На третьи сутки, уже понимая, что она не появится, Алексей Николаевич решился поймать такси и ехать в домодедовское заточение. Подзанять там деньжат и ожидать событий. Он уже надел на здоровую ногу башмак, когда зазвонил телефон. Наварин предлагал задешево очень потрепанный «Мерседес». И в этот момент вошла Таша.

Она была иссиня бледна, худа, личико съежилось, а глаза расширились и остекленели.

— Боже, как ты пьяна… — пробормотал Алексей Николаевич и механически спросил Наварила о машине.

Она села на стул и безразлично сказала:

— Уже поздно… Все поздно… Да и денег нет…

— Как? Сколько же у нас осталось этих проклятых гринов? — изумился он. — И где они?

— Вот… Тысяча двести… — Она раскрыла сумочку.— И еще мне один человек должен восемьсот…

— И это все? Куда же подевались деньги? Где ты пропадала? Почему так напилась?..

— Он не уехал… Не уехал в Сирию…— автоматом говорила она. — Я отвезла его на аэровокзал. Но перед самым отлетом он схватил меня на руки и отнес к машине…

— Наверно, это конец…— сказал Алексей Николаевич.

— Да, конец… Бери деньги…

16

Был любимый праздник Алексея Николаевича — Новый год по православному календарю.

Танечка снова уехала утром на сборы, и за скромным столом они сидели вдвоем с Ташей.

Игорь Ильич приготовил к этому празднику замечательный подарок: снял гипс. После рентгена, потирая свои крепкие пальцы хирурга, он сказал:

— Алексей Николаевич, вы мне нравитесь, но ваша нога мне нравится больше…

И теперь Алексей Николаевич, хоть и с палочкой, мог бродить по улицам, глазеть на роскошные витрины магазинов, прикидывая, что он купит в подарок Танечке. И ему казалось, что все самое тяжелое уже позади: японцы, юный тренер, перелом в аварии и даже Гоша из Ялты, который куда-то пропал. И он, улыбаясь, глядел на Ташу, хозяйничавшую в этой крошечной квартирке, которую они вот-вот должны были покинуть, и ни о чем не спрашивал.

Когда были расставлены закуски и приборы, Алексей Николаевич услышал:

— Я решила, что нам надо расстаться…

Он тупо удивился тому, как спокойно воспринял эти слова. Словно ждал их все последние дни. Впрочем, Алексей Николаевич просто не мог их осмыслить и представить, как же все пойдет дальше, и только спросил:

— А Танечка?

— Я ей сказала. Еще вчера. Она ответила, что останется со мной.

Значит, Танечка уже знала об этом, когда сидела с ним вечером на кухоньке и когда слушала, как он читал ей на сон грядущий ее любимого Гоголя. Боже, Боже!..

— Ну, что ж, — Алексей Николаевич вынул из холодильника шампанское и натренированно откупорил бутылку.— Давай, как говорится, отметим…

После первого же бокала он поцеловал Ташу, и она таинственно шепнула:

— Подожди… Допьем шампанское…

И вот уже — не как жену — как любовницу ждал ее Алексей Николаевич.

И она вошла — нагая, надушенная, уверенная в себе. Возлегла в кресло, вытянув длинные ноги на диван, и потребовала:

— Смотри же! Смотри, кого ты потерял!

Ну же, радуйся, радуйся, Алексей Николаевич! Ты ведь мечтал об этом. О том, что Таша забудет стыд, перестанет, как прежде, по-детски закрывать ладошками маленькие жалкие свои груди от поцелуев: «У меня там ничего нет!» Не будет с крестьянской простотой возмущаться: «Что ты! Так живут собаки!»

А теперь она полюбила, меняя позы, спрашивать:

— Ты хочешь?..

Почему же тебе, дружок, так горестно? Зачем ты ночами, пьяный, колесишь по Москве за рулем? Отчего ты не ликуешь? Сбылись, наконец, твои мечты, и Таша стала той самоуверенной блудницей, которую ты алкал, желая ее особенно, когда бывал далеко-далеко от дома? Но был ли дом? Семья? И что же означает для нее вообще любовь, если даже теперь, принадлежа своему другу из Ялты душою и телом, в зените их горячего чувства, она просила, отодвигаясь, оставляя Алексею Николаевичу местечко рядом, на диване:

— Только пусть Гоша об этом не знает…

Глава восьмая

ПОСТЫЛАЯ СВОБОДА

1

В той, совершенно иной жизни, какая началась для Алексея Николаевича, главным сделался сон: там он встречал и подолгу выспрашивал людей, мертвых или еще живых, уходил в прошлое и порою, как ему представлялось, видел истлевающее миражами будущее. На узком жестком диванчике, остро пахнущем чужим, было неприятно, неудобно, неуютно, да и всякий вечер Алексей Николаевич старался оттянуть час сна мелкими чудачествами и незатейливыми забавами — пасьянсом «Гробница Наполеона», электронной игрой в динозавров или даже слушанием в большинстве своем бессмысленных речей политических правителей новой России, — хотя и повторял любимое присловье отца: перед смертью не надышишься…