– Что копошимся? Докторскую потерял?

– Сплюнь! – подал голос Лев Игнатьевич. – Никак не могу найти дизайн эксперимента. Вот покемарил чуток, и всё, не помню куда положил. – Шебурша бумагами, продолжал он поиск.

– Так может твой дизайн, это самое, во сне и приснился? – усердно пытаясь пригладить свою лицевую растительность, усмехнулся Филипп.

– Я самолично вот этим его и записал, – замахал Лев перед лицом товарища огрызком своего карандаша. – Даже руки все ещё в графите.

– А ты в карманах посмотри. У меня обычно всё, что теряется, именно там и оказывается, – в диалоге образовалась неловкая трехсекундная пауза и Филипп Варламович добавил. – Будешь настойку?

– На чем в этот раз? На ящерице или может на саранче?

– Ты уже в какую-то совсем экзотику забрёл. У меня отборная, на папоротнике. Будешь?

– Мне после твоей копчено-лососевой водки уже ничего не кажется экзотическим.

– Так та импортная была, заводская. А это – домашнее производство, вот этими ручками сделано с любовью. Будешь? – переспросил Филипп, доставая из-за пазухи стеклянный пузырёк.

– Ну раз с любовью, то как-нибудь в другой раз. У меня тут дел выше крыши. Сегодня пришел ответ по гранту… в общем, я проиграл, – поник Лев.

– Дааа, не приятно, конечно. А кто выиграл то?

– Молекулярщики, – повисло в воздухе слово вместе с досадой обоих.

– М-да уж, м-да, – провыл Филипп Варламович, предварительно осушив свою подржавевшую флягу. – Нынче молекулярщиков, как муравьев, а нас, натуралистов, поэтов, мечтателей, идейных людей, – как говна у комара.

– На одну мечту и идею реактивы не купятся, эксперименты не реализуются.

– Ну что ты, Лев Игнатьевич, тут пытливый ум нужен и смекалочка. Как говорится, выживает не сильнейший, а приспособ-ле-нней-ший. Вот, например, мой знакомый – арахнолог уж очень нуждался в лазерном микродесекторе. Ну знаешь, такой штуке, которая бы ему на маленьких паучках крохотные бы дырочки делала. А он как биостанций двадцать стоит вместе со всеми нами и нашими органами. Так этот хитрюга, значит, вместо того чтобы отчаиваться, взял и соорудил из копеечного лазера для эпиляции и бинокуляра аппарат ничуть не хуже. Я же говорю, сме-ка-ло-чка!

– Да понял я, понял. Прорвемся. Мне просто докторскую уж больно хочется дожать, понимаешь?

– Много сейчас таких дожималок. Мы науку не для корочек делаем, а для себя и мира, – величественно возразил Филипп Варламович и тут же добавил. – Я что заходил то, не поможешь мне завтра утром, а? Сейчас уж очень интересный для охоты аномально-тёплый сентябрь. Работы много, времени мало, а руки у меня всего две. Выручишь? А раз уж ты и так дежурный, тебе удобнее и ближе всех будет.

– Конечно помогу. А утром, это во сколько?

– В сорок минут шестого встречаемся у выхода.

– Так сейчас же уже почти два часа ночи! – сверля взглядом часы, воскликнул Лев Игнатьевич.

– Точно! Ну, я тогда полетел готовиться, – пробубнил Филипп и спешно выбежал из домика.

«Во плут, конечно. Специально убежал, чтоб я не успел ничего ответить», – подумал Лев Игнатьевич.

Важно отметить, что все работники биостанции отличались особой отзывчивостью. Каждый понимал, что если он готов прикрыть кого-то, то в будущем эта помощь обязательно к нему вернётся. А иногда ты просто не можешь справиться без дополнительных рук: залезть так высоко, пройти так далеко, поймать так много. Рабочий процесс бывает очень спонтанен. Всё решает природа: поймаешь ты то, что тебе нужно или нет; найдешь то, что ищешь сегодня или же проведешь в поисках месяцы и даже годы. Поэтому на станции сложился свой некий симбиоз взаимоотношений, в который с натяжкой вписывался Филипп Варламович. Как самому харизматичному и яркому персонажу на ближайшие 50 километров во все четыре стороны, Филиппу многое прощалось: острые шутки, ехидные замечания и прямые насмешки. Иногда, правда, бывало, что его клинило. Как будто где-то там, внутри черепной коробки, переключался тумблер. В такие моменты он обычно выдавал какую-нибудь глубокую философскую мысль, смотря в даль и не спеша покуривая трубку. Все знали, если пахнет табаком, то у Филиппа Варламовича настали эти дни.

Можно сделать вывод, что Филипп был избалованным ребёнком, любимчиком биостанции. Он прекрасно это знал и частенько не гнушался пользоваться своими привилегиями. На просьбы о помощи откликался редко, дежурствами менялся не часто. На каждую подобную просьбу у него находилось оправдание такого искусного толка и сочинения, что никто не желал его в этом уличать. Лев Игнатьевич не был исключением.

Вот и сейчас сознание Комарова начало медленно смиряться с тремя часами предстоящего сна, учёный быстро сходил проверить, не попался ли кто в ловушки. На биостанции практически всегда кто-то кого-то да ловит, и, чтобы каждый не сидел рядом со своей западней, задача ежечасной проверки ложилась на плечи дежурного. Сегодня все они были пусты.

Зайдя обратно в дом, Лев Игнатьевич посмотрел на себя в маленькую, едва отражающую поверхность на стене, которая когда-то была чистым зеркалом. Учёный был вполне хорош собой. Постоянные нагрузки как ума, так и тела сделали его крепким мужчиной. Свежий воздух и ежедневные солнечные ванны благоприятно сказывались на здоровье и настроении. Единственное, что не хватало Льву Игнатьевичу для полного счастья, так это времени. Его всегда было катастрофически мало.

Пригладив растопыренными пальцами волосы, Лев было уже направился в постель, когда услышал рядом со своей койкой некое скрежетание. «Мышь что ли? – подумал он про себя, и звук трансформировался. Раздался топот. – Ну не может же мышь так бегать. А если не мышь, то тогда кто? Крыса? Звуки доносятся с чердака. Хм, ну нет, даже очень жирные крысы тоже на такое не способны… – В этот момент к какофонии звуков прибавился треск, и через секунду прямо над ложем дежурного что-то полетело вниз».