5

До последней минуты звала на помощь захваченная басмачами Гульча. Уже трещали двери почтово-телеграфной конторы, а бледный почтарь все еще взывал в телефонную трубку. Пуля пробила мембрану, и связь с Гульчой оборвалась.

Как ветер, с одиннадцатью пограничниками помчался на выручку начальник заставы Суфи-Кургана Любченко. На заставе остались его жена и ребенок. На заставе остались шесть бойцов-пограничников во главе с помначзаставы -узбеком Касимовым.

В одиннадцать часов утра 23 мая семьсот басмачей осадили заставу, рассыпавшись по склонам окружающих гор.

На заставе не было пулемета. Басмачи перерезали телефонную связь и отвели арык, питавший заставу водой. Четверых пограничников Касимов послал на ближайшую вершину--ту, от обладания которой зависела участь заставы. Дело было бы кончено, если бы эта вершина была сдана. Один пограничник защищал конюшню. Касимов с последним--шестым пограничником отстаивал постройки заставы и кооператив. Жена Любченко взяла винтовку и тоже стреляла. Басмачи кричали:

– - Сдавайся, Касимов, все равно нарежем полос для собак из твоей проклятой груди.

И Касимов крикнул в ответ:

– - Сдавайтесь сами! Чекисты не сдаются! Они--побеждают!..

Шесть пограничников под начальством Касимова отстреливались до ночи. Семь мужчин и одна женщина отстреливались от семисот...

В этот день мы томились в юрте Тахтарбая, родного брата курбаши Закирбая. Сам Закирбай был в числе осаждавших заставу.

6

Вечер. В юрте сгущаются сумерки. Монотонно сипит на очаге кумган, да лениво похрустывает ветвями огонь. Вокруг одно и тоже: тишина. А у нас--ожиданье. Им это сразу лопнуло, рассыпалось по кочевке шумя ржаньем, топотом, суетой. В кочевку примчалась орава всадников. Тяжелое дыхание, потный халат, грузная туша -- ввалился в юрту Тахтарбай, сел у огня.

Держа на руках грудного ребенка, жена Тахтарба сидела у котла на корточках, помешивая громадной, как ковш, деревянной ложкой кипящую шурпу.

– - Уедешь, и нет тебя, а я беспокоюсь...

Разразившись тяжелой бранью, Тахтарбай выхватил из котла громадную ложку с кипящим супом, привстал потянулся, ударил... Рука женщины залилась кровью ошпаренный ребенок пронзительно завизжал, жена Тахтарбая, не смея отскочить, только пригнулась, прикрывая собою ребенка и беззвучно обливая его слезами. Тахтарбай ударил ее еще два раза и сел на место.

Я увидел лицо древнего варвара с бешеными, не знающими пощады глазами...

В полном молчании Тахтарбай алчно пожирал суп, Отвалившись, рыгнув, обгладив руками бороду, он кольнул Юдина злыми свиными глазками.

– - Суфи-Курган взят.

Юдин, понимая, что это значит для нас, молчал.

Отдышавшись, Тахтарбай поднялся, кряхтя, упираясь руками в землю, и вышел из юрты.

Юдин встал, томительно потянулся, заложив на затылок руки, и, не глядя на нас, вышел вслед. Из-за войлока юрты донеслись голоса.

Тахтарбай вернулся один, опустился рядом с Зауэрманом, что-то долго шептал ему на ухо. Потом оба легли на животы, ногами ко мне, продолжая шептаться. Мирно, может быть, дружественно? Замолчали. По движению локтя Зауэрмана я понял: он пишет. Что? Почему такая скрытность? Какие могут быть тайные переговоры у них? Привстали. Тахтарбай похлопал по плечу Зауэрмана, опять вышел из юрты.

Я вопросительно взглянул в глаза Зауэрману. Я не решился прямо спросить его, что все это значит. Зауэрман отвел глаза в сторону, промолчал, лег спиною ко мне. Подозрение мое становилось уверенностью. Что мог я подумать? Они решили отпустить старика Зауэрмана--его одного. Потому и молчит Зауэрман, не решаясь сказать мне правду...

Входит Юдин со сжатыми плотно губами, с окаменевшим, тяжелым лицом. Садится рядом со мной. Не могу удержаться:

– - Ну, что?

– - Кончено наше дело...

Я молчу. Потом спрашиваю:

– - Что именно? Резать?.. Или иначе?

– - Да уж...
– - мрачным смешком отвечает Юдин.

В юрту ввалились басмачи -- старики, молодежь, расселись по кругу, загомонили, затараторили. Один втащил чан с кровавым, изрезанным на большие куски мясом. Взял топор и тут же, у моих ног, дробит кости. Мясо хлюпает и обрызгивает меня кровью. Я гляжу на топор, на кровавое мясо, на невозмутимое лицо басмача в не могу избавиться от возникающих сопоставлений.

"Что же они еще тянут?.."

Юдин наклоняется ко мне, шепчет:

– - Ну, как, Павел Николаевич... Поедете второй раз на Памир?

Второй раз?.. Вопрос так нелеп, что я не могу удержать улыбки.

– - Отчего ж? Поеду... если выберемся... А не выберемся, то ехать некому будет!

Я мысленно десять раз повторяю вопрос. Мне неловко перед собой, оттого что мне очень смешно. Придумал, что спросить! Такая нелепость!.. .

Варится мясо. Все то же. Сидят, тараторят, не обращая внимания на нас.