Я моргаю. Больше никак не могу ответить ей. Она проверяет показатели на приборах и уходит. Мгновение спустя в палату залетает Вова. Взъерошенный, уставший, падает на колени возле моей кровати, целует мои ослабшие руки, пальчики и шепотом читает молитву.

– Вов…– еле живым голосом привлекаю его внимание.

– Что моя любимая? Ты чего–нибудь хочешь? Или тебе больно? Я позову врача, сделают анестезию.

– Тёма…

– С нашим мальчиком все хорошо. Отделался легкими ушибами. Ты тоже скоро поправишься. Моя хорошая.

Щекочет колючей бородой кожу моих ладоней и запястий.

– Да что же такое! Я же вас к жене отправил десять минут назад, а вы здесь.

Доктор с посеребренными висками, беспристрастным выражением лица смотрит на Вову, а я на него.

– Что? – переспрашивает мой муж, стирающий колени в кровь у моего изголовья.

– Я сказал, что ваша жена в реанимации, третий этаж, левое крыло. Прискорбно сообщать, но ее шансы ничтожно малы. Состояние крайне тяжелое.

Я срываю маску с лица.

– О чем вы говорите? – хриплю на выдохе. Жаль, не могу разглядеть имя и фамилию доктора, перед глазами мутная пелена.

– Лескова Мария Петровна, девяносто пятого года рождения. Дочь Ева, которая в данный момент так же находится в реанимации в детском отделении.

– Ч–что? – плевать на боль и ушибы. Отбираю руку от губ Вовы и пытаюсь приподняться на локти.

– В свидетельстве о рождении девочки, которое нашли и доставили полицейские указано, что Золотарёв Владимир Николаевич ее отец. Вы же так представились администратору за справочной стойкой?

Вова встает, одергивает пиджак и кажется, на него разом обрушивается вся тяжесть ситуации. Магнетические карие глаза чернеют, и вокруг радужки вспыхивает огонь.

– Зой, я все тебе объясню.

ГЛАВА 2

Слез нет. Я не знаю, куда они деваются. Но я смотрю на мужа и не узнаю его. Чужой, холодный, отдаленный, с каменным лицом и сердцем.

– После выписки вы с Тёмой должны переехать. Я тебя люблю, но…

Мои потрескавшиеся губы нервно подрагивают. Я еще очень слаба и Вова пользуется этим. Ведет себя равнодушно, забывая, что его самые родные люди угодили под колеса большегруза.

Бессердечный трус – эхом проносится мысль.

– Почему? Ты хочешь выставить нас сыном на улицу?

– Его сейчас приведут к тебе. Повидаетесь.

Нарочно не слушает меня, отгораживается невидимой стеной. Дальше от меня и ледянее.

– Вов? Почему?

Он кружится вокруг своей оси, толкает ни в чем неповинный стул и тот отлетает к двери. Гладкий пол – ледовый каток.

– У меня и без вас проблем хватает, поживете немного в пятикомнатных апартаментах, пока я решу кое-какие проблемы. Какого черта, ты вообще спелась с Машей?! На хрена поменяла путевки и снова засунула мое мнение в задницу?!

Подбородок дрожит, пальцами стискиваю больничную простынь.

– Я тебя люблю, Вов…

– Прости, – чертыхается, рвется к кровати, – я тоже, Зой.

Я сглатываю, а он продолжает:

– И я не понимаю, как так произошло…бес попутал…вилами в зад…

Часто–часто моргаю, но это не помогает придержать слезы.

– Почему, Вов?По-че-му!?

– Не знаю, – растирает заросшие щетиной щеки, сутулится, стонет, ворчит. – Правда, не знаю. Я будто не управляю собой и своим телом.

– Уходи. Я не хочу тебя видеть.

– Сейчас не подходящее время, но ты должна меня услышать.

Что еще? Мысленно задаюсь вопросом и сразу же стираю его ластиком из памяти. Вова упирается кулаком в матрас и немного склоняется ко мне. Не похож на раненого зверя. За секунду наряжается в хладнокровного монстра.

– Я не уверен, что Ева моя дочь. Поэтому не решался откровенно во всем тебе признаться.

– Вон! Прочь!

Я нахожу в себе силы для истошного крика. В палату вбегает уже знакомая медсестра и возмущенно вскидывает руками.

– Покиньте палату, немедленно. Больной нужен покой.

– Исчезни, – я поворачиваю голову на бок и тихонько вою.– Испарись навсегда!

Медсестра вводит снотворное средство в капельницу, крутит колесико регулируя дозу, а Вова пятится к двери и скрывается за ней.