– Готовится ещё отряд в двести сабель вам в поддержку, – сказал полковник, начальник штаба. – На той стороне действует Амурская повстанческая армия в количестве не меньше десяти тысяч человек. Командует ей член АВО Николай Корженевский, бывший вахмистр Второго Амурского полка, но ему катастрофически не хватает командиров. Поэтому ваша группа состоит целиком из офицеров, которые должны возглавить подразделения повстанцев. С вами отправляем небольшой обоз с оружием – винтовки, патроны, гранаты, пара пулемётов. До встречи с Корженевским в прямые боестолкновения не вступайте, берегите людей.

– Какова моя задача? Доставить группу и вернуться?

– Нет. Мы полагаем, что вы возглавите штаб.

– В штабные не гожусь, – решительно заявил Иван. – Я – командир полевой и согласен служить лишь в этом качестве.

Полковник пристально взглянул, помолчал и махнул рукой:

– Там разберётесь.

Тем не менее в рейд Иван пошёл с тяжёлым сердцем: не давали покоя мысли о доме. Настя обрыдалась, собирая его походную суму. Шестилетняя Оленька, сидя у хмурого отца на коленях, изо всех силёнок старалась его развеселить – видать, чувствовала общую тревогу. Беспрерывно тараторила, рассказывая про свой садик, читая наизусть стихи и напевая новые песенки. Ей вообще очень нравилось, как говорила Настя, «выступать». На новогодней ёлке у Хорвата – управляющий КВЖД ежегодно в своём огромном доме устраивал весёлый праздник с хороводами и представлениями для всех детей сотрудников дороги – Оленька получила особый подарок от генерала за артистическое чтение пушкинской «Сказки о золотой рыбке». Вручая маленькой девочке огромного плюшевого медведя-панду, генерал пожелал ей стать настоящей актрисой, и теперь Оленька ни о чём другом не мечтала. Выучила наизусть все сказки Пушкина и поэму «Руслан и Людмила», сама придумывала и разыгрывала сценки с их героями и любила, когда её просили «что-нибудь показать». Сейчас она тоже «показывала», но – безуспешно, в конце концов сникла, прижалась к широкой груди, уже перехлёстнутой портупеей, и даже начала потихоньку всхлипывать. Отец тут же обратил на неё внимание, прижал к себе и поцеловал в золотистые кудряшки. Оленька обрадовалась, ответно чмокнула аккуратно подстриженную рыжую бороду, быстро перебралась в свой уголок с игрушками, где царственно сидел чёрно-белый панда, и о чём-то с ним заворковала.

Иван ухватил за юбку проходившую мимо Настю, усадил на колено, на то самое место, где сидела Оленька, стёр ладонью слёзы с её покрасневших щёк и заглянул в карие глаза:

– Ну, и чё ты нюни распустила, дурёха моя? Будто заживо хоронишь!

– Нет-нет! – испугалась Настя. Обхватила крепкую шею мужа, прижала чубатую голову к груди, заговорила горячим шёпотом: – Ты живи, любый мой, живи, я знаю, ты вернёшься, мы за тебя молиться будем, Бог нас не оставит…

Иван слушал не столько слова, сколько отчаянный стук её сердца, а душа оставалась муторной. Смерти он не боялся, жалко лишь родных, которые будут страдать по нему и без него, да ещё было горько осознавать, что он может так и не свидеться с первенцем, Сяопином. Мысли о Цзинь старался приглушить, чтобы не обижать Настю: не заслужила она даже минутного забвения. Впрочем, что значит «не заслужила» – любит он её, любит по-настоящему, живой, а не памятливой любовью!

Думал об этом Иван всю дорогу – сначала до Сахаляна, потом до Айгуна и вот теперь по пути к Гильчину.

Ночь была тёмная, половинка луны свалилась за горизонт, снежные облака затянули небо, закрыв звёзды, по которым можно было бы сориентироваться. Иван помнил, что к Гильчину вели две дороги: от села Корфова через Муравьёвку и от Красновской заимки через Куропатино. Расстояние примерно одинаковое, правда первая должна быть более наезженная, вешками помеченная, однако и советские войска встретить на ней много вероятней, рассудил Иван и решил идти на Куропатино. Вперёд пустил группу пешей разведки с шестами, чтобы не терять санную колею, поэтому двигались медленно, как есть ощупью. Два десятка вёрст до Куропатина одолели часа за четыре. Остановились, не дойдя до околицы, в село ушли разведчики – проверить, нет ли красных. Село большое, разведчики дошли до середины и вернулись – следов пребывания красных не обнаружили.

Саяпин задумался. До рассвета оставалось часа три, за это время можно пройти ещё вёрст семь-восемь, не больше, потому что лошади устали, а при встрече с красными – что весьма возможно – на усталых лошадях не больно-то повоюешь. Нужен отдых; вопрос: где отдыхать? Был бы лес – раскинули бы палатки, развели костры и передохнули – с разогретой тушёнкой и чарочкой, благо тем и другим запаслись в Сахаляне. Но колоблизь [4] нет и рощицы малой, хотя потемну могли и не заметить. Одно выходит: выделить богатые дворы и напроситься на отдых. Бедных трогать не след, однако ж и охорониться от них надобно: вдруг пошлют кого-нито к красным с весточкой.

Иван огляделся. Отряд, как был в сёдлах, столпился вокруг в ожидании решения командира. Хотя, какой я им командир, подумал он, – курьер, доставщик заказа; они же все офицеры, чинами, возможно, повыше есаула, меня поставили над ними лишь потому, что знаю эти места, а они все пришлые, поди от Колчака или Каппеля, ни с кем не посоветуешься. Он вздохнул:

– Ночуем тут.

Отдал распоряжения о выборе дворов и дежурстве охранения, о соблюдении секретности и, по возможности, тишины. Всё было исполнено по высшему разряду. Хозяева богатых дворов – таких нашлось на этом краю села более десятка – к просьбе о ночлеге отнеслись с пониманием: устроили по пять-шесть человек в тёплых подклетах, задали корму лошадям, кто-то и угощение нежданным гостям выставил. Командиру в доме Аксёнова Дмитрия Гавриловича, крепкого чернобородого казака, оказали почёт и уважение. Наступал день отдания Рождественского празднества, самая середина святок, и хозяева с вечера готовили разные вкусности, так что для уважаемого гостя стол накрыли – глаз не оторвать. Иван уже давненько, пожалуй, со смерти бабы Тани, не едал таких закусок, варева-жарева да выпечки затейливой – рот невольно наполнился голодной слюной. Он повинился, что одежда его не соответствует празднику – на отдание Рождества следовало надевать всё самое лучшее, – но Дмитрий Гаврилович похлопал есаула по плечу («мы, чё ли, не понимаем?») и налил стопочку ароматной янтарной жидкости. Подмигнул:

– Кедровая! Давай, Иван Фёдорович, с Рождеством Христовым!

Опрокинули, занюхали духовитой аржаниной и закусили олениной копчёной – ах, как славно, как хорошо! Только повторили, и Саяпин почувствовал, как проваливается в сон. Напряжение последних дней, почти неподъёмный груз задания сложились с двумя стопками крепчайшего самогона и вместе сломили силу воли, на которой только и держался Иван, начиная с визита Сычёва в охранную компанию. Есаула успели довести до хозяйской кровати, уложили, сняв с ног медвежьи бурки, и он благополучно отключился.

Группу Павла Черныха присоединили к подразделению 5-го Амурского стрелкового полка – отдельному взводу под командованием Ивана Черныха. Молодой комвзвода предстал перед уполномоченным контрразведки губернского отдела ОГПУ в шинели и будённовке – на шлеме красовалась большая малиновая звезда в чёрной окантовке, на левом рукаве шинели – малиновый клапан с такой же окантовкой, на нём вышитые красные звезда и два квадрата.

– Здравствуй, батя! – сказал юношеским баском командир Красной армии и обнял отца.