Не успели мы с моей матерью достичь конца широкого просторного коридора, ведущего к большой гостиной, вдоль стен украшенных зеркалами и картинами так, чтобы при следовании по нему создавался эффект движения стен, они словно вовсе растворялись и казалось, само пространство двигается по сторонам коридора. Я с детства обожал этот коридор, и весь этот дом. Отчасти поэтому я люто ненавидел не столько свою тётку, отказавшуюся рассмотреть возможность лествичного наследования в Вернигоре вопреки древней русской традиции, и, таким образом, лишившей меня прав на свой престол, сколько её драгоценного внука Всеслава, которому этот престол и достается, когда проклятая грымза умрёт.

Именно поэтому я решил разглядеть девчонку Ли получше, и их обоих вдвоём, если я прав, а я прав, я всегда отлично разбирался в людях и умел оценивать их поступки в соотношении мыслей и чувств, то Всеслав получит мести сполна. До сих пор он был неуязвим, он был сопляком, и просто очень замкнутым, холодным и умным мальчишкой, занятым учёбой, а потому взять его было нечем, я почти ничего о нём не знал. А вот теперь… теперь я смогу отыграться на нём. И, если не удастся лишить его прав за то, что он спит с родной сестрой, то во всяком случае жестоко потоптаться на его душе, первая любовь, как говорят, чувство очень сильное и всеобъемлющее, а потому разрушить его самым циничным образом, будет замечательной местью.

Я даже почувствовал некоторое воодушевление, впервые, между прочим, за много лет. Я даже не помню, когда я чувствовал себя так хорошо, когда во мне играл такой азарт, и даже вдохновение. Едва мы с моей матерью расположились в гостиной, и к нам соблаговолила выйти Агнесса, оторвавшись от своих бесконечных дел, как мне позвонила моя жена, которая вообще-то должна была приехать завтра.

– Что такое? – услышал я за спиной, когда поднялся с кресла и направился по длинной анфиладе комнат, чтобы в конце дойти до оранжереи, и не мешать дамам своим разговором.

– Это, вероятно, невестка, – услышал я ответ матери на возмущенный возглас тётки, она не терпела, когда ее перебивали даже неожиданные звонки.

Да, это была моя жена, которая отличалась редкостной неорганизованностью и бестолковостью, хотя в остальном была такой милой, что я её очень любил.

– Дорогой, я тут на площади, встреть меня, я совершенно не понимаю, куда дальше двигаться, чтобы попасть в ваш этот Вернигор.

– У тебя в машине есть автоматический навигатор, просто включи его и он доставит тебя на место, – терпеливо сказал я.

– Он не работает или еще больше меня запутывает…

Я закатил глаза, потому что всегда так делал при разговоре с ней и сказал, что сейчас приеду. Пожалуй, её саму еще придётся искать, хорошо, если догадается не выключать телефон.

Спускаясь с крыльца на плиты двора, я увидел вдали Ли, она неторопливо шла по широкой аллее сада в сопровождении какого-то раба, вероятно, из садовников. Всеслава рядом не было, стало быть, он не догнал её. Что ж, посмотрим, что будет дальше. Я постарался рассмотреть девчонку, удивляясь, какой взрослой она стала и когда? Сколько ей теперь? Всеслав почти с меня ростом, он заканчивает школу, значит, ему скоро восемнадцать, девчонка младше на… на сколько? Черт, я не помнил этого. Надо спросить мать, она помнит все дни рождения, и все подробности генеалогических древ всех правящих династий Земли, именно исходя из этих своих знаний, она и нашла мне жену.

Виталия де Суза была племянницей теперешнего правителя Запада, с которым у Агнессы и всего Вернигора были хорошие, почти дружеские отношения. Она была очень красивая и абсолютно безмозглая, и вначале я её почти ненавидел. За всё. За то, что я был несвободен из-за неё, за то, что она доставала меня своей неумолкаемой пустой болтовнёй, за то, что я вынужден жить с ней под одной крышей, что она до сих пор не родила, хотя я исправно выполнял супружеский долг, опостылевший мне через неделю после свадьбы, когда я окончательно охладел к самой Виталии. Признаюсь, я обрадовался, когда увидел её: очень светлые волосы, светлые глаза, тонкие черты… я подумал: ладно, мне не достался престол, но я буду счастлив в браке. Но едва она открыла рот, называя меня «Сээва», потому что просто неспособна произнести своим языком моё имя полностью, а меня с рождения иначе, как Всеволод никто не звал, как я скис. Еще через несколько минут её болтовни о том, как ей хочется устроить наш дом, я понял, что сойду с ума, если стану слушать то, что она говорит. Поэтому я научился не слушать. Оказалось, это очень полезное умение, я стал пользоваться им и в других случаях, когда приходилось терпеть пустые разговоры вокруг, они перестали меня раздражать.

Вообще, моё отношение к женщинам было довольно… холодным, потребительским. Так было всегда, стоило мне в ранней юности заметить, какими взглядами взрослые дамочки, многочисленные подруги моей матери, одаривают меня, и тем более, когда чуть позднее к взглядам присоединились и вполне определённые авансы и «случайные» прикосновения. Вскоре я получил и материальное подтверждение своей привлекательности, причем сопровождаемое какими-то приниженными возгласами восхищения моей красотой и привлекательностью, и это навсегда закрепило во мне уверенность, что стоит мне только взглянуть, любая женщина будет моей. Так и происходило. Поэтому, вероятно, глядя на Ли, в конце аллеи, я почувствовал прилив воодушевления, я отомщу удачнику Всеславу, нет ничего хуже для влюблённого юноши, чем разочарование…

…К нам приехала тетка Анна, сестра моей бабки, со своим противным сыночком Всеволодом, я всю жизнь терпеть их не мог, и вот, столкнулся с Всеволодом в передней, когда побежал вдогонку за Ли. И вот, мало того, что я не увидел, куда в саду скрылась Ли и так её и не нашёл там, так еще и этих терпеть в доме пару дней.

Но оказалось, что они не на пару дней. Нет, они задержались на неделю. На целую неделю…

Но самое худшее было не это, черт бы с ними этими Вернигорами с западного берега, в конце концов, я мог с ними не встречаться целые дни, а если пропускать совместные семейные трапезы, то и вовсе не видел бы, никто нас с Ли не заставлял, мы следовали традиции по привычке, но могли и отступить от неё. Так вот, эта дурацкая неделя закончилась тем, что бабушка позвала меня к себе, и, не глядя, почему-то мне в лицо, проговорила, бледнея, как будто от гнева: