Я никогда не считал, что понимаю рядового Ортериса, и счёл за лучшее удалиться.

В то лето недужных из полка, где служил мой приятель, отправили в горный лагерь рано: доктора решили, что переходы прохладными пока ещё днями пойдут им на пользу. Маршрут тянулся на сто двадцать миль45 на юг, к месту под названием Амбала46. Затем следовало повернуть на восток и двигаться в горы – в Казаулй, или в Дагшай, или в Субатху47. Я ужинал с полковыми офицерами вечером, накануне похода, – они собирались выйти в пять утра. Вернувшись домой за полночь, я несказанно удивился, увидав, как белая фигура удирает через стену сада.

– Этот человек, – сказал мне старший слуга, – пришёл к девяти вечера и всё это время разговаривал с собакой. Он точно не в себе. Я не прогнал его, потому что он бывал тут много раз и раньше, а псарь сказал, что большая собака тотчас убьёт меня, если я прикажу этому человеку уйти. Он не пожелал говорить с Покровителем Бедных и не просил ни еды, ни питья.

– Кадир Бакш, – ответил я, – ты сделал всё правильно, иначе бы пёс тебя прикончил. Но не думаю, что этот белый солдат появится здесь снова.

Той ночью Гарм плохо спал, поскуливая во сне. Один раз он вскочил с лаем – звонким, пронзительным – я слышал, как он машет хвостом, но затем он проснулся, лай перешёл в вой и замер. Пёс видел сны – себя и хозяина, снова вместе, а я чуть не рыдал. Стенли повёл себя совершенно по-дурацки.

Инвалидная команда сделала первый привал на Амритсарской дороге48, в нескольких милях от казарм, в десяти милях49 от моего дома. Один из офицеров изловчился вернуться ради последнего хорошего ужина (в походе всегда готовят скверно) и случайно повстречал меня в клубе. Мы состояли в близкой дружбе, и я знал, что ему ведома настоящая любовь к собаке. Приятель мой держал большого толстого ретривера50 и взял его с собой в горы для поправки здоровья; сейчас был только апрель, но пухлый коричневый пёс на клубной веранде шумно отдувался и пыхтел, словно готов был взорваться.

– Удивительно, – сказал офицер, – под какими предлогами эти мои хворые стремятся назад, в казармы. Сегодня один малый из моей роты попросился обратно в поселение, чтобы уплатить просроченный долг. Эта уловка так меня захватила, что я дал разрешение, и счастливец покатил по дороге в экке51, гремя бубенцами, как Панч52 на ярмарке. Десять миль чтобы уплатить долг! А вдруг это правда?

– Подвезите меня до дому, и узнаете ответ, – сказал я.

И мы поехали домой в его собачьей коляске с ретривером; и по дороге я рассказал спутнику историю Гарма.

– А я-то дивился, куда пропал этот зверь. Лучшая собака в полку, – сказал мой друг. – Месяц назад я предложил за него двадцать рупий. Но, как вы говорите, теперь он залог хорошего поведения Стенли – а тот один из лучших моих людей, когда выбирает в пользу службы.

– Теперь мы знаем подоплёку, – ответил я. – Он принимает всё близко к сердцу, второсортный человек так не умеет.

Стараясь не шуметь, мы подъехали к дальнему концу сада и крадучись обогнули дом. У самой стены между деревьями тамариска53 было укромное местечко, где, как я приметил, Гарм прятал косточки и куда не пускал никого, даже Виксен. Полная индийская луна высветила склонённую над собакой фигуру в белом мундире.

– Прощай, старина!

Увы, мы подслушивали, не в силах удержаться от соблазна.

– Бога ради, не давай себя кусать, не заразись бешенством от какой-нибудь мерзкой шавки. И блюди себя, старик. Не напейся; не носись, не обижай друзей. Ты будешь грызть кости, и есть галеты, и убивать врагов как джентльмен. Я ухожу – только не вой – ухожу в Казаули, и больше не смогу тебя навещать.

Я слышал, как он тронул Гарма за нос, задранный к звёздам.

– Останешься здесь и будешь вести себя хорошо, а я… я ухожу, и постараюсь выдержать, вот только не знаю, как уйти от тебя. Не знаю…

– Что за чушь, – сказал офицер, поглаживая своего старенького, толстого, глупого ретривера. Он окликнул рядового; тот вскочил на ноги, вышел к нам и отдал честь.

– Вы здесь? – спросил офицер, пряча глаза.

– Так точно, сэр, но как раз ухожу.

– Я собираюсь ехать в одиннадцать. Поедете со мной, в коляске. Мне не нужны загнанные до полусмерти больные. Прибудете и доложитесь в одиннадцать.

Мы вошли в дом, едва ли обменявшись и парой слов; офицер что-то бормотал и ласково потрёпывал уши ретривера.

Он – позорно и неприкрыто – пребывал под пятой у пса; и когда тот заковылял на кормёжку в кухонный домик, меня осенило.

В одиннадцать, когда выяснилось, что собака офицера исчезла, и никто не может её найти, мой гость поднял неимоверный шум. Он звал собаку, кричал, бурлил яростью, устроил получасовую облаву в моём саду.

Я сказал:

– Он непременно вернётся к утру. Пошлите человека с попутным поездом, и я передам ему пса – если животинка вернётся.