшего материального участия в твоей гибнущей судьбе. Ты меня знаешь, у меня рука не дрогнет! Я жесток, как ребёнок. - Лёнька…- с чувством вымолвил Седой. - Лёнька… Он приложил треморную руку к груди, покачал головой, потом тяжело вздохнул и снова медленно, практически обессилев, проговорил: - Лёнька… - Да-да, - говорю, - я знаю. - Ты всё понимаешь, Лёнька… - Понимаю-понимаю… Но как твой личный врач-похметолог предупреждаю – больше ста пятидесяти грамм не принимай, иначе – зуб даю – пойдёшь на следующий круг. - Для меня это семь кругов ада. - По-моему, их девять. - По-моему, их… девять раз по девять… - Тебе, как бывшему главбуху, лучше знать, сколько, чего и почём… - Эх, Лёнька… - Хватит лёнькать. Иди, прими бальзам на душу и ложись спать. И пусть тебе приснится оранжевый ёжик. - Не… Пусть лучше баба. - Хорошо, пусть тебе приснится оранжевая баба. Когда он ушёл, я подумал о том, что, наверное, мне нужно было спросить о причине его очередного срыва в запой. Он бы рассказал, ему бы стало немного легче. Но потом я сказал себе: никакой особой причины не было. И вообще, для алкоголизма причины не нужны, достаточно повода. А поводом может послужить что угодно. Было бы желание. Тут надо бы дообъяснить… Явного желания напиться у человека, как правило, нет. Ни один пьяница не говорит себе с утра: «Сегодня хочу напиться. Не просто напиться, а нажраться в хлам, в зюзю, в сиську, в драбадан»… Только малопьющий человек может сказать: «Сегодня хочу напиться!» И что самое удивительное – ему обычно это не удаётся. Парадокс. Который вполне закономерен. Когда-то давно Танелюк работал в одной крупной солидной компании главным бухгалтером. Уважаемый статус, стабильный доход…Дома любящая жена, послушная дочь и хромой кот по кличке Геббельс. Что ещё нужно человеку для счастья? Но что-то его гложило… Чего-то ему не хватало… Что-то терзало его беспокойную душу… И время от времени он напивался. Потом он пошёл на курсы актёрского мастерства. Там познакомился с молоденькой актрисой. Влюбился. Ушёл из семьи. Бросил работу. Начал сниматься в телевизионных рекламах, сериалах… Его стали узнавать на улице… Он женился… Он стал актёром… Иногда хорошо зарабатывал… Дома сексуальная любимая жена, разбалованная и капризная дочь и породистая немецкая овчарка по кличке Эльза. Что ещё нужно человеку для счастья? Но что-то его мучило… Душило… Не давало покоя… И время от времени он уходил в двухнедельные запои… В каком положении он сейчас? Жена выгнала его из дому, он снимает грязную однокомнатную нору на окраине города, на съёмки приглашают всё реже, на маленькие эпизодические роли, в театре он держится на честном слове… «Дома ждёт холодная постель», фотографии детей и серая крыса, упорно не откликающаяся на кличку Чума. Ему уже за сорок. Пора взяться за голову и попытаться устроить, наладить свою испорченную с раннего детства жизнь. Но что-то его вечно сбивает… Что-то мешает ему… Что-то отравляет все его надежды и мечты… Лишь время от времени он бросает пить дней на десять-двенадцать… Поэтому, повторяю, дело не в причинах, не в поводах… Основная проблема коренится глубоко в его сознании. Там сбой, там поломка… Но я не психоаналитик, я в этом не разбираюсь… Со мной самим не всё в порядке. Я бы сам с превеликим удовольствием сходил бы к какому-нибудь душевному доктору. Честное слово. Глава 3 В тот же вечер, часов в пять, Вася Солованов прислал мне смс-ку. Я знал, что Вася на море, и ума не мог приложить, о чём он собирается сообщить мне с южного берега Крыма. Я прочитал: «Сегодня возвращаюсь домой. До поезда полтора часа. Хочу купить себе какую-то книгу в дорогу. Посоветуй». Вася работает телеведущим на Первом канале. Он образован и остроумен. Но в каком-то особом пристрастии к чтению он мной замечен не был. Кажется, я лишь единожды видел его с книгой, да и та, как потом выяснилось, была куплена им в подарок жене. Книга называлась «Как легко бросить курить». Васина жена – рыжеволосая Полина – трижды прочитала ту дурацкую книгу и в результате бросила… Васю. Четыре недели она жила у мамы и ждала скорого примирения. А у Васи в тот период был полный аврал на работе. Искать пути к примирению не было времени, а по вечерам, после работы – не было сил. К тому же они оба не могли определиться, кто из них виноват, кому просить прощения… Поэтому через четыре недели она вернулась, и они помирились так же легко, как и поссорились. Полина курит не меньше, чем раньше. А Вася, натыкаясь взглядом на книгу «Как легко бросить курить», мечтает написать книгу «Как легко выбросить полтинник на ветер». Они, конечно, любят друг друга. Но, как и многие пары, время от времени ссорятся. По самым разным поводам, по серьёзным и не очень. Поцапались раз вообще из-за пустяка. Из-за мелочи. Полина как-то в разговоре ляпнула, что первой женщиной-космонавтом была… Терехова. Мы рассмеялись, а Вася хохотал громче всех. Полина покраснела – отчего стала еще красивей – и обиделась: - Терехова, - говорит, - Терешкова… Фамилии похожи… Какая разница? - Правильно, - веселился Вася, - какая разница? Думаю, так и в учебниках надо писать. Терехова летала в космос. Каплан стреляла в Леннона. Дездемону задушил Гастелло. Грудью на пулемёт бросился Александр Матроскин. А в Далласе убили американского президента Джона Камеди. Полина рассердилась и одиннадцать дней с Васей не разговаривала. Она даже сексом с ним занималась молча. Почти две недели упорного молчания. Вася мне признался, что после медового месяца это были лучшие дни в их совместной жизни. Он, ясное дело, пошутил, но, как говорится, в каждой шутке … и так далее. …На Васину смс-ку я ответил: «Читал ли ты Хемингуэя? Если нет – самое время. Под стук колёс папаша Хэм идёт отлично. За рассказ «Старик и море» он получил нобелевку. А эту премию кому попало и за что попало не давали. Бунин с его «Жизнью Арсеньева» - исключительное недоразумение». Вася написал: «Старик и море» - название чересчур умиротворительное. Я не хочу уснуть раньше девяти. Там будет какой-то драйв? Не слишком тягомотно?» Я поспешил уверить: ««Старик и море» - это литературный памятник человеческому упрямству, силе духа и умению не сдаваться. Да и написано легко. По названию никогда не суди. Драйв, интригу и напряжение гарантирую. Лично я после прочтения всю ночь не спал». Я не стал писать, что прочёл я это, когда мне было четырнадцать, и действительно находился под сильным впечатлением, но не спал, помню, ещё и потому, что за стеной ругались пьяные родители - мать с очередным отчимом. В восемнадцать двадцать пять пришло следующее сообщение: «Книгу купил. Сел в поезд. Тронулись. Приступаю к старику». Я немедленно ответил: «Приятного прочтения. Главное – одолей хотя бы страниц пятнадцать. Дальше уже не оторвёшься. Поверь. Держи меня в курсе событий. Будь на связи». Я даже почувствовал лёгенькое волнение. Очень уж мне хотелось, чтобы книга Васе понравилась. Нам почему-то всегда важно, чтобы наши друзья разделяли наши предпочтения и вкусы. Я нервничал так, словно это я был автором рассказа. Минуты замедлили свой ход и тянулись, как машины по мосту Патона в час пик. Всё-таки я ребёнок, даром что в летах… Глава 4 В девятнадцать тридцать телефон вновь завибрировал: «Уже на пятнадцатой странице. Мальчик принёс ужин. Полёт нормальный. Вполне достойное чтиво. Не ожидал, если честно. Интересно». «Отлично, - написал я. – Скоро начнётся жёсткое противостояние старика и очень большой рыбы… К чёрту мальчишку! Самое захватывающее впереди. Будь на связи». Я разочарованно пробежал взглядом по книжным полкам. Хемингуэя среди книг не было. Мне и самому остро захотелось перечесть «Старик и море». Я закурил. Когда закуривал вторую, пришло очередное сообщение: «Двадцать вторая страница. Утро. Старик вышел в море. Клева нет». «Аллилуйя! – написал я. – Давай, старик! За клёв не беспокойся. «Клёв будет такой, что клиент позабудет всё на свете». Тринадцать минут телефон не подавал признаков жизни. Затем ожил: «Страница номер двадцать восемь. Нашёл опечатку. Рыбы пока нет». Я ответил: «Терпение, мой друг. Бери пример со старика. Рыба близко. Папаша Хэм просто тянет кота ЗА ПРОТИВ». Дальнейшие смс-ки лучше воспринимать в форме театрального диалога. ВАСЯ: Тридцать вторая страница. Появилась первая рыбёшка. Богом клянусь, старик что-то знает. Хэм рулит. Я в восторге. ЛЁНЯ: О, да. Отныне ты избранный. Ты один из нас. Береги себя, маленький брат. ВАСЯ: Городок с неприличным названием Саки. Лёгкий перекур. Море остаётся позади. Холодная вода всё ещё в большой цене. А вода со льдом – фантастическая роскошь, о которой можно лишь мечтать. ЛЁНЯ: О, нет! Ты оставил старика одного. Бросай курить и вернись к книге, ему там невыносимо тяжело… Впрочем, он ещё крепкий старик… А ты – красавчик. Кто ещё в твоём вагоне может похвастаться тем, что читал Хэма? Никто. ВАСЯ: Ты прав, как всегда. Тридцать шестая страница. Рыба тащит старика в открытое море. Что с ним будет? Рыба тащит старика. Хэм тащит меня. Супер. ЛЁНЯ: Тащусь от нашей переписки. И по-хорошему тебе завидую. ВАСЯ: Я тащусь в Киев. Море остаётся только на страницах. Мертвецки пьяный проводник валяется в тамбуре. Пить в такую жару, даже под вечер, самоубийство. ЛЁНЯ: Деньги на исходе. Их хватит на восемь-девять смс-ок. Если вдруг замолчу – знай, я банкрот. Такое количество сообщений я даже любимым женщинам не отправлял. Но я рад за тебя и за Хэма. Слёзы умиления текут по моему смуглому лицу. ВАСЯ: Внизу недомачо охмуряет двух провинциалок. Мешает, гнида. Мне бы гарпун и депутатскую неприкосновенность. ЛЁНЯ: Не связывайся. Я им займусь. Никому не позволено мешать восприятию классики. У меня есть знакомая вебдя. Мы нашлём на недомачо понос и кашель. ВАСЯ: Вебдя? Это ведьма с насморком? Прекрасно. Только не оставляй меня наедине с рыбой. Она непредсказуема. Сорок третья страница. Старик слабеет. Силы уже не те. О, смуглоликий гуру! Будь с нами хотя бы мысленно. ЛЁНЯ: Не бойся. Я буду отвечать до последней копейки на счету. Если понадобится, я продам почку и куплю карточку. Я вас не покину. Что со стариком? Приём. ВАСЯ: Старик выбился из сил. Я тоже весь мокрый. И меня выводит из себя доморощенный хохмач внизу. Тёлки хихикают. ЛЁНЯ: Спокойно, дружище. Только что сделал куклу Вуду твоего попутчика. Ищу иглу. ВАСЯ: Старик порезал руку. Кажется, он сдаётся. Неужели морская тварь одержит победу? У меня над головой перегорела лампочка. ЛЁНЯ: К чёрту лампочку! До темноты около часа. Читай. ВАСЯ: Семьдесят третья страница. Джанкой. Перекур. Недомачо в полосатых шортах предложил мне пиво и рассказал два матерных анекдота. Абсолютно не смешные. Что там с иглами? ЛЁНЯ: Нашёл сапожную иглу. Кукла Вуду поражена в пах. Недомочалкину ничего не светит с попутчицами. Его ждёт конфуз. Я безжалостен к врагам литературы, а равно и к рассказчикам несмешных анекдотов. ВАСЯ: Он всадил гарпун. Я не про мачо, его гарпун благодаря тебе сегодня отдыхает. Семьдесят восьмая страница. Одна «дама» ушла, вторая легла спать. Мочалкин-блюз сосёт пивко и неравномерно икает. Пару раз пытался со мной заговорить, лихо перейдя на «ты». ЛЁНЯ: Держи дистанцию. Говори с ним исключительно на «вы». Например, скажи: а не пошли бы вы на хуй. ВАСЯ: К старику вернулось зрение. Рыба, обессиленная и полудохлая, лежит на воде. Но это же ещё не финал? ЛЁНЯ: К сожалению, нет. Не всё так просто. Уже плывут другие. Их много. Они близко. ВАСЯ: Стемнело окончательно. Общий свет включить не могу: эта херсонская проститутка спит. Мачогон оживил проводника и пьёт с ним пиво. Я уже хотел было ложиться спать, но тут – о чудо! - включилась лампочка. Магия… Держись, старик, я иду. ЛЁНЯ: Завтра Седому почитаю нашу переписку. Он оценит. Ему сейчас тяжко. Жалко его. А если кому-то жаль взрослого человека, значит, тот живёт не так. Мужчин не жалеют, иначе какой он мужчина. (Это была моя последняя смс-ка, и та, кажется, дошла не целиком. Дальше шло одностороннее общение.) ВАСЯ: Ему сейчас тяж… (Сообщение коварно оборвалось. Это пугает меня.) У нас сломан кондиционер. Я задыхаюсь. Но я не ропщу. Старику хуже. Танелюку привет. Пауза. ВАСЯ: Акула! Чёрт, что она замышляет, сука? А ведь старик остался без гарпуна… Держись, старичок! Мы с тобой. И с нами Бог. Пауза. ВАСЯ: Их много! Они злые и голодные, как мои коллеги на телевидении. Борись, старик! Не сдавайся! Пауза. ВАСЯ: Осталось семь страниц. Я устал так, словно разгружал вагон с мертвецки пьяными, неподъёмными проводниками. Надеюсь, ты не спишь. Пауза. ВАСЯ: Наверху, в своей хижине, старик спал. Его сторожил мальчик. Старику снились львы. Он победил и проиграл одновременно. Ком в горле, слёзы в глазах… а на душе тепло… Пауза. ВАСЯ: Я дочитал. Я справился. Я смог. Надеюсь, ты гордишься мной, братишка… А хочешь, я прочитаю всего Толстого? И Льва, и Алексея. Долгая пауза. И наконец пришло последнее сообщение. ВАСЯ: За всё это время отправил жене одно дежурное сообщение. Тебе же около двадцати. Если она узнает, никакой гарпун не поможет. Женщины, как безжалостные акулы, всегда претендуют на самые лучшие куски нашей души. Я закрываю глаза. Мне снится лев. Глава 5 Встреча со всеми моими архаровцами была назначена на центральном автовокзале в полдень. Однако утром мне позвонила Вера: - Лёня, а можно, меня привезёт мой парень к месту мероприятия. Он на машине, мы хотели бы сразу оттуда рвануть на море. Мы можем и Танелюка с собой взять, он живёт в доме напротив. То есть… Я имею в виду, взять в Бородавку, а не на море. Чтобы ответить на её звонок, мне пришлось прямо из-под душа шлёпать в комнату. Вода стекала на пол. Я ждал, когда она дощебечет, чтобы немедленно согласиться. - Хорошо, - говорю, - только без опозданий. Встречаемся у дома Романова. Ехать туда от силы час сорок - час пятьдесят. Значит, в четырнадцать ноль-ноль чтобы были как штык. Верней, как два штыка. - А Лёня? - Вера, выражайте свою мысль более ясно. Что – а Лёня? - Ты сказал – два штыка… А Лёня – мой парень – он же третий штык… Я мысленно обложил Веру матом, а вслух вежливо объяснил: - Лёня – штык не из моего арсенала. Всё. Запиши точный адрес. Приняв душ, я выпил большую чашку чаю и съел пару бутербродов с кабачковой икрой. Жара на улице после ночной сомнительной прохлады вновь набирала силу. Я надел чёрную майку и джинсы. Бендеровский костюм сложил в огромный полиэтиленовый пакет. Не знаю, для чего я перед самым выходом сел «на дорожку». Мысленно пробежался, всё ли я взял, и решительно вышел из квартиры. Понятное дело, я и не предполагал, что мне не скоро будет суждено вернуться домой. В связи с этим мне вспоминается история одного моего знакомого. Зовут его Амиран Гаранян. До шестнадцати лет он жил со своей семьёй в Ереване. Очень уважал и любил мать, а отца ещё и боялся. Поэтому учился, точнее, старался учиться на отлично. Если ему ставили четвёрку, то плакал и канючил у педагога пятёрку, так же как двоечники обычно выпрашивают тройку. Он был бы круглым отличником, если бы не рисование. Этот предмет он ненавидел. Он совершенно не умел рисовать. Амиран старался, но ни черта не получалось. Даже обыкновенная ваза на его рисунках была похожа на что угодно, но только не на вазу. Учитель рисования знал, что Амиран отличник, и очень не хотел портить плохими отметками чудесную успеваемость Гараняна, но поставить Амирану что-то выше тройки у педагога не подымалась рука. Отец, видя в табеле единственную тройку, недовольно хмурился и тем самым приводил сына в полуобморочное состояние. Однажды по рисованию дали домашнее задание: нарисовать животное. Мама Амирана, будучи в курсе художественных способностей сына, сама лично нарисовала кота. Благодарный и счастливый сынок взял рисунок и отправился в школу. Вернулся в слезах. - Что случилось? – спросила мама. - Опять тройка, - ответил сквозь рыдания Амиран. - Ну, и чего так убиваться? – улыбнулась мама. – Ну не Ван Гоги мы с тобой. Но моя история о другом. Как-то раз Амиран собрался в кино. Отец попросил его купить на обратном пути сигарет. По дороге в кинотеатр Амиран встретил двоечника Алиева. Амиран восхищался им тайно целый год. Потому что тот умел драться, играть на гитаре и открывать бутылки с вином одним ударом ладони по донышку. А ещё у Алиева каждую неделю была новая девушка, а у Амирана девушки вообще никогда не было. Они встретились. Алиев обнимал двух подвыпивших девиц. Он сказал: - Амиран, у нас есть всё: у девчонок – свободное время, а у меня – квартира и хорошее настроение. Единственное, чего у нас нет – это денег на спиртное. Что скажешь? Купили вина и отправились к Алиеву. Выпив стакан вина, Амиран осмелел и обнял одну из девушек. Она ответила на поцелуй, и Гаранян почувствовал себя настоящим мужчиной. Ему хотелось кричать от переполнявших его чувств. Чтобы не закричать, он выпил ещё, потом ещё… Утром о вчерашнем вечере он почти ничего не помнил. Кажется, он пел… Потом его тошнило, а точнее сказать, рвало в аквариум… Он впервые в жизни не ночевал дома. При мысли о том, что ему придётся вернуться домой после ночной гулянки, в грязной одежде, без денег, с «фингалом» под глазом, его снова начинало тошнить. К тому же он влюбился в одну из девушек. Её звали Наташа, и в этот день она должна была вернуться в Украину, в Киев, где училась в Политехническом институте. Одним словом, Амиран уехал с ней. О его дальнейшей жизни я распространяться не буду. Скажу ещё только одно. Когда он спустя четырнадцать лет вернулся в Ереван, в родной дом, его отец спросил: - Как фильм? А когда Амиран стал что-то невнятно бубнить в свое оправдание, задал ещё один вопрос: - И где, кунэм кез, мои сигареты? Амиран был на голову выше отца, гораздо шире в плечах, но он стоял перед стариком и дрожал, как в далёком детстве, схлопотав очередной «трояк» по рисованию. Так, во всяком случае, он мне рассказывал. Глава 6 Во дворе, у подъезда, меня ждала наша «дочь Антилопы-гну» с верным Бурмакой-Козлевичем за рулем. Дабы не нарушать традиций, я занял место на заднем сиденье и вместо приветствия сообщил: - Ты похож… Но Бурмака меня перебил: - Знаю, знаю, на Тамерлана в очках. - Тогда – полный вперед, великий хан, гроза крымских степей и просторов! - Ты так до сих пор и не сказал, сколько ты мне заплатишь? - Двести долларов плюс деньги на бензин. - Двести за тот день и двести за этот? Я кивнул. - Плюс расходы на бензин. - Добавь ещё сто баксов. - Щас, - говорю, - только разгон возьму. - Будет как раз пятьсот плюс за бензин. - Может, тебе ещё и ключ от квартиры, где девки визжат? - Нет, мне ключ от квартиры, где деньги лежат. - Деньги в банке. И они не лежат, они, в отличие от тебя, работают, а ты торгуешься… Бурмака зыркнул на меня в зеркальце заднего вида и заявил: - Либо пятьсот, либо я никуда не еду! - Какое азиатское коварство. - Я не шучу, - сказал он. Я усмехнулся: - Значит, ультиматум? Ну-ка останови свою колымагу вон за тем перекрёстком. Только что ты потерял работу и товарища. - Да ладно уж…- забурчал он. - Останови машину. - Ну перестань, я пошутил… - Пошутил? Какой изысканный юмор. Может, пошлём эту шуточку в какой-нибудь юмористический журнал? Андрей насупился и надолго замолчал. Меня же это более чем устраивало. Мы подъехали к автовокзалу, подобрали Сашу Крошкина. Тот был уже в костюме. Брюки клёш, ковбойская клетчатая рубашка, на голове широкая клоунская кепка. - Ну что, Шура? Как прошло знакомство с творчеством Ильфа и Петрова? Без осложнений? - А какие там осложнения? – вяло отреагировал Крошкин. - Прикольно в общем… - Ну что ж, это уже кое-что… Фразы какие-нибудь заучил? - Много. - Превосходно. - Я сделал широкий жест рукой. - Ну давай, продемонстрируй. Крошкин почесал затылок и громко выдал: - Паниковского бьют! - Неожиданный выбор… Очень надеюсь, что до этого не дойдёт. Мне главное, чтобы вы у входных дверей разыгрывали тот спор, помнишь, что лучше – ограбление или кража. - «Только ограбление! – с готовностью отозвался Крошкин. – Внезапное нападение на улице. Под покровом ночной темноты. Я подхожу слева. Я толкаю в левый бок, вы толкаете в правый. Этот дурак останавливается и говорит: «Хулиган». «Кто хулиган?»- спрашиваю я. И вы тоже спрашиваете, кто хулиган, и надавливаете справа. Тут я даю ему в морду!.. Чёрт, бить нельзя. Бендер не позволяет. Ладно! Я хватаю его за руки, а вы шарите по карманам. Он кричит: «Милиция!», и тут я ему как вре… Ах ты, чёрт, нельзя бить, Бендер не позволяет… В общем, мы уходим домой. Ну, как план?» К моему удивлению, этот моноложик Крошкин рассказал неплохо. Даже интересно. С яркими оценками, с изменением темпо-ритма. - Отлично, Шура. И время от времени начинаете толкать друг друга в грудки с вопросом: «А ты кто такой?» - Жаль, что я не Паниковский, - выразительно вздохнул Крошкин. - Почему? - Ну… как бы… текста у Паниковского и побольше, и смешней… А Балаганов… идиот он, в общем. - Ничего он не идиот. Ты напрасно так. Балаганов необразован, простоват, наивен, но зато он добрый и честный, если, конечно, так можно сказать о мелкоуголовном босяке. - Идиот, - упрямо настаивал Шура. – С такими деньжищами полезть в сумочку за тощим кошельком… Идиотизм! - Нет, Шура, - возразил я. – Этот алогичный, странный, необъяснимый поступок доказывает, насколько человек непредсказуем. Вот почему я с сомнением отношусь к дедуктивному методу Шерлока Холмса. Он почти никогда не принимал во внимание человеческий фактор. Люди часто делают то, что противоречит всем законам логики и здравого смысла. Мы все только на первый взгляд поступаем всегда рационально. Я уж не говорю о подсознании! А может, Балаганов в глубине души хотел, чтобы его схватили? - Зачем? - А кто ж его знает! Может, та перспектива, которую перед ним раскрывал Остап, пугала его. «Перед вами, – сказал ему Бендер, – открываются врата великих возможностей». А Балаганов не хотел туда, не умел, боялся… Или, может, он не любил себя и не хотел видеть себя счастливым… Или полагал, что не заслуживает другой жизни… - Да всё это психологическая муть и тошнотворка, - отмахнулся Крошкин. - Там же… это… всё объяснено проще. Он, типа, чисто машинально. На автомате. - Согласен, - говорю. - Нечего мудрить. Бритва Оккама. - Чего? – спросил Саша. Но ответить я не успел, потому что в этот момент Бурмака вдруг сказал: - А вы знаете, что аисты во время перелёта периодически могут засыпать прямо на лету минут на семь-десять? Повисла пауза. - Так ты что, - спрашиваю, - последние десять минут спал, что ли? Как аист? - Нет, но это же невероятно, правда? Летит-летит, потом глаза закрыл, спит, а крыльями машет. Я согласился: - Да, невероятно. - А вот мне интересно, - спросил Крошкин, - если предположить, что всё так и было, то, что с ним было… э… дальше… Какие у меня бесподобные собеседники, подумал я. - Шура, прекратите выстраивать сложносочинённые предложения. Это сказывается на смысле сказанного. - Что? – спросил он. - Нет, это я спрашиваю – что? С кем что было и что вам интересно? - Я о Бендере. Что с ним было дальше, после того как его ограбили пограничники? - Переквалифицировался в управдомы. - А на самом деле? - На самом деле на этот вопрос точного ответа нет. Глава 7 На самом деле как и с первым романом, у Ильфа и Петрова было несколько вариантов финала. В первом случае финал романа решил жребий. Каким должен стать финал второго романа - решали долго и мучительно. Много спорили. Был даже написан вариант, в котором Бендер женится на Зосе Синицкой и всё более-менее кончается благополучно. Я же могу лишь коротко рассказать о судьбе Осипа Шора. После одесских злоключений Шор навсегда покинул родимый город и переехал в Москву. В Москве он возобновил дружбу с Ильфом, Петровым, Катаевым, Бабелем и Олешей, словом, со всеми своими одесскими приятелями. Сам он не писал, хотя его устные рассказы вызывали бурный восторг среди слушателей. - Почему ты не хочешь перенести свои истории на бумагу? – спрашивал его Юрий Олеша. – Ты мог бы составить из них целый авантюрный роман. - Я мог бы написать роман, – отвечал Осип. – Но в современной литературе необходимо учить людей жить. А я считаю, что каждый человек живёт правильно, потому как правил нет. Шор сменил множество профессий и не мог себя найти до тех пор, пока не устроился на завод прорабом. Вот тут он почувствовал себя как рыба в микроволновке: крутился, вертелся и был готов при любом раскладе добиться желаемого. Для завода он стал самым незаменимым человеком. Он встречался с людьми, вёл переговоры, мотался по всей стране и мог достать и выбить для завода всё, что было нужно. Шор не знал слова «невозможно». Он всегда говорил: попробуем. В тридцать седьмом году по стране прошла новая волна арестов. Коснулась она и Шора. За Осипом пришли ночью. Осип Шор прекрасно понимал, что происходит в стране. Он не надеялся, как тысячи других ни в чём не повинных людей, на презумпцию невиновности. К тому же, в отличие от многих тысяч советских граждан, он советскую власть не любил и не слишком хорошо умел это скрывать. Его шуточки и политические анекдоты кого-то смешили, а кому-то давали серьёзный материал для доноса. Шор не желал уповать на милость социалистического правосудия. Он сбежал из-под ареста (случай на то время беспрецедентный) и перешёл на нелегальное положение. Утверждают, что долгое время он тайно проживал у Олеши. Самое интересное, что его никто не искал. Гигантская машина узаконенного террора расстреливала и угоняла в лагеря миллионы людей; те единицы, которым посчастливилось улизнуть, она просто не замечала. Солженицын писал о том, что человек, избежавший ареста в одном городе, мог преспокойно переехать в другой город и жить себе дальше свободно и открыто. Однако надеяться на русское «авось» еврею недостаточно. Поэтому Ося на всякий случай купил новые документы (благо имелись старые связи) ещё лучше прежних и на несколько лет превратился в Альфреда Рубинштейна. Потом началась война. Альфред Рубинштейн не пошёл воевать. По сумме причин. Во-первых, он поклялся никогда не брать в руки оружия, во-вторых, он совершенно не горел желанием защищать советскую власть. Для него Сталин и Гитлер были братьями-близнецами: один - повелитель красной чумы, второй – коричневой. В сорок втором году он пытался всеми правдами и неправдами попасть в блокадный Ленинград, где у него осталась родная сестра. Заболел тифом и две недели балансировал на грани между жизнью и смертью. К сожалению, смерть отступила и Осип Шор медленно, но верно пошёл на поправку. Вы спросите, почему – к сожалению? Потому что дальше ему пришлось влачить жалкое полунищенское существование. Приключения кончились. Радость, любовь к жизни, молодость, силы и здоровье – ничего этого у него больше не было и никогда не будет. Последние годы он прожил, работая проводником поезда «Москва -Ташкент». Ни одному пассажиру этого поезда не могло прийти в голову, что старичок, раздающий бельё и разносящий чай, когда-то давно послужил прототипом того самого Остапа Бендера. Одним словом, грустно, девочки… Глава 8 Около двух мы подъехали к воротам Романовского дома. Седой, Вера и, как я понял, Верин парень стояли у серебристого «Мерседеса» в тени огромного старого дуба. - Эй, что вы маетесь, как юмористы на поминках? – крикнул я им. – Стучите, и вам откроют. Я вылез из «пыжика» и подошёл к переговорному устройству на воротах. Крошечная камера сверху следила за каждым моим движением. Я дружелюбно продемонстрировал в объектив свой широкий оскал и нажал кнопку вызова. - Говорите, - услышал я. - Здравствуйте, мы сегодня работаем здесь. Мы артисты. - Убирайтесь к чёртовой матери! Какое интригующее гостеприимство, подумал я. - Может, вы не в курсе, - говорю. – Нас пригласил Аркадий Петрович… - Считаю до пяти, - предупредил голос, - и открываю огонь. Охранник явно не в себе, решил я. Может, свихнулся от тоски по физическим нагрузкам? Я растерянно огляделся по сторонам. Из переговорного устройства послышался смех. - Лёня, это я, Шацкий. Проезжайте. Владимир Владимирович, откройте им ворота. Я непроизвольно скрипнул зубами. Всё ясно. Это была лишь жалкая попытка доказать, что недоразвитые идиоты тоже умеют шутить. Ну подожди, Юрок, я тебе устрою как-нибудь смехотерапию. Запомнишь до седых волос. А они скоро появятся. Раздался щелчок электронного замка, ворота разъехались в стороны. Дом был шикарным, ничего не скажешь. Впрочем, это был скорее дворец, чем дом. Маленький такой белоснежный дворец с колоннами, статуями, виньетками всякими… В общем, роскошный, но с виду совершенно нелепый, для нашего времени, дом. К парадному входу вела мраморная лестница, на вершине которой стоял и лыбился Шацкий с целым батальоном прыщей на лице. Бурмака и Лёня, Верин парень, остались у машин. Я, Вера, Крошкин и Седой начали своё восхождение. - Командор, - спросил Танелюк, пока мы поднимались, - а когда я сегодня смогу чуточку выпить? А то мне всё ещё хреново. - Перед самым началом я организую тебе рюмочку, – пообещал я. – А после того, как закончим, можешь пить хоть до белой горячки. - У меня никогда не было белой горячки. - Не расстраивайся, - говорю, – у тебя всё ещё впереди. - Ну что, - спросил Шацкий, - как настроение? - Боевое, - ответил я за всех. Дубовые двери позади Юры отворились, и к нам вышел огромный мужчина лет сорока с бесстрастным лицом убийцы. - Знакомьтесь, - предложил Шацкий. - Владимир Владимирович, начальник охраны. Все вопросы по ходу к нему. - Добрый день, - сказал Владимир Владимирович. Голос у него был низкий, но мягкий. Глаза ничего не выражали, но под взглядом этих глаз становилось неуютно. - Владимир Владимирович, у меня сразу вопрос. - Слушаю. - Вы могли бы прострелить колено вот этому шутнику? – я указал на Шацкого. Начальник охраны задумчиво посмотрел на Шацкого и сказал: - Могу. Шацкий нервно хихикнул: - Леонид шутит… Владимир Владимирович перевёл холодный взгляд на меня, словно хотел сверить со мной полученную информацию. - Нет, - ответил я, - не шучу. Просто хочу знать, насколько я могу рассчитывать на вашу помощь в случае любой попытки помешать нам в проведении сегодняшнего праздника. - Аркадий Петрович просил оказывать вам максимальную помощь в проведении юбилея. Я так понимаю, вы – главный. Не люблю быть главным официально, с главных спрос больше. Но в этот раз я с удовольствием заявил: - Именно так. В этой команде я командую парадом. Поэтому вопросы, шутки, замечания и претензии остальных членов команды, включая этого солнечного зайчика – я вновь указал на Юру, - попросту игнорируйте. Владимир Владимирович молча кивнул. - Следующий вопрос. Я могу звать вас Володей, для удобства? Кивок. - А вы зовите меня Лёней. Или Остапом, если при гостях, договорились? Ещё кивок. - Ну что ж, превосходно. Вот и познакомились. Я протянул ему руку, и она тут же утонула и потерялась в мягком осторожном объятии его огромной ладони. - «Ведите нас, таинственный незнакомец!» Я мельком зыркнул на Шацкого: он покраснел, но в остальном держался достойно. Будет знать, хохмач! Юмор я люблю. Когда он в тему, в меру и смешно. Другими словами, перефразируя Бендера: нам подонки не нужны, мы сами подонки! Глава 9 Внутри дом абсолютно соответствовал своему внешнему виду. Картины, статуи, ковры… Ноги утопали в коврах по щиколотку. Уронить в этом доме ключи или зажигалку – значит тут же потерять их безвозвратно. О том, что за большими высокими окнами второе десятилетие двадцать первого века – забывалось. Казалось, ты где-то в Англии во времена Первой мировой. В доме даже телефоны были стилизованы под то время. Володя провёл нас на второй этаж в одну из многочисленных комнат и сказал, что мы можем расположиться здесь. - А где будет происходить основное действо? - В Торжественной Зале, - сказал он так, словно каждое слово писалось с большой буквы. - Ребята, - говорю, - вы переодевайтесь, а я взгляну на Торжественную Залу. Идёмте. Мы вышли из, как её называл Владимир Владимирович, комнаты для гостей, свернули направо и в конце коридора остановились перед высокой дверью с витражными стёклами. Володя распахнул передо мной дверь и пропустил вперёд. Большой просторный зал с длинным прямоугольным столом под роскошной хрустальной люстрой на два-три десятка лампочек. Сбоку от стола разместился невысокий овальный подиум. А по углам зала стояли бронзовые статуи греческих богов. При том, что на стенах висели картины в абстрактном стиле. Такое смешение безмолвно, но красноречиво поведало мне кое-что о хозяине этого дома. И заодно подтвердило мою теорию о том, что отсутствие вкуса у человека с деньгами гораздо заметнее, чем у бедного. - Если вам понадобится музыкальное сопровождение - целый вечер здесь будет играть группа «Не формат», - сообщил Володя. - Вы давно работаете у Романова? - Что? Я повторил вопрос. - Несколько лет, - ответил он. - А где работали до него? В органах? - А к чему эти расспросы? – поинтересовался он, не меняя выражения лица и тона голоса. - Просто любопытно. Не хотите – можете не отвечать. - Нигде не работал. Я воевал. - Да, я так и думал. - Два года. В Чечне. Наёмником. Мне очень хотелось узнать, на чьей стороне он воевал, но этот вопрос я задать не решался. Такой вопрос мне кажется бестактным. Всё равно что гомосексуалиста спрашивать, активный он или пассивный. (Какой-то неудачный пример. При чём здесь одно к другому? И совершенно неуместно сравнивать… Военные и представители сексуального меньшинства – они несопоставимы. Во всяком случае, в нашей стране. Вот на гнилом Западе – да, у них там каждый месяц кого-то в армии насилуют… А у нас военные – это символ мужественности, а гомосексуалист- это символ… ну, не женственности, конечно… ну в общем, не мужественности! А чёрт знает чего! Вот раньше, давно, было такое. В армии Македонского, например. У спартанцев тоже это дело было распространено. Даже у римлян! Воины-любовники. Считалось, что воюют они лучше, чем нормальные, гетеросексуальные воины, потому что в бою помогали друг другу и в то же самое время друг перед другом красовались…) - Ведь я после Афгана, - продолжал Владимир, - попробовал прижиться на гражданке, но не смог. Не мог найти себя. И оставалось либо в ментуру, либо в бригаду, а ни туда, ни туда не хотелось… А в наёмниках благодать. Делаешь то, к чему привык, и тебе ещё копейка капает. Мы какое-то время помолчали, потом я спросил, не знаю для чего: - А что на войне самое страшное? Он подумал и спокойно сказал: - Не знаю. Страшного много, но оно привычно. А вот самое неприятное, когда в бою среди противников ты узнаёшь друга… И это не компьютерная игра, ты не можешь выйти… Интересный мужик, подумал я. И пипец насколько одинокий, раз такое рассказывает малознакомому типу, почти первому встречному… - Да, - протянул я глубокомысленно, - война… Он кивнул, словно соглашаясь со мной. - Война самых лучших берёт… - Разве?- спрашиваю. – Ведь остаются те, кто сильнее, умнее, хитрее… Он снова кивнул: - Да, эти остаются, а самых лучших она берёт… Наверное, подумал я, глядя на его ничего не выражающее лицо, в том бою завалил он своего товарища и теперь простить себе этого не может. Но лишних вопросов задавать больше не стал. Глава 10 На протяжении всей жизни смерть неустанно охотилась за Евгением Петровым. С раннего детства. Известно как минимум четыре эпизода, когда Петров находился на краю гибели. (А уж во время службы в одесской ЧК таких эпизодов, должно быть, было по четыре на день. Разгул бандитизма всё-таки. Обстановка криминогенная до беспредела.) Когда ему было лет десять, они с друзьями сделали плот и решили отправиться в морское путешествие из Одессы в Очаков. Однако через час после отплытия на море разгулялся нешуточный шторм. Плот был разбит в щепки. Дети чудом спаслись: их подобрала рыбацкая шхуна. В гимназической лаборатории в двенадцатилетнем возрасте Женя надышался сероводородом, его в бессознательном состоянии вынесли на свежий воздух и насилу откачали. Во время позорной войны в Финляндии вражеский снаряд попал в угол дома, где он ночевал. А в начале Второй мировой войны писатель двадцать минут находился под непрерывным огнём немецкого миномёта. Ангел-хранитель Евгения Петрова очень добросовестно выполнял свою работу. Да и кто-то из земных существ явно оберегал писателя. Известно, что в тридцать седьмом году сталинские репрессии на три четверти сократили численность советской интеллигенции. Врачи, учёные, преподаватели, артисты… Брали всех, невзирая на регалии и заслуги перед Родиной. Писательская братия не была исключением: Бабель, Мандельштам, Иванов… Множество близких друзей Петрова арестовали и расстреляли… Был выписан ордер и на арест Петрова, но, как пишет биограф писателя, «чья-то невидимая рука остановила следователей НКВД». Делу не дали хода, его отложили в сторону, но в любой момент могли достать обратно. Энкаведисты знали, покровители - такие же люди, как все: сегодня они заступаются за кого-то, а завтра… Они могут передумать, или умереть, или попасть в немилость и тогда сами будут нуждаться в чьём-то покровительстве. Во время Великой Отечественной Евгений Петров, как и многие его собратья по перу, отправился на фронт военным корреспондентом. От опасностей не прятался, всегда просился в самые горячие точки, на передовую. В июле сорок второго он находился в осаждённом Севастополе. Имела место реальная угроза со дня на день потерять город. Ждали только приказа главнокомандующего. Но приказы Генерального штаба были коротки и безрассудны: «Держать оборону до последнего». И только когда было уже поздно, когда город оказался в плотном непроходимом кольце и оставшимся защитникам Севастополя оставалось с боем пробивать себе путь к отступлению, только тогда пришёл приказ оставить город. За день до этого адмирал Иван Исаков вызвал к себе Петрова – давнего своего знакомого – и сказал: - Утром на Москву летит «Дуглас». В нём будет местечко и для вас. Петров не хотел покидать Севастополь. Три дня назад адмирал уже предлагал ему уехать. Тогда в Новороссийск возвращался эсминец «Ташкент», на котором Петров прибыл сюда. Евгений Петрович отказался. Но сейчас, думал адмирал, ситуация критическая. Ещё день-два - и всё: из этой мясорубки никто не вырвется. - Я не хочу приказывать, - сказал Исаков, - я прошу… - Мне нужно подумать… - Некогда, - отрезал адмирал. - Да и думать нечего. Мой самолёт – это ваш единственный шанс спастись. Адмирал заметил, что при слове «спастись» Петров слегка скривился. Старый морской волк решил переставить акценты. Он сказал: - Всё, что вы хотели увидеть в осаждённом городе, вы уже увидели. Советские люди должны знать, как мы здесь сражаемся. Этот ход удался: сердце писателя дрогнуло. - Верно, - ответил Петров. – Каждый из нас должен делать то, что надо, а не то, что хочется. Я пойду собираться. Может, удастся и вздремнуть, а то я вторые сутки без сна. …Спустя четыре часа с момента вылета «Дугласа» с аэродрома адмирала позвали к телефону. - Адмирал Исаков? - Да, слушаю. - Вы отправили утром самолёт «Дуглас» с писателем Евгением Петровым? - Да, я. - К сожалению, мы должны известить вас, что Петров разбился… - Как? - Над Доном, в районе Балашихи, ваш самолёт был атакован двумя мессершмитами. Пытаясь уйти от преследователей, пилот, маневрируя, не справился с управлением: самолёт опустился чересчур низко и врезался в курган. Интересно, что эсминец «Ташкент», на котором Петров отказался плыть в Новороссийск, этим же утром, второго июля, был потоплен при подходе к военно-морской базе. Петров должен был погибнуть второго июля. Так было уготовано судьбой. Он и сам писал в дневнике буквально за год до смерти: «Я твёрдо знаю, что очень скоро должен погибнуть, что не могу не погибнуть»… Простите, что всё время ухожу в сторону от основной линии моего повествования, но эта слабость сильнее меня. Слабость к интересным фактам. Глава 11 Когда я вернулся в комнату для гостей, все мои орлы были уже в костюмах. Все, кроме Веры. Во всяком случае, глядя на её наряд, я от всей души надеялся, что не в этом она собирается сегодня участвовать в нашей программе. - Что это на тебе? – спросил я как можно небрежней. На ней была короткая фиолетовая юбка – короткая настолько, что я при желании мог бы увидеть её нижнее бельё, лишь слегка присев, фиолетовые туфли на высоком каблуке и белая полупрозрачная блузка, под которой, не таясь, притягивали к себе мужские взгляды маленькие и упругие грудульки с острыми сосками. Вера принялась строить из себя «святую невинность». (Это в таком-то наряде!) - Здрасьте-пожалуйста, - сказала она. – Ты же сам просил одеться посексуальней. - Я не говорил - сексуально, я говорил - эффектно. Чувствуешь разницу? - Не чувствую. Для нормальных людей сексуальное всегда эффектно. - Так вот, для меня – чокнутого – надень что-нибудь приличное, я от всей души надеюсь, у тебя есть другой вариант… - Только тот, в котором приехала: джинсовые шорты и тенниска. - Но ты же собралась на море! – воскликнул я. - Для моря есть купальник и парео, - парировала она. – Этого мне достаточно! - Ну и командочка, - озвучил я свои мысли. И махнул рукой. Играй, мол, в чём хочешь! Хоть в одном парео! - Значитца так, пасынки мои! Начало в девятнадцать ноль-ноль. В восемнадцать тридцать молочные братья – Шура и Паниковский - у входа, на лестнице, играют своё «А ты кто такой?». Поближе к оригиналу и побольше цинизма. Помните, я доверяю вам, как Цезарь Бруту, поэтому буду следить из окна за каждым вашим словом. Дальше. В торжественной зале всех гостей встречает Эллочка и рассаживает согласно именным местам – на столе будут бумажные таблички. Вера, здороваешься, спрашиваешь имя и ведёшь к столу. Кроме этого говоришь исключительно в рамках своего небогатого словаря. В семь десять наступает психологический момент для моего эффектного появления. Во время ведения никуда не исчезаете, а в пристойной манере скучаете около музыкантов и, тихо наслаждаясь работой своего командора, находитесь в боевой готовности в любую секунду придти ему на помощь: подыграть, поддержать или… отвлечь внимание на себя, пока я буду бежать к машине, дабы скрыться в неизвестном направлении. Я сделал паузу, но никто даже не улыбнулся. Мои слова, кажется, воспринимались чересчур серьёзно. - Расслабьтесь, ребята, - попросил я, улыбнувшись. – Самое худшее, что нас ожидает, это что нам не заплатят. Лица моих партнёров залимонились: ребята приуныли. - Но этого не будет, - поспешил я успокоить моих впечатлительных товарищей. – Уверяю вас. В крайнем случае я готов компенсировать всё из своего собственного кармана. О том, что все мои карманы пусты, я сообщать им не стал. - Выше головы! Командовать парадом буду я! Вопросы есть? Руку подняла Вера. - Эллочка, слушаю. - У меня садится телефон. Где можно взять зарядку для Nokia? - Там же, - говорю, - где эффектный костюм. - Я домой не успею, - печально констатировала Вера. - Умные вопросы есть? – уточнил я. Седой страдальчески улыбнулся: - По поводу моей проблемы… - Я всё помню, человек-проблема, я всё устрою. Я обратился к Шуре: - Ну и наконец вы – любимый сын лейтенанта Шмидта! Что беспокоит вас? - Так это… пожрать бы чего-то… А то я даже не завтракал. - Не волнуйтесь, мой юный друг. К концу вечера мы будем сыты и довольны. Ваш растущий организм не останется без необходимых витаминов. Марципанов, конечно, не обещаю, но жиров, белков и калорий будет достаточно. Ну а теперь – если вопросов больше нет – я хочу напомнить лишь об одном… Я прошёлся по комнате, словно раздумывая над тем, что желаю сказать, а на самом деле выдерживая паузу для пущей важности и драматизма. - Работаем дружно, в позитиве и с удовольствием. Прёмся от самих себя и получаем кайф. Мы не только несём этим людям радость и помогаем этим бедолагам вырабатывать серотонин, но и сами веселимся от души. Если кому-то в тягость его сегодняшняя роль, пусть лучше сразу спустится вниз и посидит в машине… Нет? Все бодры и веселы? Превосходно! Я знал, что не ошибся в вас, друзья мои по несчастью с названием жизнь. Спасибо. Почувствовав, что мой внутренний пафосометр начал слегка зашкаливать, я прекратил подачу искренности и весь переключился на образ: - Признаюсь, голуби мои, риск, конечно, есть. Могут нам чуток и размять мышцы лица, но, как говорил в аналогичных случаях Виталий Кличко: «Я все расскажу брату!», то есть за нас отомстят… А за меня не беспокойтесь, я сегодня в форме! Слава Богу, постные лица партнёров чуточку размешались неуверенными улыбками. Но на душе всё равно почему-то было неспокойно. Глава 12 В шесть часов я попросил Владимира Владимировича принести Седому пятьдесят капель коньяку с долькой лимона. Тот сделал без лишних вопросов, и я был молчаливо благодарен ему за это. Первой приехала хозяйка дома с младшим сыном Андреем. Двадцатилетний оболтус Андрей был худым и долговязым. Как я понял со слов Владимира Владимировича, Андрюша являлся типичным сыном богатых родителей: нигде не учился, не работал, да собственно и не хотел. Тянул из предков финансы и растрачивал их в ночных клубах на шлюх и наркотики. Его не один раз задерживали с героином на кармане и в крови, но папин адвокат легко и просто разруливал подобные недоразумения. Его мама, Антонина Андреевна, выглядела уставшей и больной. Макияж плохо скрывал нездоровую бледность лица и тёмные круги под глазами. Увидев Балаганова и Паниковского, они на минуту остановились на верхних ступеньках. - Ты кто такой? – с презрением вопрошал Шуру Танелюк. – Нет, кто ты такой? - А ты кто такой? – возмущался Балаганов. - Кем ты был вчера и где ты будешь завтра? Нет, я тебя спрашиваю, кто ты такой? - А ты кто такой? – повторял свой вопрос Балаганов и толкал Паниковского в грудь. Паниковский зверел: - Вы видели? – обращался он к матери и сыну. – Вы все видели! Что сейчас будет! Что я с ним сделаю! Это будет море крови! Уведите женщин и детей, я не хочу травмировать их психику… Сняв свой задрипанный пиджак, Паниковский вдруг успокаивался и резко менял манеру поведения: - Шура, я же люблю вас как родного. Хорошо. Поезжайте в Киев. - Чего? – Шура великолепно разыгрывал недоумение. - Поезжайте в Киев и всё. Антонина Андреевна, наблюдая за диалогом молочных братьев, слабо улыбалась, а вот Андрей откровенно скучал. - Поезжайте в Киев, - настаивал талантливый старик, – и спросите. Поезжайте и спросите: кем был Паниковский до революции. - До какой революции? – спросил Крошкин. – До февральской или октябрьской? А может, до оранжевой революции? Седой не реагировал на импровизацию партнёра, с этого момента он шпарил по тексту, очень близкому к оригиналу: - Поезжайте и спросите. И вам скажут, что до революции Паниковский был слепым. А что его кормило? Чёрные очки и тросточка. Мать и сын прошли в дом, но Седой, как мы и договаривались, продолжал играть: - Я стоял на углу Крещатика и Прорезной, почти там же, где теперь стоит мне памятник, и просил какого-нибудь приличного гражданина помочь перейти на другую сторону. Там обычно дежурил городовой, которому я платил пять рублей в месяц, и следил, чтоб меня никто не обижал. Золотой был человек. Фамилия ему была Небаба. Сейчас он музыкальный критик. Что поделаешь: судьба играет человеком, а человек играет на бирже. Все отлично, думал я, слушая Танелюка. Текст Ильфа и Петрова, разбавленный современной отсебятиной, звучал прекрасно. Мы с Володей, как я и обещал, наблюдали за всем происходящим внизу из окна второго этажа. Владимир Владимирович вскоре покинул меня, чтобы отдать какие-то распоряжения обслуживающему персоналу, а я остался на своём посту. Следующим прибывшим был, как я догадался, брат Андрея. Я, правда, не знал, какой – Никита или Егор. Этот Никита или Егор был точной копией Андрея, только чуть постарше и в приличном костюме, при галстуке. Он не обратил на Танелюка и Крошкина ни малейшего внимания, прошёл не останавливаясь в дом. Затем прибыли Митрофан Алмазов и Эдуард Кантор. Они долго слушали ребят, изредка о чём-то переговариваясь между собой. Мне показалось, что Алмазову действительно интересно, а вот Кантор тщетно скрывал своё презрение и к артистам, и к Алмазову, и вообще ко всем живущим на земле. Мерзкий все-таки типок. Я бы скорее предпочёл выпить баночку гноя, чем иметь удовольствие общаться с ним. А вот появившийся через несколько минут полковник не только насладился лицезрением предлагаемого действа, но и с восторгом принял участие в нём. Вернее, он прямо слёту вклинился в диалог и взял инициативу в свои руки. - Паниковский Михаил Самуэлевич? Великий слепой? Аферист и гусекрад? Седой не растерялся: - А вы, стало быть, Виталий Геннадиевич Срайба? Содержатель блошиного цирка? - Хуже! Я – Иван Фёдорович Крузенштерн! Человек и пароход! - А-а, - протянул довольный Танелюк, – плавали, знаем. - Вы почему нарушаете паспортный контроль? - С чего вы взяли? - А у вас на могиле было написано «Человек без паспорта»… - Мало ли что где написано, - весело парировал Седой. И тут же выдал бородатое: - Вон на заборе написано «хуй», а за забором – гаражи! Полковник аж подпрыгнул от удовольствия и радости. Вернулся Владимир Владимирович, а вместе с ним пришёл Шацкий. - Ну что, Юрок, маешься? - Романов что-то опаздывает…- проворчал Шацкий. - Он будет вовремя, - заверил я, - даже если к утру заявится. Володя молча кивнул. Глава 13 О гостях, прибывших в следующие двадцать минут, Владимир Владимирович рассказывал охотно, но сдержанно. О миловидной девушке лет двадцати пяти он поведал: - Екатерина Романова, дочь хозяина. В этом году окончила медицинский. Она отоларинголог. - Кто? – переспросил Юра. - По-твоему, - говорю, – ушник. Он же горловик и ноздровик. О двух рыжих дамах в вечерних платьях Володя сказал: - Любовь Заречная с дочерью. Антонина Андреевна ненавидит их, и думаю, это взаимно, но открытого противостояния вы не увидите. Всё это в далёком прошлом. На вид я мог дать Заречной-старшей не больше сорока. Крупная, высокая женщина с большой грудью. Она держалась гордо и независимо, словно именно она являлась хозяйкой этого дома. Дочь была чуть пониже, чуть поуже, но её грудь и бедра не уступали материнским формам. - Как зовут дочь? – спросил я. - Анастасия. Она экстрасенс. Работает на телевидении. Дурит людям голову. - Необыкновенная девушка, - прошептал Шацкий. - В ней чувствуется какая-то тайна. Я искоса взглянул на Юру. На прыщавом лице горел румянец, глаза светились голодным кошачьим блеском. - Юрий, - предупредил я, - только не вздумайте разгадывать её тайну сегодня. Мне бы не хотелось непредвиденных эксцессов. - А это Никита, – сообщил Владимир Владимирович, – старший сын хозяина. Мы все вернулись к наблюдению. По лестнице поднимался здоровый тридцатилетний бугай с обезьяньим лицом: лопоухий, с маленькими глазёнками и с маленьким носом; нижняя часть лица была вдвое шире верхней. Я никогда не видел неандертальцев, но думаю, они выглядели как Никита, только без спортивного костюма. - Интересно он вырядился, - заметил я. - Он всегда так одевается. - Спортсмен? - Никита? Нет, он коллекционер. У него, кстати, самый крупный антикварный магазин на Подоле. - Надо же, как обманчива внешность. А Егор тогда кто? Тинэйджер? - Почему? – удивился Володя. Одет он был прилично – я пошёл от обратного. - Егор Романов, - ответил за Володю Шацкий, – заместитель министра финансов. Моя нижняя челюсть устремилась в район пупка и даже ниже. - Ничего себе, - пробормотал я, - сколько ему лет? - Двадцать девять, - ответил Володя. - Двадцать девять, - повторил я, - и уже замминфин. У него, наверное, даже по ночам, во сне, голова кружится от своей карьеры. Я повернулся к Шацкому: - Видите, Юрий, парень моложе вас, а уже достиг таких высот. - С таким отцом это не сложно, - буркнул тот в ответ. - А вот, кстати, и он. Аркадий Романов был красив. Насколько может быть красивым мужчина в таком возрасте. Высокий, импозантный, он шёл, едва заметно сутулясь, уверенной, твёрдой поступью победителя. Лицом он поразительно напоминал Гагарина. Да, он был похож на постаревшего Гагарина… Добрые лучистые глаза, широкая приятная улыбка… Седые волосы зачёсаны назад… Кровожадная капиталистическая акула имела внешность миролюбивого весёлого дельфина. Так вот ты какой, Аркадий Романов, почитатель романов «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок». Глава 14 Хотя популярность «Двенадцати стульев» и в нашей стране, и за рубежом во много раз больше «Золотого телёнка», лично мне второй роман нравится сильней. В первом романе Остап Бендер – герой плоский, односторонний и поверхностный. Он веселит читателей, вызывает симпатию - и только. А вот в «Золотом телёнке» Бендеру сопереживаешь, за него болит душа, его растерянность и боль становятся твоими. Всё правильно. Он пережил смерть. Он понял истинную цену жизни. Он постарел. Ему уже тридцать три, а не двадцать семь, как в первом романе. Он устал. Его ещё греет появившаяся мечта заработать миллион и уехать в Рио-де-Жанейро, где главные улицы города по богатству магазинов и великолепию зданий не уступают первым городам мира, где полтора миллиона человек и все поголовно в белых штанах. Но эта мечта, эта призрачная надежда на лучшую жизнь – лишь сомнительная возможность убежать от себя. От себя нового, так как старого себя он растерял в приключениях, в мытарствах по стране, в которой ему, и таким как он, места нет. В первом романе Ильф и Петров преследовали две цели – развлечение и сатира. Беря внимание читателя увлекательным сюжетом и растягивая интригу до последних страниц, авторы высмеивают все недостатки советского строя, присущие тому времени. Во втором романе появляется ещё одна тема, традиционная для русской литературы – тема «лишнего человека». Я хочу отсюда уехать, говорит Остап. И объясняет, почему: «У меня с советской властью возникли за последний год серьёзнейшие разногласия. Она хочет строить социализм, а я не хочу». Сколько тогда было таких, как Бендер, молодых, талантливых, энергичных, образованных… Десятки? Сотни? Тысячи? Ярые индивидуалисты по натуре, они не увлекались общей идеей, но чтобы выжить, приспособиться, они притворялись, они надевали маску общественника, играли роль… И многие из них делали блестящую карьеру, становились крупными коммунистическими функционерами… Бендер был прирождённым актёром. Он бы мог сыграть эту нехитрую роль. Но не хотел. Мне скучно строить социализм, признаётся он Балаганову. Он мог бы сыграть эту роль, но она ему была скучна, неинтересна… То, что в молодости даже не замечалось, в зрелые годы стало томить и беспокоить. Одиночество. Бендер - лишний человек в стране. Он не нужен обществу… Он никому не нужен… Его нигде не ждут… Всё, чем он пугает несчастного Паниковского, Бендер мог бы адресовать и себе: «И никто не напишет про вас в газете: «Ещё один сгорел на работе». И на могиле не будет сидеть прекрасная вдова с персидскими глазами. И заплаканные дети не будут спрашивать: «Папа, папа, слышишь ли ты нас?» Бендер не вписывается в новую жизнь. И никакой миллион не изменит положения дел. Потому что есть он и они. У них другие ценности, другие идеалы… «Мы чужие на этом празднике жизни». Получив миллион, Бендер мечется из стороны в сторону. В безуспешных попытках понять, что с ним происходит, он даже прорывается на встречу к индусскому философу с пошлым вопросом о смысле жизни. Это, конечно, тоже поза. Это игра. Но игра вялая, для самого себя; игра усталого стареющего комедианта… Остап Бендер прекрасно знает, кто он и чего хочет, но, как и многие из нас, боится себе в этом признаться. Когда он произносил погребальную речь над могилой Паниковского, то говорил отчасти и о себе: «Я часто был несправедлив к покойному. Но был ли покойный нравственным человеком? Нет, он не был нравственным человеком. Это был бывший слепой, самозванец и гусекрад. Все свои силы он положил на то, чтобы жить за счёт общества. Но общество не хотело, чтобы он жил за его счёт. А вынести этого противоречия во взглядах он не мог, потому что имел вспыльчивый характер. И поэтому он умер. Всё». Глава 15 Начал я традиционно: - Добрый вечер, дамы и господа! Дяди и тёти! Мальчики и девочки! (Говорят, у богатых свои причуды. Меня, например, позабавило расположение гостей. Все мужчины сидели за столом по правую руку от хозяина, а женщины - по левую. Сам он восседал в центре и вдохновлял меня гагаринской улыбкой.) - Не стану, - продолжал я, - говорить вам о цели нашего собрания – она вам известна. Цель святая. Хорошенько отметить сегодняшнее событие и от души поздравить виновника торжества. Но прежде чем мы поднимем первый бокал в его честь, я хочу вас спросить… - Я подошёл к младшему сыну Романова Андрею. – Знаете ли вы, кто этот мощный старик? Я сунул Андрею микрофон. Андрей, смущаясь, ответил: - Мой отец. - Это конгениально, - воскликнул я. – Стыдитесь, юноша. Это не только ваш отец. Аркадий Петрович Романов, насколько мне известно, отец русской демократии, гигант мысли и, судя по фамилии и разрезу глаз, особа, приближённая к императору. Кое-кто, включая Аркадия Петровича, рассмеялся. Я сказал: - Лёгкие, но тёплые овации не помешают. Гости с удовольствием зааплодировали. - Сегодня великий день, дамы и господа. Мой подзащитный Романов Аркадий Петрович обвиняется в том, что ему исполняется 60 лет. Но это неправда. Посмотрите в его молодые глаза, проанализируйте его поведение, померьте ему давление и попробуйте побороться с ним на руках – уверяю вас, вы согласитесь со мной – этот человек моложе, сильней и энергичней большинства присутствующих здесь молодых людей. Я перевел дыхание: - Господа присяжные заседатели, мой подзащитный невиновен. Ему не шестьдесят, ему от силы тридцать. Он мой ровесник! И никакие паспортные данные не убедят меня в обратном. Я кончил. Я с достоинством поклонился, и гости снова, но уже по собственной инициативе, зааплодировали. Все отлично, решил я. Публика что надо. Фразочки заходят. Люди реагируют, клиент доволен. Я поднёс микрофон к своим лживым устам: - Вы не поверите, я мог бы часами говорить о достоинствах дорогого Аркадия Петровича, но вы знаете его лучше, чем я. Поэтому сегодня вы будете рассказывать мне о нём. А я, словно спикер нашей Верховной Рады, буду следить за двумя вещами: за регламентом и за тем, чтобы никто из вас не начал пулять в меня сырыми яйцами. Лёгкий смешок пронёсся по столу; некоторые знали и помнили о недавнем скандальном событии, учинённом одной партией. - Но прежде всего я хотел бы предоставить слово моему подзащитному. Оркестр – туш! Ребята из группы «Не формат» были явно не готовы, но молниеносно спохватились, и через мгновение, пока я нёс микрофон Романову, грянул необходимый туш. Он, правда, почему-то отдалённо напоминал «Гоп-стоп, мы подошли из-за угла…». Романов говорил долго, но с воодушевлением. И с юмором. Судя по реакции слушателей. Я так понимаю, шутки были внутрикомпанейские, поэтому оценить их по достоинству был не в состоянии. Речь свою Аркадий Петрович заключил так: - Сегодня здесь собрались самые близкие и дорогие мне люди. Если завтра у меня отнимут всё, что у меня есть, но останетесь вы, я буду считать, что ничего не потерял. Спасибо вам. - Прекрасный тост, – провозгласил я, и все дружно потянулись бокалами и рюмками к Романову, чтобы чокнуться с ним и сказать ему несколько тёплых слов. - А теперь, - сказал я, - вас ожидает сюрприз. Дело в том, что сегодня вы имеете возможность не только преподнести хозяину дома подарок, но и получить дорогой подарок от него. Но «халява», дорогие мои, во все времена стоит дорого. И нужно поднапрячься, чтобы уйти с подарком. Я объявляю первый конкурс. Все вы знаете Эллочку-людоедку. Эллочка, детка, выйди на передний план. Виляя костлявыми бёдрами, Вера подошла ко мне. - Словарный запас этой красотки - всего три десятка слов и выражений. Называйте его. За каждую удачную попытку Эллочка будет вручать вам красную ленточку. Тому, у кого в результате окажется наибольшее число ленточек, мы вручим подарок от Аркадия Петровича. Итак, по одному. Кто знает – поднимает руку. …Победу одержала Заречная-младшая. Ещё один миф разрушен, - сказал я,– красота не всегда соседствует с глупостью. Мы поздравляем Настю и вручаем ей чайное ситечко из чистого золота. Я подошёл к Насте и проникновенно шепнул в микрофон: - Вы нежная и удивительная. А я типичный Евгений Онегин, у меня налицо все пошлые признаки влюблённости. Отсутствие аппетита, бессонница и маниакальное стремление писать стихи. Вот послушайте, что я накропал вчера ночью при колеблющемся свете электрической лампочки… Я набрал в лёгкие побольше воздуха. Гости замерли и затаили дыхание. Клянусь, или это я был на высоте, или это просто была лучшая публика, с которой мне приходилось работать. В полнейшей тишине я продекламировал: «А за соседним столом – компания, А за соседним столом – веселие. А она на меня – ноль внимания: Ей сосед её шпарит Есенина». Вздохнув тяжело и печально, я медленно проговорил: - И только утром я вдруг вспомнил, что это стихотворение уже написал Владимир Семёнович Высоцкий. Переждав шквал аплодисментов и даже чей-то одинокий и неуверенный возглас «Браво» (кажется, это был Седой), я предложил: - А теперь самое время выпить за здоровье моего подзащитного и закусить. А я вас оставлю на пару минут, дабы не мешать вам выделять желудочный сок, столь необходимый нам для лучшего пищеварения. Глава 16 Всё шло подозрительно хорошо. Как пишут в штампованных романах – ничто не предвещало беды. Но затем - не резко, а постепенно - ситуация начала выходить из-под контроля. На перекуре, пока перед гостями выступал комедийный «Дуэт имени Чехова», ко мне подбежал Крошкин. - Седой пьёт, - шепнул он мне в ухо. - Где? - В зале. Жена Романова напилась и стала к нему приставать. Пригласила его за стол и чуть ли не насильно поит его коньяком и кормит сушами. - А он что? - А что – он?... Не может же он послать её? Сидит, улыбается и пьёт. Взглядом только это… как бы передал, мол… сообщи Лёньке – пусть спасает… - Сильно уже пьяный? Но Крошкин лишь плечами пожал. - Где Вера? - Там. Вокруг неё стал увиваться этот… орангутанг. Сынок. - А она? - Кокетничает. Что бы он ни говорил - она в ответ «хо-хо» да «хо-хо». - Разберёмся, - успокоил я его. – Возвращайся к гостям, я скоро приду. Когда уже докуривал, прибежал восторженный Шацкий: - Говорил с клиентом. Он доволен. Вы молодцы. Он протянул маленький плотный целлофановый пакет: - Ваш гонорар. Свою долю я взял, как договаривались. Я исчезаю – у меня сегодня свидание. Я взял деньги. Хотел его о чём-то важном спросить, но пока собирался с мыслями – он испарился. Зато на его месте возник пьяный в стельку Разина Танелюк. Я уже хотел было его обматерить с головы до ног, самого Танелюка и весь род его до седьмого колена, я и рот уже открыл для этой словесной экзекуции, но заметил на лице его слёзы. - Что случилось? - Лёнька… - Не лёнькай. Будь мужчиной. Подбери сопли и рассказывай – что стряслось? - Я проститутка! - Как и все артисты. Те проститутки предоставляют телесные наслаждения, а мы -духовные. - Она приказывала мне пить. Она говорила: «Поешь суши, тебе такие не по карману». Я бухал, жрал, слушал её пьяную трескотню и улыбался, как шлюха. - Не драматизируй. - Мне надо бежать. - Успокойся. - Она хочет, чтобы я её поцеловал. - Что?! - Она требует выпить с ней на брудершафт. Она меня возжелала. - Не льсти себе. Думаю, она провоцирует мужа. Хочет, чтобы тот приревновал. - Романов убьёт меня. - Вряд ли. Он всё прекрасно понимает. Она ему побоку. - Что мне делать? Я вырвался в туалет. Она ждёт меня. - Что делать? – Я задумался. – Будь джентльменом, насколько сможешь. Но при этом держись в рамках приличий. Я пойду в зал, разведаю обстановку. До конца вечера ещё полтора часа. Потом стриптиз Гарроты, торт и танцы. Мы продержимся. Всё, я пошёл. На, отнеси эти деньги в машину. Спрячь в бардачок. И пулей назад. - А может, мне спрятаться? - Нет, - говорю, - она может поднять скандал. Я вернулся в торжественную залу. Ребята из Камеди-клаба работали очень здорово. Старались. Их принимали вполне благосклонно. Вера стояла в углу. Рядом с ней действительно тёрся Никита. Шептал ей что-то на ухо. Я направился к ним. Но дорогу мне преградила растрёпанная Антонина Андреевна. - А где Паниковский? – спросила она. - Он скоро будет, мадам, - ответил я и попытался её обойти. Антонина Андреевна схватила меня за шарф и притянула к себе. - Не морочьте мне голову, Бендер. Подайте мне Паниковского, он обещал мне белый танец. - Тоня, - услышал я позади себя, - веди себя прилично. Я обернулся к Романову и натянул на лицо «извинительную» улыбку. - Кто это мне говорит? – возмутилась его нетрезвая супруга. – Человек, посадивший за один стол со мной свою шлюху? Чтобы не стать свидетелем их семейной разборки, я поспешил ретироваться. Я осмотрелся по сторонам: и Вера, и Никита куда-то исчезли. Зато на телефон мне пришла смс-ка: «Лёня, избавь меня от этого придурка. Пристал, как банный лист. Вера». Но уже не было времени. «Дуэт имени Чехова» закончил своё выступление. Они поздравили Романова и попрощались. Я взял микрофон и вышел к столу. - Дорогие друзья! Пришло время сказать что-нибудь приятное Аркадию Петровичу. Уж такой у него сегодня крест – выслушивать всякие приятные слова в свой адрес. Но чтобы не сильно утомлять нашего именинника, я предлагаю каждому выразить всего одним словом, каким он видит Аркадия Романова. Итак, соберитесь. От каждого человека - прилагательное. Так как у большинства присутствующих явно за спиной как минимум одно высшее образование, то я не стану напоминать, что прилагательное отвечает на вопрос «Какой? Какая?». Итак, – снова повторил я, - какой же он, Аркадий Романов? Я начал движение от одного гостя к другому. - Честный, - сказал Кантор. - Умный, - сказал Штольц. - Добрый, - сказал Егор. - Напоминаю, - обратился я к гостям, - мы говорим не об Иисусе, а о Романове. Поехали дальше… - Весёлый, - сказал Алмазов. - Осторожный, - хитро улыбнувшись, сказал полковник Буйко. - Щедрый, - сказал Андрей и покраснел. Я перешёл на женскую половину стола. - Сильный, - низким грудным голосом сообщила Заречная-старшая. - Нудный, - сказала её дочь. И весело и громко рассмеялась. - Гондон он! – выкрикнула Антонина Андреевна. - Это не прилагательное, - возразил я. - Хорошо, - согласилась она. – Тогда – штопанный! Дочь Романова Катя долго молчала, опустив глаза, потом грустно улыбнулась и тихо сказала: - Несчастный. Я, словно всё было в порядке вещей, задорным и бодрым тоном подрезюмировал: - Ну что ж, очень хорошо! Вот таким вас видят родные и близкие. А теперь, я думаю, наступил психологический момент для выпивки. Лично я с удовольствием поднял бы тост за ирригацию Узбекистана, но, к счастью, у нас более важный повод для выпивки. Давайте за то, чтоб впереди нас ждало ещё как минимум шестьдесят таких встреч. Кто за? Единогласно! Наполним бокалы. Краем глаза я заметил возвращение Танелюка. - А сразу после выпивки я объявляю белый танец! Маэстро, музыку. Ребята заиграли «Сиреневый туман». По дороге я спросил Крошкина: - Шура, Веру не видел? Он отрицательно покачал головой. - Ладно, - говорю, - я её найду. Идите, пляшите, изображайте веселье. Глава 17 Настроен я был решительно. Я был готов обыскать весь дом, а найдя Веру, я собирался объявить Гарроту и сворачивать всё это дело, пока всё шло более-менее хорошо. Просто меня что-то тревожило. Какой-то беспричинный страх… Не знаю… Плохое предчувствие… Мне не пришлось обыскивать весь дом. Я нашёл их в нашей комнате для гостей. Она лежала под ним в разорванной блузке, плоская, как крышка рояля, и беззвучно плакала. Если бы не слезы на её лице, я бы подумал, что он занимается с ней этим с её согласия, потому что она не оказывала ни малейшего сопротивления. Просто лежала и плакала. Он не услышал, как я вошёл. Он продолжал хрипеть и совершать резкие тазобедренные рывки. Я не успел ничего сообразить. Рефлексы действовали без участия головного мозга. Я схватил со стола Бог весть откуда взявшуюся бутылку шампанского и со всей силы ударил его по голове. Бутылка разбилась, шампанское шипело, смешиваясь с кровью, брызнувшей из затылка Никиты. Вера запищала и ужом выползла из-под обездвиженного тела. Я прикрыл ей рот ладонью и зашептал: - Тише, тише, Верочка… Тише, умоляю тебя… Всё в порядке, он без сознания… Только в эту секунду заработал мой мозг, но с большим опозданием, и в нём пульсировала только одна мысль: «Э, что здесь происходит?» - Он набросился на меня, - всхлипывая, заговорила Вера. – Я ничего… ничего не могла поделать… - Всё в порядке, - продолжал я твердить одно и то же. – Ты в безопасности… - Он жив? В мозгу запульсировала другая мысль: « Чёрт, ты прикончил этого ублюдка! Тебе капец!» Я нагнулся над телом Никиты и прощупал пульс. Слава Богу, он был. Слабый, но был. Я попытался собраться с мыслями и взять себя в руки. - Так, - сказал я вслух, - ничего страшного. Он жив. Всего лишь травма на затылке. Для такого бугая – сущие пустяки. Переоденься и беги к своему парню. Уезжайте. - А вы? - Я соберу всех, и мы тоже поедем. Не стой, переодевайся. Ничуть меня не стесняясь, она сняла блузку. Я отвернулся. - И ничего не бойся. Он не станет качать права, когда придёт в себя. Ведь он пытался тебя изнасиловать, правильно? - Спасибо тебе, - услышал я. - Перестань, я и сам не понял, что произошло… Она крепко обняла меня сзади за плечи и поцеловала в шею. - Спасибо, - повторила она, - до встречи. Я обернулся и посмотрел ей в лицо. Слёзы высохли. Ничто не говорило о том, что несколько минут назад её насиловали. - Беги, Эллочка, беги… В коридоре, перед дверью в торжественную залу, я столкнулся со стриптизёршей. - Вы готовы, Гаррота? – спросил я. - У меня сегодня ещё два вызова. Я не хочу задерживаться. - Аналогично, - поддакнул я и вошёл в зал. Я махнул музыкантам, мол, заканчивайте. Взял микрофон. Рука предательски дрожала. - А теперь, дорогие мои! Долгожданный сюрприз для мужчин! Будьте любезны, приглушите свет. И слегка расслабьте ремни, для вас сейчас исполнит неприличный танец сама госпожа Гаррота! Встречайте! Когда заиграла музыка и в зал вплыла стриптизёрша, я подошёл к Крошкину и сказал: - Срочно сваливаем. Бери Танелюка за шиворот и тащи к машине. Жду вас у входа через минуту. Спустя минуту они вышли из дома. Седой шёл шаркающей походкой. Его качало из стороны в сторону. Крошкин поддерживал его за руку. За ними вышел Владимир Владимирович и направился прямо ко мне. У меня всё сжалось внутри и снаружи. Я почувствовал, как всё лицо покрывается потом. Не к месту вернулась та мысль: «Чёрт, ты прикончил этого ублюдка! Тебе капец». А главное, до сих пор не понимаю, почему я так поступил. Серьёзно. Я не герой, и мне плевать на Веру. Более того, она мне не нравится. Так какого хрена я схватился за ту чёртову бутылку? Ведь она сама виновата. В таком наряде можно спровоцировать даже мёртвого импотента. А Никита здоровый мужик… Владимир Владимирович подошёл ко мне вплотную. - Уже покидаете нас? – спросил он. - Да, нам пора, - забормотал я. – Мама нашего водителя очень волнуется, когда он возвращается после двенадцати. - Ясно, - сказал Володя и зевнул. На душе у меня полегчало. Вряд ли человек будет зевать перед убийством. Значит, он ни о чём ещё не знает. Мои охламоны уселись в машину. - Всего доброго, Владимир Владимирович. Береги себя. - И ты. Мы пожали друг другу руки. - Мне понравилось, как ты работал. - Спасибо, - ответил я. – Надеюсь, мы останемся друзьями. - Конечно. Ты мне понравился. Ты настоящий. - Приятно слышать. Счастливо. Я сел в машину и, захлопнув дверь, приказал: - Самый полный вперёд! Мы мчались полтора часа без остановки. В полнейшем молчании. Никто не донимал меня вопросами, а я ничего не желал объяснять. Когда до Киева оставалось рукой подать, я пошарил в бардачке. Сердце замерло. - Седой, а где пакет? - Какой пакет? – спросил он сонным голосом. - Тот, который я дал тебе в доме… Целлофановый… С деньгами… - Ты сказал отнести его в машину… - Я помню, - говорю, - и что? Седой начал заикаться. - Я думал, в ту, на к-которой я п-приехал… - Что-о?! Танелюк что-то забубнил, но я его уже не слышал. Я достал мобильный и попытался связаться с Верой. Но связи не было. Я тяжело вздохнул и сказал: - Тамерлан, дружище, разворачивай свою колымагу – мы попытаемся их догнать. Я вовсе не верил в то, что это возможно, но ничего лучшего мне в голову не пришло. В общем, приключения продолжались… Мать их так! Конечно, я сам виноват. Каким же надо быть идиотом, чтобы доверить деньги другому идиоту, да ко всему ещё и пьяному? Часть третья Глава 1 За последующие полтора часа я звонил Вере раз десять, хотя это и не имело ни малейшего смысла. Робот женским голосом неизменно повторял на двух языках, что абонент временно недоступен. Причём последние три раза, как мне показалось, робот стал говорить с едва уловимым раздражением. Видимо, даже у компьютерной системы в наше неспокойное время сдают нервы. - А Лёни этого у тебя есть телефон? - Ты уже спрашивал, - ответил мне Шура. – Нету. Впереди в свете фар нарисовался женский силуэт. Метров за десять я её узнал. - Притормози. Мы остановились. Я открыл окошко со своей стороны: - Вы почему покинули праздник, Анастасия? И где ваш автомобиль? - То мамина машина, - ответила Заречная, ничуть не удивляясь нашей неожиданной встрече. – Куда держите путь? - Точно не знаем. - О, - радостно воскликнула она, - нам по пути. Можно с вами? Я обернулся: Танелюк спал, Крошкин глупо улыбался. - Да, - говорю, - у нас есть одно свободное место. Когда она уселась и «дочь Антилопы гну» набрала максимальную для своего старого организма скорость, я без тени волнения, как можно небрежней поинтересовался: - Ну, что там было, когда мы уехали? - Не имею понятия. Я ушла почти сразу после вас. И, наверное, часа два на этих каблуках шкандыбала до трассы. - Не страшно? - Чего? - Ну как же… Ночь, безлюдно… А вы в вечернем платье… - Я думаю, больше меня боялись. Вы первые, кто остановился. Я их понимаю. Ночь, безлюдно, а тут я в вечернем платье… Явно ненормальная… - Что же мы будем делать? – спросил Крошкин. - Ехать всё время по Одесской трассе, никуда не сворачивая. Наш золотой телец лежит в бардачке их машины, и даже если они заметят, то вряд ли решат возвращаться. Куда именно они собирались, не в курсе? - По-моему, в Судак. У неё там бабушка… - Ну что ж, - говорю, - в Судак так в Судак. Полный вперёд. Тут включил своё привычное бурчание Бурмака: - Полный вперёд - это, конечно, хорошо, но у меня бензина осталось на двадцать километров. - Ладно, - сказал я, - заверни на первую же заправку. Кстати, и нам заправиться не помешает. Да и сигареты на исходе. По иронии судьбы, бензин закончился, когда до заправки оставалось два километра. - Приехали, - траурным тоном сообщил Бурмака и уронил голову на руки, сжимающие руль. - Отставить уныние! – как можно бодрее приказал я. – Ничего страшного. Абсолютно. Дотолкаем «дочь Антилопы» своими силами. Как говорится, есть время кататься в машине, есть время её катать. Я снял пиджак и вылез из машины. Толкали все, даже снявшая туфли Настя. Ночь стояла звёздная, лунная… Было приятно, упершись руками в «пыжика», толкать его вперёд и, запрокинув голову, смотреть на небо. Рядом пыхтели товарищи, а вокруг свистели сверчки и откуда-то слева мелодично квакали жабы. Было хорошо. Красота! Романтика! Но романтическое настроение мгновенно улетучилось, когда мы, запыханные и вспотевшие, добрались до заправки и я услышал Бурмакину просьбу: - Дай денег. - В смысле? – не понял я. - В прямом, - сказал он. – У меня-то ни копейки. Я с надеждой взглянул на Крошкина и Танелюка, но по их растерянным лицам было понятно, что и у них наличности в наличии нет. - Настя, - простонал я. Но Заречная лишь руками развела: - На мне платье за одиннадцать тысяч… Откуда у меня деньги? Нелогично, но убедительно. Я принялся размышлять, как выйти из создавшегося положения. Можно было оставить какие-нибудь документы, заправиться, а на обратном пути документы выкупить. Можно было попробовать продать заправщику мою золотую цепочку. Хотя бы за треть её истинной стоимости. И наконец, можно было залить бензин – и как рвануть со всей дури… Обдумать со всех сторон эти три варианта мне не удалось – процесс размышления прервал звонок мобильного телефона. Это был Шацкий. - Да, - сказал я в трубку. - Что – да? – заорал мне Юра в самое ухо. – Что вы там натворили? Что произошло? Зачем я с вами связался? Вы понимаете, что это за люди? Они нас уничтожат! Я был спокоен и холоден, как Ленин после бальзамирования: - В чем дело, Юрий? Чем ты взбудоражен? - Мне только что звонил Владимир Владимирович! На Никиту Романова было совершено покушение. - Покушение? - Да, покушение! Кто-то напал на него сзади и трахнул бутылкой из-под шампанского. - Трахнул? - Ну, в смысле – долбанул! - Кто? - Не строй из себя дурачка! - Что ты, я никогда бы не стал конкурировать в этом с тобой. - Я уверен, что это твоих рук дело! Никто другой на такое бы не решился. Я старательно разыгрывал удивление, даже внешне, словно он мог меня видеть. - Да с чего бы мне трахать, в смысле - долбить его бутылкой из-под шампанского? Мы своё дело сделали, отыграли и тихо-мирно разъехались по домам. - Никита уверен, что это кто-то из артистов. - Я за своих ребят ручаюсь. - Владимир Владимирович хочет с тобой встретиться и поговорить. Завтра. - Не имею возможности. Я в дороге – еду в Судак. - Предупреждаю, ему это не понравится. - Я это делаю не для него. - Ох, Лёня, не шути. Дело очень серьёзное. Никита сказал Владимиру Владимировичу «фас», он требует вашей крови… - Пусть сначала разберётся, кто его вырубил. Лично мы тут совершенно ни при чём. Всё, до встречи на баррикадах. Пока. Я дал отбой и спрятал мобилку в карман. - Что случилось? – спросила Настя. И остальные глядели на меня с интересом. - Да какое-то, - ответил я, - досадное недоразумение. Никите Романову шампанское ударило в голову, и он хочет нас уничтожить. Глава 2 Оставшуюся часть ночи мы провели в машине. Под утро всем удалось уснуть: сказалось напряжение предыдущего дня. Я поднялся раньше всех и даже успел обо всём договориться с заправщиком. - Слушайте сюда, - сказал я своим, когда они проснулись. – Вон того пассажира зовут Рудольф, он живёт в селе Заболотное. Село весьма зажиточное. По трём причинам: во-первых, там производят минеральную воду «Заболотницкую» - пять лет назад в тех местах отрыли якобы целебный источник; во-вторых, предприимчивый председатель умудрился создать страусиную ферму, и Заболотное является чуть ли не основным поставщиком страусиных яиц для киевских ресторанов; и наконец, один из депутатов Верховной Рады родом из Заболотного, он любит свою малую родину и всегда как может и чем может помогает бывшим односельчанам в любых идиотских начинаниях. - К чему это заболотноведение? – забурчал Бурмака. - Село зажиточное, - повторил я, - и у них есть роскошный клуб. Дело за малым – договориться с председателем о нашем выступлении. Рудольф заправляет нас в долг, и мы с Андреем едем в Заболотное – оно в пяти километрах отсюда, а вы остаётесь здесь загорать, чтоб не светиться в селе раньше времени. К тому же из нас нормально одет только Бурмака. Если мы все вместе заявимся к председателю в таком виде… Сами понимаете. Когда мы отъезжали от заправки, я обернулся и посмотрел на оставляемую тройку. Вместе они смотрелись ещё ненормальнее, чем по отдельности: сумасшедший бомж в канотье, в недавнем прошлом явно артист театра оперетты; деревенский босяк, отоварившийся в секонд хенде; и девушка из высшего общества, потерявшая память и чувство реальности. Такой у них был вид. …В сельсовете мы председателя не нашли. Нас направили прямо к нему домой. Дом председателя – голубой с бордовой крышей – был не новый, но крепкий и ухоженный. Чувствовалось, что хозяин за домом следит, любит свой дом, словом, мужик хозяйственный… Сам председатель произвёл на меня благоприятное впечатление. Упитанный и бодрый. Такой, показалось мне, своего не упустит, но и чужого не возьмёт до тех пор, пока оно чужое… С таким хозяйственным мужичком, решил я, будет легко договориться… - Добрый день! – воскликнул я, когда он вышел на крыльцо к нам навстречу. – Что ж вы нас не встречаете? – Я обменялся выразительными взглядами с Бурмакой. – Признаться, не на такой приём мы рассчитывали. На полных губах председателя забродила неуверенная улыбка: - Простите, я не совсем понимаю… - Да вот и мы, - говорю, - не понимаем! Вы подали в наш театр заявку с просьбой прислать к вам творческую группу для проведения в вашем клубе культурно-развлекательного мероприятия. Администрация нашего театра приняла решение дать положительный ответ на вашу заявку. Мы специально прибыли за день до выступления, о чём вас заранее уведомляли… - Боюсь, здесь какая-то ошибка, - сказал председатель, придя в себя. – Вы из какого театра? - Киевский театр драмы и комедии, - я вынул из внутреннего кармана пиджака записную книжку. – Какая ошибка? Киевская область, Васильковский район, село ЧуднОе… Село ЧУдное, как я узнал у Рудольфа, находилось по соседству от Заболотного и пребывало в полнейшем запустении и упадке. - Ну, вот видите! – обрадовался председатель. - Что? Это не ЧуднОе? - ЧУдное… Оно по трассе налево, а вы, вероятно, свернули направо. Мы Заболотное. - Что? - Я – Антон Васильевич Игнат, председатель села Заболотное. Мы с Бурмакой изобразили растерянность. Бурмака даже принялся нервно икать, что, по моему твёрдому убеждению, уже было лишним. - Что ж, - говорю, – тогда просим пардона. Мы развернулись, чтобы уйти, но, как я и предполагал, настоящий хозяин не потерпит, чтобы что-то – пусть и артисты - не использовалось в хозяйстве. - А вас что – Самсонов, значит, пригласил? - Самсонов, - вздохнул, а точнее, выдохнул я утвердительно. - Надо же, - криво усмехнулся Антон Васильевич, – на ремонт школы у него денег нет, а приглашать столичных артистов – сколько угодно! - Да, я уже понял, что ваш Самсонов – тот ещё голова. Было видно, эти слова пришлись Антону Васильевичу по душе. - Это точно, - подхватил он. – Вот если бы я вас приглашал, я бы автобус за вами прислал. - Жаль, - искренне заметил я, - что не вы наш заказчик. - Послушайте! – воскликнул наконец-то председатель. – А не желаете выступить у нас? Я посмотрел на Бурмаку, тот заикал сильнее. - Но ведь у нас договор… - напомнил я тихо. - На завтра, - напомнил мне в свою очередь Антон Васильевич. – А я приглашаю вас на сегодня. Тут я наигранно замялся: - Даже не знаю… разве что неофициально… без формальностей… - Какие формальности! Договоримся так! Как деловые люди! Прошу в дом. На этих словах талантливый Бурмака прекратил икать, и мы направились в дом – договариваться. Глава 3 Выступление началось ровно в восемнадцать ноль-ноль. За пять часов до этого успели сделать простенькую афишу: «Творческий вечер актёров столичного театра драмы и комедии». С председателем договорились просто: он кормит нас обильным обедом и отдаёт семьдесят процентов от выручки за входные билеты. Антон Васильевич был щедр. Думаю, сильнее всего его радовал тот факт, что приглашённые Самсоновым артисты сначала выступят у него, а уж потом у самого Самсонова. Я опасался только одного – как бы он на радостях не позвонил этому самому Самсонову и не стал бы хвастать: тогда бы наш невинный обман вскрылся и кто знает, чем бы это нам грозило. За само выступление я тоже слегка беспокоился, но всё-таки гораздо меньше. Как-никак, Танелюк пусть и совершенно другого театра, но актёр. Да и у меня имелся небогатый, но дорогой опыт работы и в театре, и в кино. Зал был на двести мест. И почти все места были раскуплены. Кто бы мог подумать, что у заболотцев такая могучая тяга к искусству. На сцене стоял чёрный рояль. Я хотел попросить, чтобы его отодвинули за кулису, но выяснилось, что у Насти за спиной ещё и музыкальное образование и она в совершенстве владеет этим инструментом. Поэтому решили, что она весь вечер будет нам аккомпанировать. Ах, как эффектно смотрелась она, огненно-рыжая, в красном платье, за чёрным роялем!... Должно быть, именно тогда я окончательно осознал, насколько Настя Заречная красива. …Под совершенно неуместный «Полонез Огинского» я бравым шагом вышел на сцену и, снисходительно переждав шум аплодисментов, начал свою речь громко и пафосно: - Добрый вечер, дорогие зрители! Я вижу, здесь собрались истинные ценители прекрасного. Но, как поётся в старой песне: мы к вам заехали на час! И сегодня перед вами выступят – не побоюсь этого слова – настоящие звёзды, народные и заслуженные артисты Украины, лучшие актёры нашего театра. От стариков и до молодой поросли… И так далее, в том же духе… Даже не знаю, откуда во мне появилось столько наглости? Наверное, она всегда присутствовала в глубине моей невинной души, но спала, ожидая таких экстремальных условий. В принципе концерт прошёл, что называется, на высоком идейном уровне. Танелюк прочёл монолог Фамусова, Крошкин рассказал несколько анекдотов, Бурмака показал малопонятную пантомиму под названием «Марсиане», а я криво-косо прочитал монолог Гамлета. Правда, финал монолога я забыл, но с умным видом продолжал нести какую-то ахинею, придерживаясь александрийского стиха. В финале все вчетвером мы лихо исполнили матросский танец под «Собачий вальс» в исполнении Насти. Как оказалось, без нот она могла исполнять только две мелодии: «Собачий вальс» и «Полонез Огинского». Впрочем, исполнение матросского танца под «Собачий вальс» могло бы трактоваться как неожиданное, новое театральное веяние в стиле Жолдака или Романа Виктюка. Публика была в восторге. К тому же, как оказалось, половина из них перед выступлением хорошенечко подготовилась, разогрев себя посещением ближайшего сельмага. Антон Васильевич был доволен настолько, что по-отечески облобызал каждого из нас, включая вновь заикавшего Бурмаку. Заречную он держал в объятиях чуть дольше остальных, но его можно понять – председатель был мужчиной, а Заречная действительно была прекрасна. Я почувствовал лёгкий укол ревности, и это удивило меня – ведь я даже свою бывшую жену не ревновал, хотя и любил её, как мне казалось, сильнее, чем политики власть, а поэты - славу. На уговоры остаться на ночь в Заболотном мы не поддались и немедленно отправились в дорогу. Уезжая, Бурмака расстроенно заметил: - Я бы мог этим селянам рассказать о размножении членистоногих… Но ведь не оценили бы… Как считаешь, командор? Я кивнул: - Убеждён. И, подумав, добавил: - Расскажешь нам. Это не даст тебе уснуть во время езды. Крошкин шепнул мне: - Но это явно усыпит нас. Я шепнул в ответ: - Мы не за рулём. Подремлем. Глава 4 Днём мы въехали в Судак, словно победители в поверженный город. Мы все были переполнены энтузиазма. Только Бурмака имел бледный вид и красные глаза. Около получаса колесили по городу в поисках улицы Ленина. Наконец были найдены и улица, и нужный дом. Казалось, цель достигнута. Однако посланный к бабушке за Верой и деньгами Крошкин вернулся через десять минут и просто потряс нас следующей информацией. Вера и её любовник были здесь вчера, но сегодня утром укатили в Ялту на концерт Григория Лепса. - Да в рот бегемот! – озвучил нашу общую мысль Танелюк и в отчаянии забился лбом о ветровое стекло. Я попытался сохранить хладнокровие самоубийцы: - Едем в Ялту, - сказал я. – Заодно поглядим на домик Чехова. - Нет, - отказался Бурмака. – Я должен поспать, у меня кипит мозг. Поразмыслив несколько секунд, я решил: - Ладно. Ты ложись, отдыхай, а мы пойдем, окунём наши грешные тела в вечные воды Чёрного моря. В конце концов, пара часов все равно ничего не меняют. - Я хочу есть, - капризным тоном заявила Настя. Я отрезал: - Кушать перед водными процедурами вредно для организма. Бурмака остался высыпаться в машине, а мы отправились на поиски бесплатного пляжа. На бесплатном пляже народ лежал чуть ли не друг на друге. Множество варёных тел реально заградили свободный путь к воде. Пришлось переступать через них осторожно, как цапля. В самой воде народу тоже было, как на митинге. Нельзя было нырнуть, чтобы под водой не уткнуться в чей-нибудь пах. Купальника у Насти не было. Её это, впрочем, не смущало. Она купалась топлесс. Из-за чего многие мужики, загоравшие на берегу, вынужденно перевернулись на животы. Настин бюст притягивал взор, волновал плоть и усиливал сердцебиение. Думаю, именно по причине перевозбуждения Шура Крошкин долго не вылезал из воды и пытался не смотреть на улёгшуюся загорать Заречную. Седой не купался. Он даже брюк не снял, только рубашку. Его волновали не Настины прелести, а непристойно дефилирующие мимо торговцы пивом. Когда они рекламно выкрикивали «Пиво! Холодное пиво!», он судорожно сглатывал слюну и тихо постанывал. - Эх, Настя, - шутливо сказал я Заречной, - если б не эта сумасшедшая погоня за золотым тельцом, я бы остался с вами тут навсегда и построил бы хижину где-нибудь там, у основания вон той горы. - Я не согласилась бы жить в хижине, - серьёзно ответила Настя. Я рассмеялся: - Со временем я бы выстроил дворец. - Ты архитектор? – спросила она. - Или фантазёр? - «Кто я? Что я? Только лишь мечтатель…» - То есть фантазёр. - Значит, я могу строить воздушные замки. - Только не со мной. - Жаль. У нас могли бы получиться красивые дети. - Дети – не моя цель. - При чём здесь цель? Я говорю о процессе. - Ты кобель? - Ну, в общем-то, да. Как всякий мужчина, я становлюсь им всякий раз в присутствии красивой женщины. - Ты Казанова. Я это сразу поняла. - Скорее Дон Жуан. Ведь меня одолевает не похоть. Меня гложет чувство… - Чувство любви? Тема разговора становилась опасной. Поэтому я осторожно возразил: - Чувство одиночества. А также чувство долга. Перед потомками. Глава 5 Мы прибыли в Ялту в двадцать сорок пять. И бросились в Дом культуры «Олимпийский», где собственно и проходил концерт Григория Лепса. По дороге я пытался рассказать о последних днях жизни Антона Чехова и о том, как перед смертью он попросил бокал шампанского, сказал «Их штербе», что означало «я умираю», а потом добавил: «Давно я не пил шампанского» - и умер. Но меня никто особенно не слушал, поэтому я умолк. Мы добежали до «Олимпийского» и заняли выжидательную позицию у центрального входа в ДК. Концерт ещё шёл, мы отлично слышали надрывное пение Лепса. Оставалось только ждать. В этот момент мне на мобильный пришло сообщение о том, что Верин номер появился в сети и я могу перезвонить. Чем я, конечно, мгновенно воспользовался. Долго никто не отвечал, наконец я услышал: - Да, алло. - Вера, - почти закричал я в трубку, - где вы? - В каком смысле? - В самом что ни на есть прямом! Где вы сейчас? - В Евпатории… - Где?! - В Евпатории. У Лёнькиной сестры здесь день рождения. - Сколько вы там ещё пробудете? - Дней семь-восемь… А что? - Ничего. Нам срочно нужно тебя увидеть. Продиктуй адрес! - Я не понимаю… - Адрес, Вера, адрес! Лишь только она сообщила, где живёт сестра её хахаля, я облегчённо нажал кнопку «сброс» и, утерев пот с лица, закурил. Мои товарищи по несчастью жадными взглядами впились в моё лицо. Первым не выдержал Крошкин: - Ну что? - Ваша сестра, Шура, типичная лягушка-путешественница. Он автоматически кивнул: - И что? - Они в Евпатории. - В Евпатории? – упавшим голосом переспросил Танелюк. - В Евпатории, - подтвердил я. – Там много калек, инвалидов и детей. Даже не знаю, под какую категорию подпадает Вера. - В Евпатории, - сообщил Бурмака, - есть памятник Тарасу Шевченко. Я дал ему понять, что считаю эту информацию весьма ценной. Затем, отбросив окурок в сторону, предложил: - Прежде всего нам необходимо подкрепиться. Кто за? Единогласно. Тогда полный вперёд! Заседание продолжается! Мы зашли в какое-то дешёвое кафе и заказали пять порций пельменей и два литра томатного сока. После ужина нас разморило, и мы сидели за столиком сонные и вялые. Как мухи поздней осенью. Бурмака бухтел о математическом моделировании социальных процессов в экономике. Крошкина одолевала зевота. - Я спросил Заречную: - Ты любишь Есенина? Она, подумав, ответила: - Я люблю фаршированную рыбу. - Какой изысканный вкус… Потом мы собрались уходить, но вдруг заметили отсутствие Танелюка. - А где Седой? – спрашиваю. Но все только плечами пожимали и вертели головами, пытаясь увидеть, куда подевался наш Паниковский. Мы посидели в кафе ещё с полчаса, надеясь, что Танелюк вернётся. - Может, ему перезвонить? – предложил Крошкин. - Какая оригинальная идея, - скривился я, не скрывая сарказма. – Только он не взял с собой телефона. Мы заказали по чашке зелёного чая и подождали ещё минут двадцать. Затем я принял решение: ждать не имеет смысла – надо идти. Но ведь и искать было бесполезно. Что же делать? Ехать без него мы не могли. Ситуация была патовой. Ночь мы провели на пляже. Блестели звезды… О чём-то романтичном шептало море… Во сне Настя доверчиво прижималась ко мне. Я нежно обнимал её и пытался не шевелиться, чтобы не потревожить её сон. Сам я уснул лишь под утро. Мне снилась стая волков, преследующих молодую самку оленя. Утром мы долго бродили по Ялте. И нашли Танелюка у ресторана «Каравелла». Он лежал у входа в ресторан в бессознательном состоянии, раскинув руки, как распятый Христос. Привести его в чувство не удалось, он лишь хрипел и матерился, но глаз не открывал, не шевелился… Бурмака подогнал машину, и мы с трудом погрузили это безжизненное тело в салон. Крошкин предлагал засунуть его в багажник, но это было бы жестоко. Теперь можно было ехать в Евпаторию. Глава 6 Через час Танелюк пришёл в себя и стал требовать пива. Он уверял, что ему очень плохо и он умирает. - Ты не умрёшь, - успокаивал я. – Ты будешь жить вечно. - Я устал, - захныкал он. - От чего ты устал? От беспробудного пьянства? - Кто бы говорил! Ты сам каждый год на три недели уходишь в запой! - Это творческий отпуск, - парировал я. – А также уход от реальности и верный способ похудеть. Ничего не попишешь – я обязан держать себя в форме. В конце концов, я почти медийное лицо. - Ты наглая самовлюблённая рожа! – выкрикнул Танелюк. - Не будем переходить на личности. Скажи лучше, как тебе удалось так нажраться, не имея за душой ни копейки. - Нашлись, - пробурчал Седой, - добрые женщины. - Ах вот оно что! Шерше ля фам… Так вы, батенька, альфонс… Танелюк загрустил: - Просто я обаятельный. - Вот с этим спорить бесполезно. - Прекрати на него наезжать, - вступилась за Седого Заречная. – Он добрый, а ты злой. - Добрый? Позвольте, я расскажу про этого добряка одну поучительную историю. Поскольку возражений не было – я рассказал. Однажды Танелюк с жуткого бодуна ехал в театр на спектакль. Организм страдал, а душа болела. По дороге к метро ему повстречался нищий, просящий, вернее, ждущий от проходящих мимо людей милостыни. Танелюк – человек добрый, а уж похмелье, как мы знаем, вообще смягчает сердца. Танелюк порылся в карманах, нашёл измятую гривну и бросил нищему в кепку. Тот вместо благодарности почему-то оскорбился. - Жмотяра, - сказал он. – Мог бы и десятку бросить. Танелюк удивился: - Вместо того, чтобы сказать мне «спасибо», вы называете меня «жмотярой»? - А что, мне тебе руки целовать за эту паршивую гривну? Жмот! - Да как вам не стыдно, - сказал ошеломлённый Танелюк. – А ну отдайте немедленно мои деньги! - Хрен тебе с перцем! Жлоб. В общем, слово за слово – началась драка. В принципе Танелюк, даже с похмелья, легко бы справился с этим оборзевшим бомжем, но тому на помощь прибежало ещё пять бомжей, и среди них, к слову сказать, был один однорукий. Разыгралась нешуточная битва. Прямо какое-то подземное Бородино. Кто-то вызвал милицию. Но самое интересное, что вместе с милицией приехала творческая группа программы «Магнолия ТВ» и запечатлела на камеру, как ведущий актёр столичного театра злостно избивает нищих бездомных и одного инвалида. Тем же вечером этот сюжет пошёл в эфир. Вся страна увидела жестокость доброго и обаятельного актёра. Выслушав эту историю, Заречная с нежностью погладила Седого по голове: - Тебя показывали в «Магнолия ТВ»? - Показывали, - признался Танелюк. - Ну вот, - сказала Настя, - а ты говорил, что тебя не снимают. - Да он после того сюжета, - рассмеялся Крошкин, - просто звезда телевидения. - Да пошёл ты на хрен! – огрызнулся Танелюк. - А вот ругаться не стоит, - попросил я. - Хватит! – потребовала Заречная. – Оставьте его в покое! Мы замолчали. Все, кроме Бурмаки, который неожиданно заявил: - А я вот читал, что среди работников телевидения сорок процентов гомосексуалистов. Это неуместное замечание повергло нас в шок, и каждый из нас глубоко задумался о чём-то своём. Спустя полтора часа мы были в Евпатории. - Терпение, старик, - сказал я Седому, - ещё несколько минут, и ты из пива сможешь принимать душ! Или из шампанского. - Я закажу себе бокал холодного пива, - сказал Танелюк. – А ещё порцию плова и голубцы. А потом куплю себе шорты. - Какие планы! – восхитился я. – А главное - всё просто. Глава 7 Вера выбежала из дома к нашей машине растрёпанная и заплаканная. - Что случилось? - спросил я. – Где Лёня? - Мы поссорились, - ответила она. – Он уехал. - Твою мать! – выругался я. – Почему вы поцапались? - Он не хочет заводить ребёнка. - Твою мать! – снова выругался я. – Куда он уехал? - В Киев. А меня оставил… - Да не разводи ты сырость! Когда он уехал? - Минут сорок назад. - Позвони ему. - Зачем? - У него в бардачке наши деньги. Понимаешь? Все наши бабки… - Зачем мне деньги? Я ребёнка хочу… - Это мы решим позже! Позвони ему! Но Вера отрицательно замотала головой: - Я не буду ему звонить! Не дождётся! - Вера, ты с ума сошла, - сказал Крошкин. Вера заплакала сильнее. - Хорошо, - сказал я. – Дай мне его телефон. Вера продолжала рыдать. Настя обняла её за плечи и прижала к себе. - Не плачь, - успокаивала она Веру. – Плакать из-за мужика – последнее дело. - Дай мне его телефон, - попросил я, смягчив тон и сменив интонацию. Слегка успокоившись, Вера продиктовала номер. И снова расплакалась. Я оставил ребят успокаивать эту истеричку, а сам отошёл в сторону, чтобы позвонить этому ярому противнику демографического роста. - Алло, тёзка, это Курилко. Тот, который Бендер. С корпоратива. - Ну и? - Нам нужно срочно поговорить. Просто необходимо. Ты сейчас где? - В Саках. - Умоляю, не уезжай. Мы через полчаса будем. - А я и не могу никуда уехать. У меня тачка сломалась. - Отлично! Где ты конкретно? Тот объяснил. Я дал отбой и вернулся к своим. - Все в машину! – говорю. – Этот чудик недалеко. Сломался в Саках. - Как сломался?- испугалась Вера, у которой мгновенно высохли слёзы. - Где он сломался? – задал в свою очередь вопрос Шура. - У него машина сломалась. В районе города Саки. Что не ясно? Загружаемся и едем. - Мы все не поместимся, - мрачно проговорил Бурмака. - Настя сядет ко мне на колени, - говорю. – Хватит болтать. Мне надоели сюрпризы судьбы. Теперь всё зависит только от нас. - Бензина может не хватить, - забурчал Бурмака. - Всё, хватит! Мы фартовые, вы разве не заметили? Вперёд! Труба зовёт! Глава 8 Наконец-то нам повезло. Удача улыбнулась нам, и её лучезарная улыбка осветила наши тёмные, поросшие паутиной тоски и уныния, скверные комедийные души. Мы благополучно добрались до Лёнькиной машины и получили свои кровно заработанные. Вера с Лёней помирились. Я тут же раздал всем зарплату. Мы вернулись в Евпаторию. Вера с кавалером возвратились в дом сестры, а мы поселились в гостинице «Украина». Сняли три номера: один трёхместный – для Крошкина, Танелюка и Бурмаки и два одноместных – для меня и Заречной. Отдохнув, мы поели и отправились на море. Купались, загорали, пили пиво и ели варёную кукурузу. Я настоял на том, чтобы купить Насте купальник и парео, а то в своём красном платье она привлекала к себе внимание ещё больше, чем без него. Вечером мы обильно поужинали в ресторане «Наутилус» и, совершенно обессиленные, вернулись в гостиницу около десяти. Я принял душ, посмотрел телевизор и уже собирался уснуть, но раздался робкий стук в дверь. Я был в одних трусах, но меня это нисколько не смущало. Не поднимаясь с дивана, я крикнул: - Открыто! Входите! Вошла Заречная. В белом гостиничном халате. С мокрыми волосами. - Не спишь? - спросила она. - Как видишь. - Что собираешься делать? - А какие есть предложения? Она помолчала. Осмотрелась. - У тебя такой же номер, как у меня. - Да-а… - неопределённо протянул я. Видит Бог, я не знал, о чём говорить. - Ко мне кто-то стучал в дверь, пока я принимала душ… Я думала, это ты… - Нет, - говорю, - я смотрел телевизор. - А я думала, это ты, - повторила она. Какое-то время глупо молчали. - Давай покурим, - предложила она. - Хорошо. Мы закурили. Пока курили, я гадал: зачем она пришла? Точнее, я пытался понять – она пришла за тем, о чём я думаю, или… В общем, некоторые мужчины иногда тупеют в подобных ситуациях, а я, видимо, как раз из таких мужчин. - В Евпатории хорошо, - сказала она. - Ну… да… неплохо… - Лучше, чем в Ялте. - М-м… да. Однозначно. - И море чище, и людей поменьше… - М-да... - И с Судаком тоже не сравнить… - Конечно… То есть… Здесь гораздо лучше… Возникающие паузы просто разрывали мой пылающий мозг в клочья. Я отупел окончательно и не мог поверить в то, что она сама ко мне пришла. И пришла она явно не для того, чтобы поболтать о преимуществах Евпатории перед другими южными городами. Когда мы докурили, я решил действовать. Я обнял её и притянул к себе. Она не сопротивлялась. Тело было податливым и горячим. Я поцеловал её в губы и почувствовал вкус клубники. Глава 9 Утром я нашёл на столике короткую записку: «Извини, мне срочно нужно в Джанкой. Спасибо за ночь. Было неплохо. Скоро увидимся. Настя». Я подумал, это шутка. Но оказалось, она действительно уехала. Я находился в полнейшем недоумении. Зачем ей в Джанкой? И почему нельзя было попрощаться по-человечески? А что означает «скоро увидимся»? Когда? Где? Признаюсь, я не мог выкинуть её из головы. Я уговорил своих нукеров остаться в Евпатории ещё хотя бы на неделю. На пятый день я начал выпивать. Седой с удовольствием составил мне компанию. Крошкин тоже участвовал. Так прошло дня три. Мы уже даже не выходили из гостиницы. Непьющий Бурмака бегал нам за водкой. А ещё он купил пару книг и целыми днями беспробудно читал. Танелюк расцвёл. Такой отдых был ему явно по душе. Он травил анекдоты, философствовал и, раздобыв где-то гитару, распевал похабные частушки. Я же с каждым днём чувствовал себя всё хуже и хуже. И физически, и духовно. Потом Крошкин нас покинул. Он уехал с сестрой и её хахалем – тот починил свою тачку. Мы продолжали бухать с Танелюком уже вдвоём. Заречная не появлялась. Разве что в коротких снах… В субботу утром Бурмака сказал: - Мне в понедельник на работу. Нам надо ехать. - К чёрту работу, - выкрикнул Танелюк. – Пусть работают гастарбайтеры. - Я серьёзно, ребята, - сказал Бурмака. – Надо ехать. Я опрокинул в себя последние сто грамм и хрипло сказал: - Не ной, Чингизхан. Надо так надо. Собираемся. В дороге мы почти не пили. Бурмака увлечённо рассказывал о Древнем Риме. Танелюк дремал. А я, развалившись на заднем сиденье, страдал от головной боли и тошноты. Я думал о том, что на самом деле Остап Бендер Зосю Синицкую не любил. У него было только лишь сильное желание любить и быть любимым. А настоящей любви, как таковой, у него не было. Впрочем, Ильф и Петров не очень-то сильны были в лирике. Их конёк – юмор и сатира. Какая ж тут любовь? Хотя оба испытывали в своей жизни чувство любви. Я когда-то даже читал книгу Ильфа, составленную в основном из его писем. Называлась она «Письма не только о любви». «Если не сказать – дорогая, то что же мне сказать? Я скажу, как всегда – дорогая моя, милая, добрая, нежная». Так мог написать только глубоко и сильно любящий мужчина. Разве нет? Мне никогда так не написать. Я не смогу. Я не умею… Что же я чувствую к Насте Заречной? Да вот как раз именно то, что чувствовал Остап Бендер. Великий комбинатор. Желание любить и быть любимым. Глава 10 (Эпилог) Сейчас осень. Конец октября. Вечер. За окном хлещет дождь и сверкает молния. Я сижу дома и сочиняю никому не нужные стихи. У меня есть чай, сигареты и сэндвичи. А ещё молоко и Пражский торт. Мне ни к чему выходить на улицу. Я не люблю дождь. И у меня всё есть. При желании я могу заказать на дом пиццу. Или суши. Или ещё какую-нибудь ерунду. Вера с Лёней неделю назад поженились. Меня пригласили на свадьбу, но я не пришёл. Шура Крошкин уехал работать аниматором в Египет. Он писал мне Вконтакте. Недавно в море его ударил током маленький скат. Бурмака попал в аварию. И теперь носит гипс и ездит на работу на метро. Танелюк лечится в наркологической клинике. У него была белая горячка. К нему на балкон прилетели космические пришельцы. Или люди из будущего. В общем, какой-то бред полный. С Владимиром Владимировичем мне всё-таки пришлось встретиться, поговорить… Но обоюдная симпатия взяла верх над его чувством долга. Он пообещал, что скажет Никите, будто я серьёзно наказан и глубоко сожалею о содеянном. Мы даже договорились сходить как-то выпить по бутылочке пива, поболтать о том о сём… Как-нибудь… Когда у нас обоих будет свободное время… Заречную я так с тех пор и не видел. Я не делал особых попыток её разыскать. Я надеялся на время, которое, как известно, лечит… или калечит… Денег осталось мало. И очень скоро снова надо будет принимать какое-нибудь сумасшедшее предложение. Но предложений пока нет. И слава Богу. Я не тороплюсь… Вот и всё…