***

Мой план был таков – пробраться к городской темнице, где содержали заключенных и, улучив момент, каким-то образом увидеть маму и узнать, как я могу ей помочь. Надо ли говорить, сколь наивен он был и какое жестокое разочарование ждало меня?

К темнице, располагавшейся в древней крепости квадратной формы, мне пробраться удалось – худенькая, чумазая, с торчащими во все стороны клоками неровно обстриженных волос, я вполне могла сойти за мальчишку. Вот только что толку? Стража прогнала меня, стоило лишь попытаться приблизиться к одному из решетчатых окошек, находившихся на уровне земли. Я пробовала снова и снова в течение нескольких дней. Ночевала на улице, прячась на ночь в сараях и на чердаках, ела что придется, часто деля трапезу с дворовыми псами, что питались объедками с хозяйского стола. Но все было бесполезно. Темница надежно охранялась, и войти в нее можно было лишь одним способом – став ее узником, а выйти, зачастую – лишь ногами вперед.

Наконец, в один из дней, счет которым я уже начала терять, шатаясь от голода и усталости, колокол на башне темницы зазвонил, и ее ворота приглашающе распахнулись. Я не верила своим глазам и наивно радовалась, как мне повезло. Если бы я только знала! Если бы знала!

Внутрь, сначала по одному, а потом все более оживленно, потекла толпа горожан, и я шмыгнула вместе с ними, держась поближе к выходу, высматривая между стоящих впереди тел, локтей, плеч и голов людей что-то, что было видимо только им. Внезапно до моего слуха донесся шепот:

– Я слышала, сегодня среди осужденных будет женщина. – это говорила горожанка, чье лицо было скрыто чепцом с широкими накрахмаленными оборками.

– Поделом им, – пробормотала ее соседка, женщина постарше, – бесово отродье. Она испуганно оглянулась и мелко перекрестилась, а у меня на миг болезненно сжалось сердце. И все же я, вопреки страху, начала проталкиваться вперед, активно помогая себе локтями и не обращая внимания не недовольное шиканье и тычки толпы – до тех пор, пока передо мной не открылось то, что высилось посреди крепостного двора – наспех сколоченный деревянный эшафот, на котором стояла широкая деревянная колода, а в стороне от него – вкопанный в землю высокий столб и сложенные невдалеке вязанки хвороста.

Толпа вдруг замерла, уставившись куда-то, и проследив за ней взглядом, я поняла, что мое сердце камнем рухнуло вниз и, кажется, перестало биться: в окружении стражников, на казнь вели четырех заключенных, трех мужчин и женщину, которой оказалась… мама.

«Не трогайте ее!» – хотелось мне крикнуть, бросившись к ней. «Пожалуйста!» – беззвучно прошептали побелевшие губы, и из горла вырвался хрип. Главный инквизитор – высокий смуглый мужчина с орлиным профилем и черными глазами, возглавляющий шествие, остановился напротив безмолвно замершей толпы и, развернув свиток, стал зачитывать обвинения, но его слова доносились до меня, как через многочисленные слои ваты. Сговор с дьяволом…запретные ритуалы…ересь…укрывательство…отсутствие раскаяния и, как итог, приговор: мужчин приговаривали к отсечению головы, а маму – к сожжению на костре.

Мир вокруг пошатнулся, подернувшись белой пеленой. Исчезли все звуки, исчезло вообще все, кроме ее лица – осунувшегося, изможденного, с запекшейся кровью на разбитых губах. «Не троньте!» – прохрипела я, бессильно валясь на землю. Кто–то зло пнул меня носком сапога, стряхивая со своих ног, как грязь, но я не почувствовала боли. Лишь смотрела, смотрела на нее, и не могла наглядеться.

Тем временем стражники разделили заключенных: мужчин подвели к лестнице, что вела на эшафот, проверив крепость веревок на руках и выстроив в очередь на смерть, а маму привязали к столбу, скрутив руки за спиной и обвязав веревкой ноги и шею, полностью обездвиживая. Пока стражники стаскивали хворост, щедро раскидывая его вокруг столба, к ней подошел инквизитор. Я быстро переползла в сторону, чтобы быть поближе к ней, оставаясь невидимой за ногами впереди стоящих, поэтому слышала, как он спросил у нее:

– Ну же, ведьма, даю тебе последний шанс. Признайся во всем, и умрешь быстро, от удавки, а не от огня, что будет пожирать твою еще живую плоть.

– Мне нечего Вам сказать, кроме того, что я уже говорила. Я ни в чем не виновата. – Из ее треснувшей губы потекла тонкая струйка крови и инквизитор брезгливо поморщился, отходя прочь. Где-то справа раздался свист рассекаемого воздуха и жуткий звук, смешавшийся с дружным возгласом толпы, но я даже не повернула головы, не в силах оторваться от картины, разворачивающейся перед моими глазами.

– Начинайте! – раздался голос инквизитора, и двое стражников с зажженными факелами одновременно подожгли хворост у подножия столба.

«Нет!» – крикнула я одновременно с ревом толпы, приветствующей казнь второго заключенного. «Нет!» – повторила едва слышно, видя, как хворост дружно занялся, и чувствуя, что по щекам градом текут слезы. Не соображая, что делаю, протиснулась вперед, высунув голову между чьих–то высоких сапог.

– Мама! – крикнула я в отчаянии, когда толпа, жадная до зрелищ, возликовала в третий раз.

Маму почти скрывал едкий дым, пламя уже подбиралось к ее ногам. Бледная, дрожащая, она стояла там, не в силах даже повернуть головы. Ее глаза расфокусированным взглядом медленно обводили толпу, пока не встретились с моими. Я видела, как выражение их мгновенно изменилось, как в них появился страх. Не за себя, нет. За меня.

«Мамочка» – прошептала я ей, зная, что она поймет меня.

«Я люблю тебя, – беззвучно сказали мне в ответ ее разбитые губы. – Уходи отсюда! Быстрее!»

«Нет!» – я замотала головой, с ужасом наблюдая за тем, как огонь перекинулся на подол ее платья, и дернулась вперед, не в силах больше смотреть не это.