— Ты меня слышала. Почему?

— Потому что мой отец причинил мне боль, а я этого не заслужила.

Я впиваюсь кончиками пальцев в ее кожу.

— Миллионы невинных людей страдают каждый день. И никто из них этого не заслуживает. Попробуй еще раз.

Глаза Элоди вспыхивают жаждой убийства, и думаю, что это справедливо. Я веду себя как придурок. Но ей нужно увидеть… Если бы я только смог заставить ее признать…

Она сжимает челюсти, хмурится, взгляд твердый, как кремень.

— Ладно, — выдыхает она. — Я злюсь, потому что эта смерть была слишком легка для него. Они продолжают говорить мне, чтобы я не волновалась, что отец не страдал. Что он даже не проснулся и не мог знать, что происходит. И эта смерть была слишком хороша для него, — выплевывает она. — Он должен был страдать. Я бы хотела, чтобы он чувствовал боль. Чтобы ему было страшно. Мне бы хотелось, чтобы он лег в могилу, полный ужаса от того, какую дерьмовую, ужасную жизнь прожил, и что он, вероятно, заплатит за это. Я бы хотела… — Она задыхается, делая глубокий вдох. Ей с трудом дается оставшаяся часть признания. — Я бы хотела…

— Скажи это.

— Я бы хотела сделать ему больно в ответ. Хотела бы унизить его на глазах у всех его драгоценных армейских приятелей. Хотела бы увидеть выражение его лица, когда они поймут, каким больным, извращенным психом он был. Я бы хотела заставить его заплатить за все, что он сделал моей бедной маме и мне, а потом приставить пистолет к его голове, прямо между глаз, пока тот умолял бы меня проявить милосердие.

— И ты бы проявила к нему такое милосердие? — Я понижаю голос на октаву, сохраняя тон настолько близким к ласковому, насколько это возможно для мужчины.

Моя дорогая Малышка Эль качает головой, пышные волны ее волос колышутся, в глазах — сталь и ненависть.

— Нет. Нет. Блядь. Ни за что.

Я обрушиваю свой рот на ее. Ее тело прижимается ко мне. Девушка ошеломлена такой внезапностью, что становится свинцовой тяжестью в моих руках. Как будто она совсем не контролирует себя. По крайней мере, я бы так подумал, если бы ее губы не разошлись и она не ответила на мой поцелуй. Но Элоди возвращает его с агрессией.

Да. Да, блядь. Возьми весь этот гнев и отдай его мне. Я могу принять его. И хочу этого. Он не может причинить мне вреда.

Элоди не такая, как я. Она сильная, дикая и вполне способна позаботиться о себе, да, но также милая, добрая и нежная. Из хороших людей. Эта ярость подтачивает ее, оставляя уродливый налет на ее трепещущей душе. Это происходит с того дня, как я ее встретил, и мне пришлось наблюдать за этим, зная, чего ей это стоит. И будь я проклят, если позволю этому продолжаться и дальше.

Ее отец мертв, а эта боль внутри Элоди? Она не покинет эту гребаную церковь.

Мои внутренности чернее, чем преисподняя. Я заберу у нее эту тьму и проглочу ее, как мед. И даже глазом не моргну.

Обнимаю девушку, крепко прижимаю к своей груди, но этого недостаточно. Я хочу еще крепче прижать ее, хочу быть еще ближе к ней, поэтому быстро подхватываю ее, отрывая от земли. Она хрипло дышит мне в рот, но не возражает, когда я обхватываю ее ногами свою талию и прижимаю к лакированному гробу ее отца.

— Боже, Рэн, — стонет Элоди. — Мы… мы не можем. Не… здесь.

— Я не могу придумать более подходящего места. — Я покусываю ее шею, не так осторожно, чем следовало бы. На ее нежной плоти легко проявляются следы. Несколько недель после того, как мы только начали трахаться, она ходила по Вульф-Холлу вся в отпечатках моих рук и следах зубов; администрация школы начала поднимать брови, как будто синяки на ее коже были свидетельством какого-то насилия, а не многочисленных оргазмов. Я ухмыляюсь, прижимаясь к ее коже при воспоминании об этом. — Люди верят, что в церквях они ближе к Богу. — Я втягиваю в рот мочку ее уха, слегка зажав ее между зубами. Грубо прикусываю ее, а затем откидываюсь назад и снова беру лицо Элоди в свои ладони. — Будет правильно, если я покажу тебе, что Рай существует в таком месте, как это.

Ее взгляд, еще мгновение назад полный бурлящих эмоций, теперь расфокусирован и растерян. Девушка выглядит потерянной, во власти эйфории. Ухватившись за рукава моей рубашки, Элоди сжимает материал в кулаке и цепляется за меня, рассеяно кивая головой.

— Все что угодно. Да. Лишь бы я не чувствовала себя как… вот так.

Я не нуждаюсь в дальнейших указаниях. Быстро двигаясь, хватаю подол ее черного платья и провожу рукой под ним, сразу же обнаруживая гладкую, шелковистую кожу ее голых ног. Элоди ахает, когда я провожу пальцами по внутренней стороне ее бедер, и в моей груди вспыхивает напряженное, горячее давление.

— Такая красивая. От тебя просто дух захватывает, Малышка Эль.

Девушка ногтями впивается в мои бицепсы через рубашку, когда расцепляет свои ноги, обернутые вокруг меня. Медленно я тяну материал ее трусиков, приподнимая и отводя в сторону, не касаясь влажного жара ее киски.

Но Элоди хочет, чтобы я прикоснулся к ней. Отчаянно хочет, чтобы сделал это. Прислонившись спиной к гробу еще сильнее, она разводит ноги в стороны, раздвигая их пошире и открывая мне больший доступ. Правой рукой она скользит вверх по моей руке, по плечу, по шее, пока не наматывает мои волосы на пальцы. Элоди пытается притянуть меня к себе, чтобы поцеловать, откидывает голову назад, чтобы дать мне понять, что ее рот — мой и я могу брать его, когда захочу.

Это правда, которую я уже знаю.

Каждая частичка Элоди Стиллуотер принадлежит мне с того самого момента, как я увидел ее, выходящей из машины у Вульф-Холла все эти месяцы назад.

Я ухмыляюсь, приоткрыв рот, и откидываю голову назад, отодвигаясь ровно настолько, чтобы она не смогла дотянуться до моих губ.

— Прекрати, — приказываю я.

— Что прекратить? — Ее голос хриплый и растерянный.

Элоди пытается снова притянуть меня к себе, чтобы поцеловать, но я сопротивляюсь.