— Я и был. Мы чуть было не натолкнулись на "Файркрест" в темноте. На борту никого не было. Поэтому я решил пообедать. Но насколько я могу судить, на борту этой посудины ничего кроме фасоли нет.

— Отель "Колумбия" не предложит вам ничего другого. Разве что еще гренки к фасоли, если очень повезет.

"Колумбия" — это единственный отель на Торбее.

— Копченая форель, филе из вырезки и бутылка рейнвейна. Я обедал на борту "Шангри-Ла" — И все это говорилось с легким намеком на улыбку, в которой читалась его ахиллесова пята. Дядюшка Артур уважал титулы и богатство, баронет с доходом, выраженным семизначным числом, был для него так же хорош, как наследный принц.

— На "Шангри-Ла"? — Я уставился на него, потом сказал. — Да, конечно, вы же мне говорили. Вы знакомы с леди Скурос. То есть вы знаете ее очень хорошо, а мужа достаточно неплохо. Как поживает наш старина Энтони?

— Прекрасно, — холодно сказал он. Чувства юмора у дядюшки Артура хватит на четверых, но только не в разговоре о титулованных миллионерах.

— А леди Скурос?

— Ну-н… — Он колебался.

— Не так прекрасно. Бледна, измучена, несчастна, с темными кругами под глазами. Почти такими же, как у меня. Ее муж плохо с ней обращается, очень плохо. Он ее изводит морально и физически. А на руках у нее следы от веревок. Почему у нее на руках следы от веревок, сэр Артур?

— Это невозможно. Просто фантастика. Я знал и бывшую леди Скурос, которая умерла в этом году в больнице. Она…

— Она лечилась в психиатрической лечебнице. Скурос был настолько любезен, что рассказал мне об этом.

— Ну и что? Она обожала его. Он обожал ее. Человек не может так измениться. Сэр Энтони… сэр Энтони — джентльмен.

— В самом деле? А как он сделал свои последние миллионы? Вы видели леди Скурос, на так ли?

— Да, я ее видел, — медленно сказал он. — Она запоздала. Она пришла только ко второму блюду. Выглядела она действительно неважно, на правом виске у нее был кровоподтек. Она сорвалась, взбираясь на борт из шлюпки и ударилась о планшир.

— Больше похоже, что она ударилась о своего мужа… Но вернемся к тому, когда вы в первый раз взошли на борт "Файркреста". Вы тогда осмотрели судно?

— Я осмотрел его. Все, за исключением кормовой каюты. Она была закрыта. Я предположил, что вы прячете там что-то такое, что не хотели бы показывать случайным посетителям.

— Там было кое-что. То, что неслучайные посетители не хотели показывать вам, — медленно сказал я. — Ханслетт. Связанный Ханслетт. Они ждали сообщения о моей смерти, затем они убили Ханслетта или увезли с собой. Если бы сообщения о моей смерти не было, они дождались бы, пока я вернусь, и схватили меня тоже. Или убили бы нас обоих сразу. Ведь им ясно, что я знаю слишком много, чтобы оставаться живым. Им нужно много времени, чтобы вскрыть сейф на "Нантсвилле" и вытащить все эти тонны золота, а теперь они почуяли, что их время истекает. Сейчас они в отчаянии. Но пока они не сделали ни одной непоправимой ошибки.

— Они ждали сообщения о вашей смерти, — механически повторил дядюшка Артур. — Не понимаю.

— Речь идет о том вертолете, который вы прислали, сэр. Нас сбили вечером после захода солнца. Пилот мертв, а машина на дне моря. Они уверены, что я тоже мертв.

— Теперь понятно. Я вижу, вы набираете темп, Калверт. — Почти никакой видимой реакции. Может он уже достаточно выпил к тому времени, но больше походило на то, что он ищет подходящую комбинацию, которая вернет меня в ряды безработных быстро и без особых затрат. Он зажег длинную манильскую сигару и задумчиво затянулся. — Когда мы вернемся в Лондон, напомните мне, чтобы я показал вам мой конфиденциальный рапорт на вас.

— Хорошо, сэр.

— Я обедал с заместителем министра всего сорок восемь часов назад. Он спросил меня, между прочим, какая страна располагает лучшими агентами в Европе. Я ответил что, по моему мнению, лучшим агентом в Европе является Филип Калверт.

— Вы очень добры, сэр. — Если бы убрать бороду, стакан с виски, сигару и монокль, то по выражению его лица можно было бы попытаться угадать, что задумал он своим изощренным умом. — Но вы собирались выгнать меня с работы тридцать шесть часов назад.

— Если вы в это верите, — тепло сказал дядюшка Артур, — то поверите еще кое-чему. — Он выпустил облако вонючего дыма и продолжил. — Один из пунктов в рапорте о вас гласит: "Не годится для обычного расследования. Теряет интерес и быстро начинает скучать. Проявляет лучшие качества в экстремальных ситуациях. В этих случаях не имеет себе равных". Это официальный документ, Калверт. Уволить вас? — Не стану же я отрезать себе правую руку.

— Нет, сэр. Знаете, кто вы, сэр?

— Старый черт Макиавелли, — сказал дядюшка Артур с некоторым удовлетворением. — Вы поняли, что тут происходит?

— Да, сэр.

— Налейте мне еще виски, мой мальчик, на этот раз побольше, и расскажите мне, что произошло, что вы знаете, и что вы предполагаете.

И я налил ему побольше виски и рассказал, что произошло, что я узнал, и столько из того, что я предполагал, сколько мне показалось разумным ему рассказать. Выслушав меня, он сказал:

— Итак, вы думаете, — Лох-Гурон?

— Должен быть, Лох-Гурон. Больше я нигде ни с кем не разговаривал и никто не мог меня увидеть. Кто-то узнал меня там. Или передал мое описание по радио. Именно по радио. Судно, которое караулило нас с Вильямсом, пришло из Торбея или откуда-то вблизи Торбея. Им бы понадобилось в пять раз больше времени, чтобы добраться на судне из Лох-Гурона, чем нам на вертолете. Где-то здесь, на море или на суше, есть радиостанция. И где-то на Лох-Гуроне есть другая.