Ан нет, не обошлось. Иван Федорович, используя различные приемы ведения допроса, изложенные в специальной брошюре сугубо для служебного пользования судебных следователей и полицейских дознавателей, получил в конце концов от Жилина признательные показания. Вскоре тот сознался, что убил Анфису Петрову с целью совершения кражи, а ее детей был вынужден убить как свидетелей своего преступления. Умеют они, судебные следователи, сбить подследственного с панталыку и нагнать жути, после чего вызвать человека на откровенность и развязать ему язык, посулив минимум того, что они на самом деле могут. К тому же было похоже, что к злодеянию Василий Жилин специально не готовился, поэтому для себя Иван Федорович классифицировал содеянное Жилиным как непредумышленное преступление с внезапно возникшим умыслом. То есть не подпадающее под высшую меру наказания.

Через пять месяцев состоялся судебный процесс. Присяжные заседатели признали Жилина виновным в убийстве Анфисы Петровой и ее детей с целью грабежа, но без обдуманного заранее намерения. Согласно вердикту присяжных, решением суда Василий Жилин был приговорен к каторжным работам на срок четырнадцать лет с лишением всех прав состояния…

Уже два года прошло после закрытия прогремевшего на всю Российскую империю дела, однако помнилось оно в мельчайших деталях, словно случилось все это только вчера. Да-а… Иван Федорович все же заставил себя отвлечься от нахлынувших невеселых воспоминаний и, посмотрев на старшего унтер-офицера Подвойского, произнес:

– Вы остановились на том, что незнакомец, явившийся в часть, представился мещанином Иваном Колобовым и вы предложили ему присесть. Что дальше?

– Дальше я спросил его, по какому он пришел делу, – ответил полицейский унтер.

– И что же он сказал вам? – продолжал смотреть на него Иван Федорович.

– Он повторился… то есть стал говорить, что его следует прямо сейчас арестовать, поскольку он хорошо знает лиц, совершивших в августе в Рязани убийство генеральши Безобразовой и ее горничной, – продолжил свой рассказ старший унтер-офицер Подвойский. – А еще он сказал, что в августе месяце он пребывал в Рязани и очень может быть, что и он сам, как он выразился, «принимал в убиении двух беззащитных женщин самое деятельное участие»… Я начал было задавать ему разные вопросы, касающиеся двойного убийства в Рязани, но Колобов попросил отложить дознание до утра и закрыть его в камере. «Я все равно сегодня больше ничего не скажу», – добавил он, как мне показалось, весьма категорически, после чего я повел его к нашим камерам и поместил в одну из свободных одиночек. Он сразу лег и закрылся с головой одеялом. Было видно, что его колотит сильный озноб. Несколько раз в течение ночи я открывал дверной глазок и наблюдал за ним. Он все время ворочался и что-то бурчал. Могу точно сказать, что успокоился он только к трем часам пополуночи. А утром, когда я по приказанию пришедшего на службу господина пристава открыл камеру, Колобов оказался мертвый. Лекарь, который его осматривал, сказал, что имеются все признаки отравления каким-то ртутным соединением, возможно, сулемой. И правда, – уже от себя добавил Подвойский, – этот Колобов лежал весь синюшный, а язык и десны у него были серыми и распухшими.

– Сегодня утром мне принесли врачебное заключение по медицинскому освидетельствованию трупа Колобова, – посчитав, что допрос старшего унтер-офицера Подвойского закончен, вмешался в разговор пристав Земцов. – Наш лекарь оказался совершенно прав: мещанин Иван Колобов либо отравился сам, либо был отравлен медленно действующим ядом из группы тяжелых металлов, в частности производным ртути, во многом напоминающим сулему.

– Вы полагаете, что возможно самоотравление? – поинтересовался Иван Федорович.

– А почему бы нет? – пристав Земцов посмотрел на него внимательно. – Скорее всего, так и есть – самоубийство. В нашей практике подобное случалось. На человека накатило запоздалое раскаяние, он не выдержал угрызений совести и покончил с собой.

– То есть открывать уголовное дело по факту смерти Колобова вы не будете, – скорее констатировал, нежели спросил Воловцов.

– Насколько я понял, доказать лживость или правдивость его слов относительно двойного убийства в Рязани Судебной палатой поручено вам, – не захотел напрямую отвечать на вопрос судебного следователя по особо важным делам пристав Земцов. – И вам, так или иначе, придется прояснять личность этого Коробова и обстоятельства его жизни и смерти. Так что вам, как говорится, и карты в руки…

– Я вас понял, – холодно произнес Иван Федорович и сухо добавил, глядя прямо в глаза приставу Земцову: – К завтрашнему дню в канцелярии Департамента уголовных дел Судебной палаты должны находиться копия врачебного заключения по медицинскому освидетельствованию трупа московского мещанина Ивана Колобова, протокол происшествия и письменные показания старшего унтер-офицера Подвойского. Вам все понятно, любезнейший?

– Но…

– Никаких «но», господин пристав, – не дал договорить Земцову судебный следователь по особо важным делам. – Все указанные бумаги должны быть завтра у меня на руках. Иначе… Честь имею!

Что нужно, чтобы заделаться начальником Московской сыскной полиции и стать их высокоблагородием, получив в Первопрестольной известность и чин коллежского советника, равный чину армейского полковника?

Нет ничего проще: надобно просто родиться в тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году в Новгородской губернии крестьянским сыном Владимиром Ивановичем Лебедевым, пройти обучение и получить воспитание в сельском церковно-приходском начальном училище и успешно окончить двухгодичную учительскую семинарию. Затем, плюнув на полученные знания и педагогическую карьеру, круто изменить свою жизнь, уехать в Киев и в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году надеть форму Киевского пехотного юнкерского училища.

В первых числах октября того же года, выстояв долгую и нудную церковную службу и встав в строй на плацу перед аналоем с Евангелием и Животворящим Крестом, обнажить голову и громогласно повторить за священником слова воинской присяги: «Обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом пред святым Его Евангелием в том, что хочу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему и Великому государю императору Александру Александровичу, Самодержцу Всероссийскому, и Его Императорского Величества Всероссийского престола Наследнику верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови…» После чего под церемониальный марш проследовать на праздничный обед.