– Вадим, дай наждачку.

Так же спокойно старший лейтенант со скромной колодкой из двух ленточек сложил квадратик наждака вдвое и кинул из своего угла на стол штурману. Очистив карандаш и заточив его лопаточкой, тот так же кинул бумагу обратно. «Кронштадт» качало, и штурман промахнулся, не докинув тяжелый бумажный кубик на полметра. Ничего не сказав, связист нагнулся со своего места, подобрал наждак и снова наклонился над своими формами.

– Спасибо! – запоздало произнес штурман.

Но тот ничего не ответил, только головой мотнул: слышу, мол.

«Ай да связист! Ай да мышка наша серенькая!..» – подумал Алексей, сдерживая дыхание, чтобы продолжать казаться безмятежным и увлеченным любимой работой – расчетом скоростей линейного крейсера для вывода его в точку поворота у южного побережья Шпицбергена. Впервые незаметный светлоглазый старший лейтенант вызвал у него интерес, и, продолжая делать вид, что работает, то есть перекладывая линейку и транспортир с места на место и водя по кальке карандашом с сосредоточенным видом, Алексей попытался вспомнить, что вообще ему известно о связисте.

Выходило немного. Самое нормальное звание для его возраста; то есть точно возраст он, конечно, не знал, но на вид старлею было двадцать три – двадцать четыре года. На колодке – «Красная Звезда» и «За боевые заслуги», опять же «малый джентльменский набор». Говорил, что из Ленинграда, и, наверное, не врал. Вид образованный, и не дурак. В связи разбирается крепко, но впрямую за рацией не сидит, на то радисты есть, а работает больше с бумагами, выдает радистам частоты и сроки сеансов, смены частот внутриэскадренной связи; когда нет шифровальщика, шифрует и расшифровывает, что надо, и быстро.

Все время молчит. Нет, общается, когда дело, четко соблюдает субординацию. «Корректен» – вот самое подходящее слово, хотя и устаревшее. Но никогда не травит баек, не заливает, не пытается подшутить над кем-то. В шашки играет неплохо, но играть с ним неинтересно: сидит как дурак, не радуется ничему, не переживает.

Никто с ним вместе не служил, никто его нигде не встречал из их компании. В общем, «не наш»… Если поспрашивать пошире, может, кто-то чего-то знает… Но вот этого делать никак не следует. Про тебя он не думает, вот так пусть и остается. Но что ему от командира надо? Сидит, слушает… Шпион? Или все же нет?

Штурман был далеко не ребенком и вполне понимал, что это могло означать, если его предположение окажется верным.

Своего командира он, как и все остальные молодые офицеры «Кронштадта», любил, его резкость в разговоре никогда не переходила в грубость, а идеально проведенный бой в полной мере выявил все его сильные стороны. Никакого прозвища, даже логично образованного от фамилии, у Москаленко не было: едва возникнув после его назначения командиром строящегося корабля, оно быстро исчезло само собой, настолько явно оно ему не подходило.

Никто не думал, что им удастся дойти до Мурманска без единой царапины, но то, как американский авианосец поймал их прямо посреди океана, произвело на всех очень тягостное впечатление. От одного они отбились, но авианосцев у американцев и англичан очень уж много – могут быть и другие. И если среди связистов есть офицер-враг, то наверняка будут. Просто наверняка.

«Скотина, – смутно подумал Алексей, еще ниже склоняясь над исчерченной мягким карандашом картой. – Шпион фашистский. Давно тут, наверное… То-то они…»

Вспомнив о том, как «эвенджеры» атаковали их флагман со всех сторон, как ложились бомбы в кильватерную струю «Чапаева», которому хватило бы и одной, Алексей почувствовал, как его буквально мутит. После некоторых размышлений о том, что лучше бы, наверное, и не высовываться, он решил рассказать о своих догадках кому-нибудь, кто сможет принять решение, как поступить дальше.

Что самому Москаленко не следует говорить ни слова, было ясно: тот просто послал бы его подальше с такой заботой. Замполит, инструктор по партийной работе политотдела и политпропагандист, все о-очень задушевные товарищи, отпадали первыми – они больше говорили о необходимости любить партию, чем любить море, и со шпионами наверняка ни разу в жизни не сталкивались. А особый отдел с корабля сняли перед выходом… Ох, ошиблись…

Оставались три кавторанга, из которых он остановился на командире электромеханической боевой части Чурило как человеке опытном и безусловно преданном своему командиру и своему кораблю.

До конца вахты оставалось еще больше часа, за это время ничего не произошло, но, как всегда перед сменой, все начали нервничать.

Ровно в двадцать два вахта была передана. Штурмана сменил другой старший лейтенант, пошутивший по поводу исчерченной вкривь и вкось кальки. Офицер связи, зевнув, ушел в свой закуток за метеокомнатой – в первую ночную обязанностей у него не было, – и в ходовой рубке снова стало тихо. Командир крейсера остался на вахте: ему не нравились прокрутки ситуаций, переданные штабом Левченко, и он боялся, что английская эскадра сумеет догнать их и перехватить в первой половине ночи.