— Дайте знать дядюшке Артуру. Скажите, что мы выходим. На "Файркресте".

— Он тоже захочет пойти.

— Ему придется остаться. Он знает, черт побери, что должен остаться. Скажите ему: Бель-нан-Уам.

— Разве не Даб-Сгейр?

— Вы же знаете, что до полуночи нам там делать нечего.

— Я и забыл, — медленно проговорил Хатчинсон. — Ведь верно. Мы не можем появиться там до полуночи.

Бель-нан-Уам не заботился об упрочении своей жуткой репутации. В это время, во второй половине дня, вода тут была неподвижна, и только легкая зыбь набегала с юго-запада. Мы перевели дизель на подводный выхлоп, и даже в рулевой рубке почти не слышен был мерный рокот нашего двигателя. Даже если открыть дверь рубки, звук не становился намного слышнее. Но мы держала дверь рубки открытой не для того чтобы прислушиваться к собственному двигателю.

Тим Хатчинсон внимательно следил за показаниями глубиномера:

— Так, глубина двадцать пять метров. Вы уверены, Калверт, что нам нужно идти вдоль этого выступа?

— Уверен. Нам нужна именно эта глубина. На отметке 12 здесь прекрасное ровное дно, но двенадцати метров мало, чтобы скрыть надстройки и мачты сухогруза. От 12 до 25 идет резкий спуск. А после 25 обрыв, и там уже везде шестьдесят пять метров. Чтобы работать на такой глубине нужно специальное оборудование.

— Уж больно узкий этот выступ, — проворчал он. — Меньше двухсот метров. Надо ухитриться точно уложить корабль на дно и не промазать…

Хатчинсон перевел ручку газа на нейтраль и вышел на палубу. Мы дрейфовали сквозь опаловую гущу тумана. Тихое урчание дизеля только подчеркивало мертвую тишину вокруг. Хатчинсон вернулся в рубку.

— Боюсь, что вы правы. Я слышу звук мотора.

Я прислушался — и вскоре различил отчетливый звук работающего компрессора.

— Чего же вы боитесь?

— Сами знаете — чего. — Он чуть двинул вперед рукоять газа и повернул штурвал на четверть оборота. Мы медленно двинулись по дуге в сторону больших глубин. — Вы хотите спуститься туда.

— Вы думаете, я рехнулся? Думаете, я ХОЧУ лезть туда? Меньше всего я хотел бы туда спускаться, черт побери, — и вы прекрасно знаете, черт вас возьми, что я должен это сделать! Иначе они закончат все здесь, загрузят остальное награбленное в Дабх-Сгейре и свалят к чертовой матери еще до полуночи, оставив нас с носом.

— Половину, Калверт. Возьмите половину нашего вознаграждения, бога ради, мы ведь ни черта не делаем.

— Можете поставить мне пинту пива в отеле "Колумбия". Ваше дело держать это корыто там, где нужно. Мне вовсе не улыбается до конца моих дней болтаться в Атлантике, когда я вернусь с "Нантсвилла".

Он посмотрел на меня так, словно хотел сказать: "если" вернешься, а не "когда". Но вместо этого сказал:

— До них примерно двести метров. Около того. Трудно определить в тумане. Бросайте якорь.

Я бросил якорь. Не наш, обычный, на цепи, а небольшой, на канате длиной семьдесят метров. Потом вернулся в рулевую рубку и надел акваланг.

— Не забудьте, — сказал Хатчинсон, — когда подниметесь на поверхность, просто дрейфуйте по течению, и оно само принесет вас сюда. Я оставлю дизель работать на малых оборотах, и вы услышите подводный выхлоп за двадцать метров. Надеюсь, этот чертов туман не рассеется. Иначе вам придется плыть до Даб-Сгейра.

— Это было бы прелестно. А что будете делать вы, если туман рассеется?

— Как что? Обрублю канат и дам деру.

— А если они погонятся за вами?

— За мной? Каким образом? Обречь двух или трех человек на верную смерть? Создать поселение мертвецов-водолазов на "Нантсвилле"?

— Видит бог, — сказал я с раздражением, — вам не следовало так шутить. А то слова могут сбыться и я стану одним из них.

До водолазного бота я доплыл по поверхности, работающий компрессор все время давал мне четкое представление о направлении. Я нырнул, когда до бота оставалось всего метра три.

На борту "Нантсвилла" было три водолаза — живых, а не мертвых, и работали они как черти. Как могли бы работать черти под таким давлением, на такой глубине. Стальной канат подъемника, который служил мне путеводной нитью в недра "Нантсвилла", заканчивался стальным кольцом с четырьмя цепями, прикрепленными к четырем углам корзины из стальной сетки. Два водолаза нагружали корзину небольшими стальными ящичками, которые они вытаскивали из люка на веревках — примерно по одному ящику в минуту. Ящики были небольшие, но тяжелые, каждый по пятьдесят килограмм: в каждом было по четыре стандартных золотых слитка. Каждый ящик целое состояние. И на борту "Нантсвилла" таких состояний было триста шестьдесят. Я попробовал прикинуть скорость разгрузки. В корзину входит шестнадцать ящичков. Шестнадцать минут на погрузку. Еще десять — чтобы поднять корзину, выгрузить и спустить обратно. Скажем, сорок штук в час. За полтора часа шестьдесят. После полутора часов работы они должны сменить водолазов. Сорок минут, включая две остановки для декомпрессии — по двенадцать и двадцать четыре минуты — плюс время на переодевание и спуск. Пусть будет час. Значит, они будут выгружать по шестьдесят ящиков за каждые два с половиной часа. Двадцать четыре ящика в час — но кто скажет мне, сколько их еще осталось в бронированной камере "Нантсвилла"? Я должен был выяснить это, и выяснить немедленно.

Трос подъемника дернулся, полная корзина начала подниматься. Водолазы сопровождали ее, придерживая, чтобы она не цеплялась за надстройку. Я начал спускаться в люк. Внизу и справа от меня я вдруг увидел луч света. Луч двигался, потому что шел от фонаря на шлеме третьего водолаза. Водолаз был в бронированной камере.

Они не стали подбирать ключ к сейфу. Они просто вырезали автогеном кусок броневой обшивки, примерно два на полтора метра. Я приблизился к проему и заглянул внутрь. Там было достаточно света помимо фонаря водолаза. Ящики со слитками были аккуратно расставлены на полках вдоль борта. Мне хватило пяти секунд, чтобы сосчитать оставшиеся слитки. От трехсот шестидесяти ящиков осталось примерно сто двадцать.