Уж не знаю, то ли я эти мысли озвучил, сам того не заметив, то ли они у меня на лице отпечатались, то ли наша компания просто Хозяйке наскучила, но мечта уже через пять минут стала реальностью. В смысле — нас буквально выставили прочь из пиршественной залы, не особо заморачиваясь какими-то объяснениями. Сунули в руки круглый пирог, от которого пахло малиной и брусникой, развернули, толкнули в спину, придав нужное направление, да и все. Я даже поблагодарить владычицу гор за гостеприимство и вкусную еду не успел. И про третий урок спросить тоже, а это очень и очень важный момент. Время-то идет, урочный час все ближе.

Вот тоже, к слову, хороший способ мне нос на затылок за строптивость натянуть, причем совершенно не напрягаясь. Ей надо просто ничего не делать. Она же за наши труды что обещала? Дорогу на Илеять-гору показать. А когда именно, в какой день, в какой час — не проговаривалось, что однозначно мой косяк. Так что теперь Хозяйка может просто про нас на недельку забыть — и все. Третью службу я так и так ей сослужу, и дорогу в нужное место мне обязательно укажут, только вот току от того уже ни малейшего не будет.

Вся надежда лишь на то, что ей жрецам Куль-Отыра неприятности создать хочется больше, чем мне. Ну и еще на то, что третья служба напрямую связана с кровавой луной, которая уже на исходе. По моим прикидкам дня три осталось до часа икс, а то и меньше.

И с Мискувом не посоветуешься, вот какая заковыка. Как он тогда нашу келью покинул, так в нее и не вернулся. Может, своей волей, может, Хозяйка постаралась — не знаю.

Причем, что характерно, изводил себя только я один, все остальные были уверены в том, что все идет как надо. Ну, разве что только кроме Марины, которой, ради правды, вообще было не до наших проблем, ибо у бедолаги случился очередной нервный срыв. На этот раз, правда, дело обошлось без душераздирающих воплей и истерик, она сначала долго, почти сутки молчала, глядя в одну точку, после встала и деловито, без злобы и ярости, отхлестала по щекам порядком оторопевшего Аркашу, а после, когда все уснули, за каким-то лешим попыталась мне отдаться, судорожно шепча при этом: «Так правильно» и «Так всем будет лучше». Причем, сдается мне, эти слова были адресованы не мне, а ей самой.

А вот после того, как я дал ей понять, что она не сильно разумное дело затеяла, пришли слезы. Причем не те, что раньше, которые со слезинками размером с градину, да по щекам, да со всхлипами и подвываниями. Нет, ничего подобного, все было тихо, камерно. Похоже, здесь дала о себе знать невероятная эмоциональная усталость, которая накрыла Марину с головой. Ну и еще одно важное обстоятельство.

— Поздравляю тебя, — сказал я, когда Белозерова выплакалась и шмыгала покрасневшим носом.

— С чем? — спросила она, вытирая рукавом щеки. — С тем, что я даже на самую простейшую вещь неспособна? Даже мужика не смогла на себя затащить?

— Нет. С тем, что теперь ты точно повзрослела. Хотя, может, тут и не поздравлять надо, а, наоборот, выражать сожаление.

— Макс, а по какой границе ты проводишь этот водораздел? — поинтересовалась у меня Марго, которая, само собой, не спала. — Между детством и взрослой жизнью?

— Так смерть, — не задумываясь ответил я. — Что же еще? Но не всякая, разумеется. Детство кончается либо тогда, когда она за тобой приходит, либо, наоборот, когда ты ее к кому-то приводишь. Нет таких людей, которым такое событие душу бы не перелопатило. Разве что шизикам каким такое пофиг, но они, согласись, и с миром в особых отношениях состоят. Все остальные после подобного на свет в любом случае другими глазами смотрят.

— Это да, — подтвердила Марго. — Кого страхом прихватит, кто даже прелесть в случившемся найдет — все по-разному реагируют. И осознание случившегося по-разному приходит. Со мной, например, как было? Накрыло не тогда, когда бандюк из «нагана» почти в упор в меня шарахнул, а после, уже в прозекторской, когда я его труп вскрывала. Словно хрустнуло что-то в душе. Сломалось навсегда.

— Вот и у меня так, — Марина пригладила растрепанные волосы, — тоже сломалось и хрустнуло. А еще я поняла, что до вчерашнего дня никого, оказывается, не ненавидела. Так, максимум не любила.

— Ну а теперь, значит, знаешь, что такое ненависть? — вкрадчиво осведомилась у нее Марго.

— Теперь — да, — подтвердила Белозерова. — Не сомневайся.

— Аркаша, конечно, не ангел, но так-то уж не стоит, — посоветовал ей я. — Больно громкое для него слово — ненависть. Не тянет он на него. Статью не вышел для такого чувства.

— Так и не о нем речь, — непонимающе глянула на меня девушка. — При чем здесь этот слизняк?

Аркаша, до того сопевший ровно, вдруг то ли закряхтел, то ли закашлялся.

— Ты погоди, подруга, — тихонько рассмеялась Марго. — Раз ты узнала настоящую ненависть, значит, скоро попробуешь и настоящую любовь. Вот где основное веселье начнется!

Как только речь зашла о любви, я понял — мое дальнейшее участие не имеет смысла, после чего с чистой совестью уснул. Уснул и видел сны, причем большей частью очень и очень хорошие.

Да и пробуждение, несмотря на свою экстравагантность, вышло тоже не самое паршивое.