Вновь завязалась молчаливая беседа, и продолжалась она до тех пор.

пока Нестеров не почувствовал смертельную усталость.

3.

– Слушай, Нестеров, - прокурор был возбужден, как будто от нею только что ушла не выполнившая предписанного любовница. Но Нестеров знал, что любовницы у прокурора нет и не может быть, даже нс столько в силу возраста, сколько в силу партийных традиций, поэтому он сразу же сказал:

– Что случилось, Василий Игнатьевич?

– Что случилось, что случилось, - завопил в трубку прокурор, случилось то, что никогда не случалось. Какой-то мудак, - он произнес это слово по слогам, вероятно, чтобы Нестеров лучше понял.
– привязал нашего ответственного работника, между прочим, депутата, цепочкой к новому памятнику Ленину. Я не знаю, как ты это квалифицируешь, по двести шестой или двести двенадцатой, но думай сам... Но то. что парень уже второй день мучается у памятника, это безобразие. Между прочим, почему ты на работу не ходишь?

Нестеров выдержал паузу. Решил на второй вопрос не отвечать.

– Не понимаю вас, Василий Игнатьевич, как можно мучиться, стоя у памятника Ленину. Вы. по-моему, что-то не то сказали.

Прокурор тоже выдержал паузу, ровно такую, чтобы оценить степень сказанного Нестеровым.

Степень дозволенности. Но ничего недозволенного в речи полковника не нашел. Более того, и сам вдруг подумал о том, что постоять у памятника вождю, вознося здравицы партии в расчете на обещанный коммунизм, почетное дело каждого советского человека. И хотел сказать об этом Нестерову. Но потом понял, что это было бы не по существу.

Поэтому начал снова:

– Николай Константинович, - сказал он уже мягче, - когда депутат Верховного Совета выходит из машины и делает замечание какому-то странному субъекту в серебряном костюме, а тот, вместо того, чтобы извиниться, приковывает его к памятнику вождю, это, согласитесь, безобразие. И мириться с этим нельзя.

– Ну, а что, разве инцидент нельзя исчерпать, освободив уважаемого депутата из плена?
– спросил Нестеров, начиная уже кое-что понимать.

– В том-то и дело, что нет, - почти закричал прокурор в трубку, - вы же знаете, из какого сверхпрочного материала сделан памятник.

Нестеров знал это. Об этом в области знали все.

– А цепочка?
– спросил он, понимая, что ему ответит прокурор.

– Как сказали наши эксперты, - тихо и внятно объяснил ему собеседник, цепочка сделана из материала, в сто пятьдесят раз превышающего по крепости "Дельту-2М", его не может разрезать вся техника Земли.

Нестеров, вдумайтесь в мои слова. В области происходит черт-те что.

– А почему вы мне об этом говорите?

– Да потому, что это дело должно быть возбуждено на уровне минимум республики, а не области.

Вот оно что? Прокурор, оказывается, пекся не о депутате, а беспокоился о престиже области: как бы чего не вышло, поэтому и просил московского полковника, коль уж он все равно здесь, подсобить.

Закончив разговор с прокурором, Нестеров потребовал к себе в номер гостиницы дежурного по УВД со сводкой происшествий за последние двое суток.

Просмотрев ее, он быстро нашел то, что искал, тот самый случаи, о котором говорил ему прокурор. И теперь уже был уверен, что инцидент с приковыванием депутата цепочкой к памятнику Ленину из материала, не имеющего аналога в земном металлостроении, есть дело рук его недавнего космического знакомца, но как и кому об этом скажешь?

Анна Михайловна была счастлива. Она возвратилась из магазина с покупками, а тут еще Коля оказался дома и впервые за много лет совместной жизни пригласил ее на вечернюю прогулку. И это была действительно прогулка, потому что из номера они не взяли с собой ни забот, ни сумок, они просто шли по городским улицам, вдыхали запах тополиной листвы и вспоминали свою юность. И вспоминали дни, когда они были не так измотаны.

Впрочем, немного отдохнули они и сегодня. И Анна Михайловна время от времени целовала своего мужа прямо на улице, и целовала его так, как целуют жениха, а он постоянно старался угодить ей, то покупая цветы, как в период ухаживания, а то просто смотрел ей в глаза, или поправлял непослушный локон, или брал ее за руку и подносил ее некогда юные пальцы к своим губам.

– Смотри, Анечка, что происходит, - вдруг сказал он, когда они уже подходили к площади, возвращаясь.

И его возглас был уместен. На большой площади учинялось нечто несовместимое ни с традициями, ни с воспитанием, ни с обычаями большой страны.

Огромный, конечно западного производства, кран ловко захватывал в этот момент памятник вождю мирового пролетариата товарищу Владимиру Ильичу Ленину и осторожно укладывал его на гигантский трейлер. Он делал это осторожно не только потому, что этот памятник являл собой вершину идеологии масс, но еще и потому, что к нему по-прежнему был прикован депутат Верховного Совета.

Трое суток принужденно просидевший возле вождя депутат имел вид счастливого человека. Он улыбался и громко декламировал стихи:

Узкоглаз, рыжеволос, степенен,

Бревна разрубал ребром руки.

– Кто ты?
– мужики спросили.

– Ленин...

– Так и ох..ли мужики.

Присутствующий на демонтаже памятника врач потребовал немедленной госпитализации депутата.

А так как в эти дни особенно восторженно говорили о приоритете личности, то обком вынужден был дать добро, и депутат был вскоре доставлен в сумасшедший дом, естественно, вместе со своим невольным прицепом.