Через несколько дней она решилась начать, решилась взяться за ткань, пожелтевшую за проведенные в сундуке годы. Фраскита вынесла платье из дома. Она замачивала его в отварах трав и в соленой воде. Расстилала на солнце, оставляла на всю ночь под звездами, заливала и пропитывала лунным светом и росой и в конце концов получила мягчайшую ткань и целыми днями вышивала.

Никто так и не узнал, что именно она сделала. Одни сказали, что она, преступив библейские запреты и законы природы, соединила то, что разделил Всевышний, другие – что она вырастила шелковичных червей, привезенных для нее падре из Гренады вместе с растением, которым они питаются.

Фраскита отделилась от матери, как падает с дерева созревший плод. Она в одиночестве бродила по дорогам в поисках чего-то прекрасного, что могли таить окрестности деревни. И находила это в самых неожиданных местах, и забирала, чтобы вплести в свое платье.

Она пыталась извлекать волокно из всего, что попадалось под руку. Если бы ей пришлось ждать свадьбы дольше, она весь мир пропустила бы через свои пальцы. Она бы размотала, размочила и выжала все, добывая то, что можно прясть. Все превратилось бы в нить – и озаренный весенним светом пейзаж с его холмами, и крылья бабочек, и все живущие среди камней цветы, и сами камни, и оливковая роща Эредиа; сам Господь крутился бы, насаженный на острие ее веретена.

Все перешло бы в ее платье: тропинки и города, которых она никогда не видела, и далекое море; все овцы Испании; все книги, все слова и читающие их люди; кошки и ослы – ничто не устояло бы перед ее одержимостью.

Ничто не казалось ей слишком грубым, слишком странным, слишком низким, в ее глазах все было достойным, чтобы обратиться в нити. Она рвала крапиву и огромные листья смоковниц, ломала ветки олив, удерживала под гнетом на дне чана с водой до тех пор, пока не отделятся волокна, а потом мокрыми выбивала о камень, чтобы смягчить. Она испробовала все соединения, ткала полотно, смешивая волокна и добавляя к шелковым нитям, которые ловко добывала из своих коконов, нити попроще, чтобы шелк ярче сиял. Ей удавалось извлекать из материи больше, чем в ней было. В любой час ее можно было застать с веретеном в руках, она создавала странную пряжу, более или менее прочную, блестящую или матовую, потоньше и потолще, а ее комната тем временем превращалась в питомник бабочек, полнилась взмахами крыльев и наполнялась листьями белой шелковицы – Фраскита не могла решиться ошпаривать все коконы до того, как из них вылетят бабочки. Она вымачивала, а потом отправляла в духовку все растения, какие могли дать ей окрестности. И в конце концов создала волокна, от которых при сушке шел такой запах, что булочник больше не разрешал ей использовать хлебную печь.

Поглощенные своими делами родители едва замечали, что за чудеса она творила. Они позволяли ей вволю вымачивать, сушить, колотить, прясть, ткать, кроить, шить и вышивать. Они ни о чем ее не спрашивали и ни в чем ей не отказывали, хотя им поднадоели и бабочки, и ткани, которые вечно хлопали на ветру за домом. Они решили, что отныне она совершенно свободна во всем, что касается шитья и одежды.

В конце концов Фраскита освоила ретичелло и мерёжки, научилась плести сеточки и кружева, она прорезала и заполняла отверстия, целыми днями работала, наслаивая ткани одну на другую, показывая в прорезях под полосами белого шитья иную белизну атл [3] асной подкладки.

Фраскита превратила застиранное бесформенное платье в роскошный белый цветок. Вырезы и вставки, тончайшие вышивки и изящные аппликации преобразили старую тряпицу, за век навидавшуюся свадеб и брачных ночей.

Платье было готово, а родители все еще не назначили дату венчания.

Ждать вскоре стало невтерпеж, и Фраскита решилась задать вопрос отцу, к которому никогда не обращалась напрямую.

– Тебе не пристало меня расспрашивать! Боже правый! – возмутился степенный крестьянин, как всегда сопровождая имя Божие торжественным жестом. – А выйдешь замуж – и мужа не вздумай расспрашивать. Ты не должна с ним говорить, пока он сам не захочет, и смотреть на него, пока он сам на тебя не посмотрит.

Но вопрос, похоже, даром не пропал – через несколько дней мать дала Фраските пять кусков полотна и велела сшить из них простыни с подзорами.

Наконец-то ее свадьба состоится! Последние оставшиеся недели девичества она провела, вышивая скудное приданое своими грезами.

В день венчания Фраскита до рассвета отправилась за белыми цветами и ограбила розарий семьи Эредиа. Там ей повстречалась большая Лусия с распущенными волосами и в платье с блестками – она отплясывала, подыгрывая себе на аккордеоне. Фраскита тепло поздоровалась с доступной красоткой, немало ее этим удивив, и убежала, сверкая голыми икрами, подхватив подол, отяжелевший от сотен еще сонных цветов, которые, вернувшись домой, она приколет к своему корсажу.

Матери не позволено было помочь ей одеться, и та сидела в зале на скамье в ожидании платья дочери, не сомневаясь, что оно окажется прекрасным, уверенная, что снова увидит чудо. Глаза ее сверкали, раскаленный взгляд зашипел бы, упав в холодную воду. Но все ее тело было спокойным, лишь взгляд метался, да трепетал красный петух, вышитый на веере, который дочь подарила ей по случаю свадьбы.

Фраскита ни разу не примеряла платье. Она готовилась к свадьбе в одиночестве. Облачившись в платье, будто в новую кожу, она посмотрелась в осколок зеркала, в котором видны были лишь крохи ее. Но каждый кусочек, который в нем открывался, казался ей лучше прежних. Вплетя в темные волосы белые и золотистые шелковые нити, она подняла их и уложила, затем прикрепила к воткнутому в прическу высокому гребню роскошную фату из белоснежного кружева, тонкого, словно паутина. На текучей живой фате, каскадом льющейся на пол, играли тени и свет. Зеркало вместило каждый завиток, каждую подробность этого шедевра. Фраскита впервые увидела свой глубокий взгляд, чернеющий среди всей этой белизны, увидела свой красивый рот и даже поймала незнакомую прелестную улыбку. Поначалу она испугалась этой чужой женщины, идущей на ее свадьбу, не сразу с ней освоилась. Фраскита несколько раз прошлась по комнате и приняла себя.

Мать не удивилась, когда она открыла дверь своей комнаты, но все же обнять ее не посмела, опасаясь помять платье. Стараясь пригасить горящий взгляд, чтобы не повредить роскошное белое творение, она неспешно рассматривала каждый цветок и каждый стежок, не позволяя себе перебегать от фаты к вышивкам у выреза, но тщательно изучая каждую складочку.

Наконец Фраскита прошла через патио и остановилась на пороге. Свита женщин, ожидавших ее, чтобы проводить до маленькой церкви, окаменела. Слышно было только, как ветер шуршит покрывалами. Фраскита затмила сиянием голубую Деву.