По какому-то наитию, я потянулся влево, дернул ручку двери. И вода, что мешала открыться двери, неожиданно отступила, не препятствуя, а помогая. Она её буквально распахнула своим отступлением, что было физически невозможно, но времени на индульгирование по поводу этого факта, просто не было. Дверь распахнулась, и весь пузырь воздуха, что ещё оставался внутри салона, вместе с нами, с вещами, с трупом водителя, вытянулся вслед за этой дверью, как один большой «бульк» из перевёрнутого под водой стакана. Вытянулся и устремился, как ему и положено — вверх. Вверх, к поверхности, где «булькнул» и выкинул на поверхность всё, что в нём содержалось.

Некогда было думать. В ноябрьской воде вообще думать не место. Я схватил Алину за волосы левой рукой и изо всех сил погрёб к берегу правой. Надо было выбираться из воды, как можно быстрее. Пока мы ещё могли двигаться, пока холод ещё обжигал, а не сводил тело судорогой…

Почему за волосы? Так это же базовый приём спасения утопающих, которому учат на всех и всяческих курсах спасателей или оказывателей первой помощи. Я проходил такие курсы несколько раз: и в институте, и в турклубе, и в армии, и в учительстве. Во-первых: когда хватаешь и тянешь за волосы на воде, голова спасаемого автоматически оказывается над поверхностью. Точнее, не вся голова, а лицо с органами дыхания. Во-вторых, но, пожалуй, по значимости, во-первых: спасаемый тебя не достанет. То есть, не сможет вцепиться со страху, помешав двигаться, не давая плыть и, в конечном итоге, утянув с собой на дно. Заповедь спасателя номер ноль, пусть и циничная, звучит так: сначала обеспечь безопасность себе, потом спасай. Иначе, и сам пропадёшь, и спасти никого не сможешь. Логичная ведь вещь. Простая, но логичная.

Почему я таким образом схватил Алину? Почему автоматически причислил её к разряду спасаемых? А было у меня время разбираться и проверять, как именно она себя поведёт, будучи внезапно, безо всякой подготовки или без предупреждения, вырванной из относительно спокойного нутра медленно-медленно заполняющейся машины, сразу в ледяную ноябрьскую воду? Было у меня время разбираться, начнётся у неё паника или нет? Парализует её шок или нет?

Быстрее и надёжнее было действовать сразу и наверняка. Я и действовал. Схватил и поплыл.

Я совершил только одну ошибку — я поплыл к ближайшему берегу, не посмотрев, что там происходит. Если бы посмотрел, то уматывал бы от него со всех рук, помогая им ногами! Но… задним умом все крепки.

А что, собственно, такого там происходило? Подумаешь, бой одной группы Одарённых с другой группой Одарённых? Угу — со всеми сопутствующими такому действу эффектами, спецэффектами и разрушениями.

И я тут, такой красивый, с Алиной в охапку, выползаю на берег. Ровнёхонько в центре всех событий.

Хотя, пожалуй, всё-таки не в центре. Как такового именно центра там вообще не было. Общая схватка распалась на несколько отдельных, индивидуальных и мало связанных между собой, растянутых и разбросанных по площади. Точнее, по дороге и пешеходной зоне набережной Москва-реки. Но эти два уточнения мало на что влияли, так как к растянувшимся на холодной земле вымотанным нам с Алиной, выскочил как раз один из Одарённых… не наших. Не Дружинных, которых я всех в лицо уже знал. То есть, ихних (если такое слово вообще существует).

Он азартно осклабился и занёс руку с формирующимся над ней шаром пламени, занёс для броска. И, не думаю, что у нас были бы хоть какие-то шансы остаться в живых, успей он этот шарик в нас швырнуть. Уверен, по своему действию, эта штука была ничуть не хуже противотанковой реактивной гранаты. И плевать, фугасной, бронебойной, зажигательной или зажигательно-бронебойной она была. Нам хватило бы совершенно любого варианта.

Я в этот момент не думал рационально. Вся рациональность осталась там, где-то на дне реки, на заднем сиденье затопленной машины. До того момента, как мной завладело это чувство единения с водой. Невозможно оставаться рациональным, когда правила окружающего тебя мира так резко меняются. Когда то, что раньше считал невозможным, происходит и становится само собой разумеющимся.

Шар в руке незнакомца окончательно сформировался. Я даже увидел, как напряглись мышцы плеча, обтянутые тканью его рубашки, по которой то и дело, пробегали едва заметные искорки. Точнее, не по самой рубашке, а чуть-чуть, на пару миллиметров выше неё, по чему-то невидимому, но плотно прилегавшему к телу, наличие чего можно было определить только по этим вот искоркам.

Внезапно раздался громкий, но очень привычный моему уху звук выстрела. С точно таким же стрелял мой «Лебедев», нынче лежавший в своём сейфе оставленной мной на неопределённо долгое время квартире.

Звук выстрела оказался внезапным для Алины, заставив её дёрнуться с земли и повернуться в нашу сторону. До этого, мужчину с шаром она не замечала.

Алина обернулась и вскрикнула, увидев, как этот мужчина заваливается назад, на землю… с аккуратным входным пулевым отверстием во лбу.

Алина перевела взгляд с упавшего мёртвого тела на меня, на моё бесстрастное лицо, потом на мои не дрожащие руки. Одна из них, правая, была чуть приподнята и сложена так, что три пальца сомкнуты: большой, мизинец и безымянный, а два выпрямлены: указательный и средний. Всё это вместе составляло привычный детский «пистолетик», какой делают детишки в своих играх в войнушку при недостатке подходящего инвентаря. Когда нет игрушечного пистолета, палки, ручки, расчёски или ещё чего-то похожего на пистолет, его легко сделать, просто сложив таким нехитрым образом пальцы на своей руке. Дети — им этого вполне достаточно. У них прекрасно «стреляют» и пальцы… у меня, выходит, тоже…