Конечно, недопустимо, да и попросту не нужно пытаться примазываться к трагедии еврейского народа 80-ти и 90-летней давности и тем более начать меряться потерями. Однако должно и нужно использовать её, – как понятный нам всем и, по меньшей мере, сопоставимый эталон, – для оценки и осознания нашей собственной, проявившейся в окончательной форме в 1991 году и продолжающейся и по сей день трагедии.

Российское общество должно в полной мере осознавать тяжесть последствий либеральных реформ, начатых в 1991 году и продолжающихся до сих пор. И поэтому русский язык, оставляя за еврейской трагедией историческое и на практике не переводимое впрямую (так же, как не переводятся, например, термины «Ханука» или «Пурим») название «Холокост», должен отразить тяжесть нашей трагедии, непосредственно начавшейся в 1991 году и продолжающейся до сих пор, термином «Катастрофа».

Как и еврейский Холокост, русскую Катастрофу не нужно переводить ни на иврит, ни на английский, ни на китайский, – точно так же и по тем же самым причинам, по которым еврейская катастрофа не переводится на русский, английский, китайский, да и все другие языки мира. Пусть иностранные специалисты транслитерируют, если хотят, пусть пишут Katastropha латиницей.

Два горя, две беды не будут соперничать друг с другом (разумеется, у добросовестных людей, а не у превращающих в силу личного убожества свою национальность в единственно доступную им профессию): это не тот случай, когда соперничество уместно. Зато мы будем не только знать, но и ощущать при каждом упоминании свою недавнюю и всё ещё продолжающуюся историю.

И помнить, что для исчерпания Холокоста оказалось недостаточно Дня Победы, – для этого был необходим Нюрнбергский трибунал и государство, не стеснявшееся отлавливать нацистских преступников по всему миру и эффективно добивающееся признания самостоятельным преступлением даже само сомнение в Холокосте.

…Хотя Бог с ним, с Нюрнбергом, – можно собраться и в Касимове: не столько для возмездия (потому что большинство непосредственных творцов и исполнителей первого этапа Катастрофы так или иначе уже наказаны), сколько для восстановления справедливости, для возвращения нормальных представлений о добре и зле, без которых невозможна даже нормальная жизнь, не говоря уже о развитии.

Рассматривая источники двух мировых сил, нанесших нашей стране в XX веке наибольший урон и породивших обе русские Катастрофы – фашизма (в его немецкой конкретноисторической форме национал-социализма) и либерализма [4] – мы видим за огромной россыпью разнообразных конкретных обстоятельств, способствовавших этим чудовищным силам в разные времена, единый корень, выкормивший их как минимум идейно, превративший их в чуму мирового масштаба и значения и, главное, совершенно сознательно направивший эти силы против нас.

Этот корень – Англия. (И это ещё без учета крушения Российской империи, виртуозно втянутой Британской империей и в целом тогдашним либерализмом в непосильную для неё Первую мировую войну!)

Английская элита (финансовая – Сити, политическая – спецслужбы и королевский двор, а также формирующая массовую культуру талантливая обслуга первых двух) во многом и сегодня остается вынесенным вовне официальной политики интеллектуальным центром глобального стратегического планирования и во многом управления, в целях маскировки изо всех сил старающимся казаться смешным, нелепым и бессмысленно старомодным до полной устарелости.

Именно Англия выкормила (как минимум в идейном плане, а во многом и в конкретно-политическом) такого чудовищного монстра, как немецкий фашизм, – и Англия же стала потаенным, скрытым источником и опорой не менее разрушительной (по крайней мере, для нашей страны и нашего народа) либеральной чумы.

В принципе такая преемственность объяснима примерно одинаковыми функциями, которые выполняли фашизм и либерализм соответственно в индустриальную и информационную эпохи. На кризисном этапе, «на переломе» обеих этих эпох крупный капитал беспощадно сокращал потребление относительно обеспеченных частей общества, концентрируя за счет этого в своих руках ресурсы и власть для необходимых решительных действий (а также просто в целях экономии в неопределенной ситуации).

Это естественным образом вызывало в обществе крайнее раздражение, которому нужно было не дать осознать себя (это в обоих случаях достигалось дискредитацией идеи социальной справедливости как таковой и репрессиями против её сохранившихся носителей) и энергию которого необходимо было подчинить, отвлечь на негодный объект и таким образом использовать в своих целях.

В индустриальную эпоху в условиях Великой депрессии (кардинально ослабившей финансовых спекулянтов и частично даже загнавших их под жесткое регулирование крупных национальных государств) доминирующей силой был государственно-монополистический капитал реального сектора, а социально уничтожаемой частью общества – мелкая буржуазия.

Чтобы разоряемые и превращаемые в пролетариат (а то и в нищих) мелкие буржуа не выступили против крупного капитала на стороне народа, фашизм убеждал их в их сверхчеловеческой природе – просто в силу принадлежности к избранной нации, – давая четкий, простой и общедоступный путь решения всех жизненных проблем в виде служения фашистскому государству ради ограбления разнообразных «недочеловеков» в целях личного обогащения, а то и просто поддержания текущего личного потребления. То, что отбирал у деклассируемых мелких буржуа крупный монополистический капитал, им разрешалось отнять у других – в качестве платы за лояльность и за участие в военно-политическом решении стратегических задач этого капитала [5] .