Интересно, кто там сейчас? За этим зеркалом… Кто стоит и смотрит на меня сквозь непрозрачное стекло?

– Вы не понимаете, насколько в уязвимом положении находитесь? – поднимает брови Кирилл Кириллович. – Думаю, отлично понимаете. И хорошо осознаёте, в каком положении сейчас оказываются ваши близкие. Скорее всего, они думают, что все блага, обрушившиеся на вас и на них – это благодарность государства за ваши подвиги и самоотверженный труд. Хотя, может быть, они не настолько наивны и догадываются о ваших злодеяниях. Мы не знаем, но скоро узнаем. Не сомневайтесь, обязательно узнаем.

Блин, перед глазами встают Наташка, Платоныч, родители и дядя Гена. И вижу я их не в такой милой, в общем-то квартирке, а в лефортовской камере. В лефортовской, ясное дело, потому что, всю вот эту фиговину, в которой я сейчас оказался, устроили чекисты. Ну, а кто ещё? От Щёлоковского учреждения ждать такого подхода было бы странно…

– Давайте перейдём ближе к делу, – предлагаю я. – Чего вы от меня хотите?

– Прежде всего, я хочу, чтобы вы осознали всю глубину бездны, разверзнувшейся под вами. Вы падаете, Брагин. И вас уже не спасти. Но ваших близких спасти ещё можно. Подумайте об этом.

Он встаёт и уходит. А я думаю. Сука! Как он и сказал, думаю о своих близких. Целый день думаю. Два раза мне приносят еду, не слишком обильную, но вполне приличную. Я ем и думаю. Иду в душ и думаю, лежу на диване и думаю.

Больше ничего и делать-то нельзя. Здесь нет ни книг, ни телевизора, ни радиоприёмника. Я даже лёжа ночью в постели, не сплю, а думаю. Да только ничего придумать не могу.

Вернее, единственное, что приходит мне в голову… Хотя, нет, в голову мне чего только не приходит, но наиболее правдоподобной кажется версия о чемоданчике с компроматом на видных деятелей. В общем, похоже, я жив, пока в тайнике спрятан чемодан Поварёнка.

Следующий день проходит точно так же. Снова Кирилл Кириллович стыдит меня и предлагает подумать о родных и близких. Козёл! Я только о них и думаю, если честно. Ну, хотя бы колоть меня прекратили и на том спасибо…

Наконец, на третий день мы, кажется, переходим к тому, что вероятно и является главной причиной нашей встречи.

– Нам известно, – чуть нахмурившись, говорит Кирилл Кириллович, – что у вас есть вещи, вам не принадлежащие.

– У большинства людей есть такие, – хмыкаю я, – если, конечно, не брать монахов-нестяжателей.

Он долго и пристально смотрит мне в глаза. Задолбал со своими играми, психолог, блин, недоразвитый.

– Давайте перейдём ближе к делу, – предлагаю я. – У вас, конечно, здесь неплохо, уютно и все дела. Еда, опять же, хоть и скудная, но по расписанию. Тем не менее, я бы хотел поскорее убраться отсюда.

– Что же, – чуть улыбается он, – в этой точке наши желания сходятся. И это, надо отметить, отрадно. Отдайте нам то, что принадлежит нам, и тут же получите своё. То есть свободу.

– Свободу и уголовные дела по сфабрикованным обвинениям? – киваю я на папочки, которые он так с собой и таскает.

– Об этом можно будет поговорить, – пожимает он плечами.

Во как, поговорить. То есть он мне даже пообещает, что не будет преследовать по закону. Ну-ну, просто всё что угодно, только отдай чемодан. Прекрасная идея. Ищи, как говорится, дурака за четыре сольдо.

– Так что вам надо? Мою бессмертную душу, товарищ Мефистофель?

– Ваша душа, – пренебрежительно кривит он губы, – и так принадлежит упоминаемому покупателю. Он её бесплатно, судя по всему, получил. По вашей же собственной инициативе.

– А вы всё больше начинаете напоминать инквизитора, святой отец. Не глядите так, а то вы словно на дыбу меня примеряете.

– У нас много, чего имеется, – усмехается он. – Есть приспособления, даже намного эффективнее, чем эта ваша дыба.

– Кто бы сомневался. Говорите уже, чего хотите.

– Я рад вашему нетерпению, – кивает он.

– Иезуит.

– Попрошу вас, – его голос делается самодовольным. – Я ведь при исполнении.

На тебе, дружок, не написано ни звание, ни ведомство, так что откуда мне знать, при исполнении ты или нет.

– Ну, так скажете уже или как?

– Видите эти папки? – показывает он на папки, где по его словам собраны все материалы на меня.

– Вижу, конечно, вы их мне третий день демонстрируете поглаживаете лапками своими, как муха, честное слово.

– Не нужно дерзить, – качает он головой.

– Ладно.

– Это намёк.

– Весьма тонкий, – хмыкаю я. – Даже и понять не могу, на что именно.

– Вот и хорошо, – кивает он, – что вы понимаете. Рад, что догадались и нам не придётся торчать здесь месяц, а то и год.