Это были обычные бумажки, на одну из которых можно получить десять долларов или около трех английских фунтов стерлингов, он в ответ улыбнулся и предложил мне рубли, которые в настоящее время находятся в обращении в России.

Я взял деньги для коллекции, и к тому же, если мне придется оказаться на улице, они мне могут пригодиться.

Я не помню, как мы простились.

Но я хорошо помню, что я открыл его книгу. Там были написаны удивительные, непостижимые для меня вещи. Я стал читать. Мне показалось, что тело мое отказалось мне служить, я дух воспарил куда-то и соединился с Его духом.

Мы стали единым целым, поэтому я прошу простить читателя за то, что он, быть может, ошибется, приняв его "я" за мое собственное.

Но именно тот факт, что я взялся писать эти записки от первого лица, может послужить мне порукой.

ЧАСТЬ III.

ЧУЖОЕ ВРЕМЯ

Глава 7

Я позволил себе прочесть то, что писал мой второй "я", и обнаружил удивительную, даже потрясшую меня вещь. Он предугадал мое существование. Он даже записал нашу с ним встречу и беседы.

Я стал читать:

– Мне часто приходилось сочинять жизнь и приключения самого себя в иной временной ипостаси. Так часто, что, несмотря на некоторую разницу во взглядах, он - мой второй "я", истинный "я" стал почти своим человеком. Не в смысле "близким", а тем, кому я могу теперь уже рассказать о моем собственном преступлении. Но нe потому, что я так уж откровенен с ним в принципе, а для того, чтобы не только удивить его, хотя его, как он уверен, удивить ничем невозможно, но и для того, чтобы рассказать ему, самому разобраться в вопросе, который мучает меня с момента его возникновения и пока остается без ответа.

И я ему сказал, просто, как говорят о погоде или желании выспаться, или о потерянной в метро перчатке. Сказал, что я убил человека. И что сделал это я намеренно, хотя понимаю, что уподобился государству, присваивающему себе кощунственное право решать, кому из свершивших то или иное деяние жить на этой земле, а кому не жить.

Я же сам всегда был против смертной казни, каждой живой клеткой своей ощущая, что момент насильственной смерти - это самое ужасное, что может быть на Земле, что неизвестно, кто совершает больше зла, убивая человека: тот, кто совершил по законам государства преступление, или тот, кто расправился с преступником его уничтожением.

Известно, что в момент искусственного прекращения жизни человек выбрасывает черную ауру. Известно также, что чем более на Земле совершается убийств - неважно каких - от войн ли, от приговоров судей или от проявления человеком своего негативного "я", тем меньше под небом места для света и счастья.

Давно я писал о том, что добро и зло существуют на свете в осязаемых материальных проявлениях, и они непременно дозируются.

И над нами, думаю, накопилось уже так много зла, что страшно подумать, если все это зло не выдержит там, наверху, соберется в низкие, тяжелые тучи, падет на нас жутким дождем...

И еще, что меня лично волнует и не устраивает в убийстве человека - это общее небо. Невозможно, немыслимо, ч тобы убийца, злодеи и насильник после смерти оказывался там же, где находятся близкие, дорогие мне, уже ушедшие из этой жизни люди.

Это мучительно сознавать, с этим тяжело жить.

И все же это произошло: я убил человека. Ведь преступление это понятие часто относительно. Можно считать преступлением войну, и я дал на этот счет свою оценку. Но если на человека, на его родину, жилье, детей, на его честь посягает враг, злодей, который сметет все и поработит всех, убить врага, чтобы остановить преступление, - это - преступление? Перед законом - нет, а внутри себя самого? Я же убивал? Вот я и оправдываю себя и мучаюсь, мучаюсь и оправдываю.

С моим вопросом мне мамому жить и умирать, и снова жить.

Ведь за смертью жизнь бесконечна.

Потому не судите меня строго, мой добрый друг из иного времени, если можете, конечно, а лучше выслушайте мой непростой рассказ.

Совершенно белая сука - дог по кличке Госпожа обежала клумбу, сплошь усыпанную красными звездами гвоздик, и, не поскользнувшись на повороте, аллюром, как хорошая верховая лошадь, взвилась на двадцать ступенек вверх главного здания усадьбы, в открытую настежь парадную дверь.

Обитатели дома ждали приезда единственной дочери графа Черницкого Верочки, то и дело выглядывая на дорогу.

У графа было еще пять сыновей, которыми он очень гордился.

Как же: трое были офицерами - служили царю и Отечеству, четвертый учился в Пажеском Его Императорского Величества корпусе.

А последнему - Костеньке - было только пять лет.

Братья-офицеры, как и обычно, проводили часть отпуска в имении родителей, пожалованном графу государем за верную службу.

Миша приехал из своего корпуса к родителям, в этот раз отпущенный высоким начальством на все лето.