Вдруг сверху раздался хохот, тут же хлынул свет.

Четыре светильника реяли высоко над головами, оставляя лица в тени капюшонов, но видеть пришедших не было нужды – Гедер узнал голоса. Так называемые друзья и собратья по оружию: сын барона Остерлингских Урочищ Джорей Каллиам, сэр Госпей Аллинтот, с ними секретарь верховного маршала Содай Карвеналлен и, что хуже, предводитель отряда сэр Алан Клинн, капитан, непосредственный начальник Гедера – тот самый, кому Гедер адресовал бы рапорт о недозволительном поведении соратников.

Гедер выпрямился, плечи и голова теперь торчали над ямой. Четверка друзей заходилась от хохота.

– Очень смешно, – буркнул Гедер, протягивая им измазанные дерьмом руки. – Вытаскивайте теперь.

Джорей подхватил его под локоть и извлек из ямы, не побоявшись – надо отдать ему должное – перепачкаться жижей, в которой по милости друзей выкупался юноша. Грязные промокшие штаны так и болтались у колен, и, секунду посомневавшись (то ли надеть, то ли идти полуголым), Гедер со вздохом натянул их на себя.

– Ты – наша единственная надежда, – едва дыша от хохота, со слезами на глазах выдохнул Клинн и ткнул его в плечо. – Остальных не проведешь. Правда, и Содай не заметил, что доски подпилены, но он же тощий, настил не рухнул.

– Что ж, знатная шутка, – кисло выдавил Гедер. – Пойду переодеваться…

– Ах нет, приятель, что ты, – по-столичному в нос выговорил Содай. – Не порть нам вечер, мы всего лишь забавлялись. Присоединяйся!

– Истинная правда, – подтвердил Клинн, приобнимая Гедера за плечи. – Позволь нам загладить вину. Вперед, друзья! Под кров!

И приятели зашагали к палаткам, увлекая за собой Гедера. Из всех четверых, судя по всему, искренне ему сочувствовал один Джорей, да и тот безмолвно.

Все детство Гедер провел в мечтах, как будет служить королю, нестись в атаки, блистать находчивостью и являть чудеса воинской доблести. Читал сказания о великих героях прошлого, слушал отцовские были о дружбе и боевом братстве.

Действительность оказалась куда менее радужной.

Командирский шатер из прочной кожи, натянутой на железные шесты, внутри был убран шелком и сиял роскошью, немыслимой даже для родительского дома Гедера. В очаге ревел огонь, выбрасывая дым в кожаную трубу, подвешенную на тонкой цепи. Рядом уже приготовили ванну. Жар стоял как в знойный летний полдень, так что Гедер, стягивая с себя грязную одежду, и не поежился. Остальные сбросили перчатки и куртки, измазанные при возне с Гедером, и раб-тимзин тут же утащил их чистить.

– Друзья мои! Мы – гордость и надежда Антеи! – объявил Клинн, наполняя вином объемистую кружку.

– За короля Симеона! – провозгласил Госпей.

Клинн всучил кружку Гедеру и выпрямился, держа в руке бурдюк.

– За королевство и империю! – воскликнул он. – Да сгинет ванайский выскочка!

Остальные поднялись. Гедер встал прямо в ванне, разбрызгивая воду: сидеть под такой тост – чуть ли не государственная измена. За первым тостом последовали и другие: уж чего-чего, а вина для застолий сэр Алан Клинн никогда не жалел. А что Гедеру он наливал всякий раз полнее, чем другим, – так это не иначе как в знак раскаяния за сегодняшнюю проказу.

Содай продекламировал сочиненный им непристойный сонет в честь доступнейшей из шлюх, сопровождающих войско. Клинн в ответ разразился импровизированной тирадой о качествах настоящих мужчин – воинской доблести, изяществе манер и неутомимости на ложе любви. Джорей и Госпей под барабан и фисгармонию ладно спели развеселую песенку на два голоса. Когда настал черед Гедера, он, поднявшись в остывшей ванне, изобразил скабрезный куплет с соответствующими телодвижениями, когда-то показанный ему отцом в изрядном подпитии. Гедер никогда прежде не осмеливался выносить его на публику, и сейчас, глядя на согнувшихся от хохота товарищей, он вдруг заподозрил неладное – должно быть, слишком уж он пьян, и не сам ли он приложил руку к собственному унижению? Пытаясь скрыть тревогу, он неловко улыбнулся, чем вызвал новый взрыв хохота – собутыльники утихли лишь тогда, когда задыхающийся Клинн затопал ногами в пол и жестом велел Гедеру сесть.

Сыры и колбасы, вино с лепешками и соленьями, и еще вино. Гедер давно потерял нить беседы и позже сумел вспомнить лишь одно – как с пьяной серьезностью рассуждал об утопленцах, артистических устремлениях и эстетических соображениях.

Он проснулся в своей палатке – замерзший, совершенно разбитый, без малейшего представления о том, как сюда попал. Сквозь полотняную стену пробивались смутные отблески рассвета, где-то свистел ветер. Остатки снов еще мучительно бродили в голове, однако всякая надежда на отдых вскоре растаяла: в лагере протрубили сбор. Гедер с трудом поднялся, натянул свежий мундир и откинул волосы. Желудок выворачивало наизнанку, голова то ли болела, то ли кружилась. Если его стошнит в палатке, никто не увидит, зато оруженосцу перед походом придется ее чистить. А если выйти наружу, незамеченным не останешься. Интересно, сколько он вчера выпил… Протрубили второй сигнал – теперь уж точно ничего не успеть.

Гедер стиснул зубы и зашагал к командирскому шатру.

Каллиам, Аллинтот и еще два десятка рыцарей уже стояли строем, многие в кольчугах и парадных латах. Позади каждого – сержанты и латники в пять рядов. Гедер Паллиако старался держаться прямо: жизнь и честь воинов, стоящих за его спиной, зависели от его уверенности, как его собственная жизнь зависела от распоряжений командира, а судьба того – от лорда Тернигана, верховного маршала, ведущего в бой всю армию.

Сэр Алан Клинн вышел из шатра. В холодных утренних лучах он предстал перед строем как идеальный воин-герой: черные одежды – сгусток полночного мрака, широкие плечи и волевой подбородок – творение резца неведомого скульптора. Два раба вынесли небольшой помост, капитан встал на возвышение.