– Да сними же ты их с огня, пока не подгорели! – забеспокоилась Фраскита.

– Они и должны подгореть, а когда совсем почернеют, пропитай тряпку оливковым маслом и собери на нее то, что останется от яиц. Чтобы порез зажил быстрее, ты должна вот так нарисовать на нем три креста.

И тут Фраскита, пристально смотревшая на мать, заметила, как за последнее время поседели ее волосы, как увяла кожа на руках. Она обнаружила, что ее мать стала старухой.

– Мама, как ты потеряла дар?

– Я получила ту самую шкатулку, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас. И за три месяца до конца испытания открыла ее, решив, что никто никогда об этом не узнает. Шкатулка была пуста, а я тут же забыла все молитвы, которые мне передали.

– Но кто же научил меня, если ты их забыла? Значит, это не твой голос я слышала среди могил?

– Нет. Когда я открыла шкатулку, мне показалось, что я открываю собственный череп. Все слова, запертые в нем несколько месяцев назад, разом вылетели. Я тут же опустила крышку. В голове у меня оставалась всего одна молитва третьей ночи, ты слышала ее от меня на кладбище. Мы потеряли ее на сто лет.

– А кто посвятил тебя?

– Моя мать. Я хочу попросить тебя об услуге. Спрячь эту шкатулку в надежном месте!

– Куда мне ее отнести?

– Понятия не имею, но ее надо спрятать! Я очень боюсь самой себя, девочка моя. Ты должна унести подальше свой секрет, сделать его недоступным для твоей матери! И смотри, чтобы я тебя не выследила!

Той землей правил человек по имени Эредиа. Вся она, до последнего камешка, принадлежала ему. Никто не знал, когда и при каких обстоятельствах его семья завладела этим краем – в стороне от проторенных людьми дорог и от божественного света. Богу Эредиа оставил лишь далекие синие небеса. Белые скорлупки хижин на холмах Сантавелы были как в тисках зажаты между лазурью и камнями. Небо принадлежало Богу, камни – сеньору Эредиа, от которого зависела жизнь деревни. Случалось, люди уже не знали, к кому из них двоих обращать молитвы.

В тот же вечер Фраскита нехотя пошла в принадлежавшую этому сеньору оливковую рощу, чтобы зарыть там шкатулку.

Она впервые ночью вышла из дома одна и теперь не узнавала дорог, по которым ходила, сколько себя помнила. Самые обычные, знакомые предметы в темноте как-то странно выпирали. Она спотыкалась о каждый камень, запиналась о ступеньки, размахивая руками в ухабистой тьме. Деревня была непривычной, Фраскита удивлялась размерам домов и очертаниям деревьев. Все словно растворялось, медленно таяло в ночи: листья сливались между собой, окна казались дырами в бесформенной груде фасадов, линии расплывались, исчезали в полумраке, земля поглощала камни, а небо поглощало землю. Мир был заполнен неясными темными пятнами, будто изрыт провалами. Лохмотья забрызганного огоньками неба, разодранного пилой гор, свисали до самой земли. Стеной стояли смоковницы, иные, уже усыпанные шарами крупных незрелых плодов, словно смотрели, как она проходит в тени деревьев.

В правой руке Фраскита держала отцовскую лопату, в левой – плетеную корзину. Очень страшно было идти по узкой тропинке, наполовину съеденной ночью, точно выгрызавшей из нее куски. Встала огромная луна. Облила размытым белым светом оливы, которые потрескивали, будто пальцами щелкали.

Фраскита удивилась, какой шумной оказалась ночь. Остановившись у самого большого дерева, какое нашла, она вырыла под ним довольно глубокую яму, опустила туда шкатулку, засыпала яму и хорошенько примяла руками сухую землю. Фраскита начинала приручать ночь. Она внимательно посмотрела на оливу, которой доверила свое сокровище, чтобы запомнить ее. Ствол, раздвоенный у основания, соединялся выше, как если бы два дерева несколько лет росли рядом, а потом сплелись.

Поглощенная созерцанием древесной четы, она понемногу забыла о страхе, но вдруг мужской голос у нее за спиной произнес какое-то число, и она едва успела спрятаться за тем самым стволом, который разглядывала. Тень двигалась прямо к ней.

У тени было лицо прекрасного юноши.

Остановившись перед двойной оливой на том самом месте, где Фраскита только что зарыла свою шкатулку, он прокричал во весь голос: “Сто девяносто восемь!”

Фраскита проводила взглядом широко шагавшего красавца с тонкими чертами лица, так ее напугавшего. Он встал навытяжку перед следующим деревом, оглушительно выкрикнул: “Сто девяносто девять!” – и двинулся дальше, считая оливы. Едва он скрылся из виду, девочка подхватила лопату с корзиной и пустилась наутек.

И ни разу не обернулась, пока не добежала до деревни.

Поравнявшись с первыми домами, она встретилась взглядом с блестящими глазами какого-то беса, обернувшегося котом, чтобы не давать покоя полевкам, и замерла на месте. Желтые глаза мерцали между небом и землей. Зверь несколько мгновений смотрел на нее, будто взглядом прикалывал, как бабочку, к ночному пейзажу, потом отвел глаза, плавно соскользнул с дерева и растворился в темноте. Фраскита опомнилась, хотя так и не смогла до конца убедить себя, что это всего-навсего соседский кот, и побежала дальше. Тяжело дыша, толкнула дверь, ощупью пробралась через комнату и упала на постель.

Шли дни, шли недели. Натерпевшись страха во время ночной вылазки, Фраскита и не думала возвращаться к двойной оливе, под которой зарыла свое сокровище.

Зато ее мать постоянно находила всевозможные предлоги, чтобы перевернуть все вверх дном в их маленьком домике или сдвинуть с места какой-нибудь старый камень в патио. Любопытство не давало ей покоя. Желание проникнуть в тайну шкатулки так разгорелось в ней, что она едва не утратила разум.

– Надеюсь, ты не потеряла то, что было тебе доверено, а спрятала в надежном месте. Одному Богу известно, что может случиться, если кто-то найдет эту шкатулку и раньше нас ее откроет. Она все еще в доме? – в конце концов спросила мать у Фраскиты.