– Эх, Олег!.. Инструктор в первую очередь должен быть педагогом, психологом, а уж после, лётчиком. На тех истребителях, на которых мы ныне учим курсантов, совсем недавно летали лишь асы. Лет десять тому назад эти машины считались сверхсложной техникой. Тогда как сейчас, это не более чем учебно-тренировочная модель для начинающих курсантов. Прогресс стремительно опережает время. Меж тем, молодые люди, по большей части, остаются всё теми же пацанами, что и десять, и двадцать лет тому назад.

Хорошо, когда курсант подготовлен. А если нет? Если, как и ты, прямо из школы, после десяти классов… Сам видел, как некоторые курсанты после первого тренировочного полёта поднимают лапки к верху. Мол, сложно; опасно; не для меня. Кто-то упорно молчит, а сам до последнего момента боится летать. Самостоятельно вылетают лишь злые, упёртые курсанты, жаждущие доказать (и прежде всего, самому себе), что они не из робкого десятка.

Относительно тебя, я был уверен в том, что желание и стремление у тебя есть, что всё у тебя получается. Тебе необходима была лишь некая встряска, та же самая злость. Ты наверняка в курсе того, что моим первым инструктором был Николае Ивановиче? Однажды Кравец выгнал меня прямо с аэродрома, собирать чемоданы. И ничего, как видишь – летаю!

Вот и я всеми силами пытался тебя разозлить, растормошить. Давил на самолюбие. При этом точно знал, что летать ты будешь. Вот такая, брат, сложная эта наука – педагогика!

Той самой науке, и лично Владимиру Викторовичу я благодарен и по сей день. Дай Бог, ему здоровья. Именно сейчас, спустя столько лет, я с полной уверенностью могу сказать о том, что первый самостоятельный вылет стал для меня самой серьёзной, самой важной победой в жизни. Главным тогда было не сломаться, не пасануть; невзирая на все неудачно складывающиеся обстоятельства, покорить свою первую вершину. Потом, этих самых вершин у меня будет много. Однако ту, самую первую, я буду помнить на протяжении всей своей жизни. Причём, в самых мельчайших подробностях.

Если ж вернуться в то далёкое лето восемьдесят пятого года, могу заверить читателя в том, что после своего самостоятельного вылета, я «поблагодарил» каждого из тех, кто был хоть как-то причастен к данному успеху. Имею в виду Корнейчука; Кравца; командира эскадрильи Катченко; инструктора Степурина; руководителя полётов; авиатехника, обслуживавшего шестьдесят восьмой борт. В общем, коньяка хватило всем. Праздник-то был вовсе не рядовым. Как не крути, а не каждый день обычный человек становится ЛЁТЧИКОМ!

Без каких-либо преувеличений могу сказать о том, что моё детство прошло на самой окраине города Омска.

Улица, на которой приютился дом моего детства, упиралась в высокую железнодорожную насыпь. За насыпью небольшое озерцо. Ну, а далее пустынная равнина, с дикорастущим кустарником и не высокими деревцами. То есть, никаких жилых построек. Очевидно, поэтому и назывался наш микрорайон просто и красноречиво: Сахалин. То есть, край цивилизации.

Дома нашего посёлка были построены практически сразу после войны, году этак в сорок восьмом или пятидесятом, прошлого двадцатого века. На весь микрорайон, раскинувшийся на добрые пять-семь километров, была лишь одна больница, она же поликлиника, она же травм пункт, роддом и прочее, и прочее. Ну, а располагалось то медицинское учреждение на улице Лагода, потому и народное название она получила вполне соответствующее.

«Что-то давненько я твоего мужа не встречала?» – бывало, обращалась какая-нибудь женщина к своей соседке или знакомой.

«Фронтовые раны обострились!.. – вздохнув, отвечала та. – …Пришлось лечь на больничную койку!»

«Куда именно положили?»

«Известно куда, на Лагоду! Куда ж ещё?..»

О данной больнице в народе ходила дурная слава. А может и не ходила; быть может, таковыми были лишь мои детские воспоминания. По крайней мере, случайно произнесённое слово «Лагода», на меня и по сей день наводит неприятный трепет, пробуждает отчасти неприятные воспоминания.

Напомню, времена тогда были послевоенные. Не сказать, чтоб народ жил в полной нищете и разрухе, тем не менее, продукты приобретались впрок, в каждом доме был огород, на урожай которого возлагались определённые надежды. Когда ж в посёлке отключали свет, все мы (имею в виду бабушку, дедушку, тётю, дядю; своих родителей, а также двоюродного брата Игоря) собирались в большой комнате или на кухне у горящей керосиновой лампы. Взрослые обсуждали повседневные дела, какие-то бытовые вопросы, о чём-то сплетничали. Ну, а мы с братом, пятилетние мальчишки, крутился тут же, возле своих родителей, потому частенько и являлись невольными свидетелями вовсе не детских разговоров.

Иногда те пересуды плавно переходили на достаточно мрачные темы. Имею в виду вопросы, касающиеся каких-то тяжёлых болезней, смертей, похорон и тому подобного. Именно эти, щекочущие нервы разговоры, как-то по-особенному врезались в мою детскую память.

Прошу представить довольно-таки мрачную обстановку частного дома с трепещущим языком пламени, завыванием ветра, скулением собаки, тревожными интонациями рассказчиков – и вам всё станет понятно без каких-либо лишних комментариев. Данная, отчасти гнетущая и жутковатая атмосфера пугала и одновременно притягивала нашу детскую психику. Дабы нас с братом не отправили раньше времени в постель, мы забирались в дальний тёмный угол, замирали и впитывали в себя самые яркие подробности взрослых полумистических баек и пересудов.