ВОСПОМИНАНИЯ

В. С. Фраерман

ДУША ХУДОЖНИКА

В трудных походах в годы гражданской и Великой Отечественной войн, в частых поездках по стране, в интересных встречах и не менее интересных размышлениях прошла жизнь Рувима Исаевича. Чуткий, обаятельный человек, милый чудак, он таким оставался до самых последних дней своей жизни. И надо отметить мужество Рувима Исаевича. Несмотря на затяжные болезни, опасности и лишения, он не растерял на своем трудном жизненном пути ни веры, ни доброжелательности к людям, ни чувства справедливости, ни способности воспринимать поэзию такого далекого и сурового края, как Дальний Восток, который он полюбил всем сердцем и которому посвятил свои лучшие произведения.

Как живет в своем творчестве — рассказах, повестях, романах, очерках, критических статьях — Рувим Исаевич? В каких героях он искал как бы дополнения себе и каков тот особый душевный ритм, осуществления которого он добивался до последних дней своей жизни?

Душа его была открыта для объективного отношения к миру и человеку. Художник, будь то писатель или музыкант, в своем творчестве вступает в живое общение с создаваемыми им образами, какое ему свойственно и в общении с реальными людьми. Но душевный склад в творчестве проявляется более последовательно, чем в реальной жизни, где разные случайности затемняют, а порой, может быть, даже искажают характер человека. В творчестве, конечно, легче оставаться самим собой, чем в сутолоке жизни. По складу ума Рувим Исаевич был человек вдумчивый, созерцательный, я бы сказала, аналитического ума. Ему была свойственна тонкость, чуткость и изящество мысли. Читатель порой, может, и не согласен с мнением автора, но вряд ли он не почувствует обаяния его изящной мысли, чуть скептической, с грустной иронией, но со способностью к внутренней свободе. Его всегда интересовала личность человека, его внутренний мир, а самые «новые взгляды» его не привлекали, если он видел, что произносит их пустой человек. Его собственные взгляды и понимание мира никогда не заслоняли интереса к чужим мыслям. Он считал, что, кроме взглядов, в человеке интересен его характер, воля, склад ума, его внутренние запросы.

Рувим Исаевич не был пессимистом, но порой поддавался пессимистическому настроению и тогда любил перечитывать «Довольно» Тургенева. Но он никогда не разделял взгляда о бессилии личности и любил мысль Потебни о том, что отвлеченная творческая мысль — грандиозное проявление силы человека. К творчеству разума и света — может быть, так следует определить идею, которую Рувим Исаевич считал главной в литературной работе писателя. Когда он садился за стол писать, эта идея была для него успокоением, о котором поэт сказал: «Тогда смиряется души моей тревога».

Всю жизнь он поклонялся искусству, любил поэзию, литературу и с сожалением относился к тем, кто в искусстве видел средство для личного успеха и благополучия. Искусство и благополучие различны, считал Рувим Исаевич, как лед и пламень.

Страсть к поэзии проснулась у Рувима Исаевича с детских лет; его отец — прекрасный знаток леса — брал сына с собой на подмогу и объяснял ему характер каждого дерева, как оно живет, что любит, чем болеет и чем ему можно помочь. Отец останавливался перед кустиком таволги и обращал внимание сына-на прелестный розовый цвет растения. Показывал мать-и-мачеху — у нее одна сторона шершавая, а другая ласковая, нежная. Вот конский щавель и листья огромного лопуха — народ лечил им больные суставы. А вот и чистотел, его желтым соком ласточки исцеляют больные глазки своих птенцов. Подорожник, оказывается, останавливает кровь, а ромашка полезна для желудка и при болезнях горла.

Отец слушал песенку овсянки и объяснял, как отличить ее трель от соловья или малиновки. Говорил, какие бывают зори и что означает их цвет: ярко-красный, пылающий, или золотисто-розовый, который предвещает погожий денек. Различал росы — злые от ласковых и мягких, которые увлажняли землю и усиливали травяные запахи. Рассказывал о деревьях — какие из них идут на стройку или на дрова.

Возвращались из леса поздно. В небе в хвосте Большой Медведицы давно уже сверкала Северная звезда. Ночевали у знакомых крестьян. И долго еще отец толковал с мужиками о трудной доле крестьянина, которому приходится отдавать за долги клочок своей земли и наниматься к барину работать на его фольварках. Не эти ли ночи в лугах и полях и ранние рассветы пробудили у Рувима Исаевича любовь к пылающим закатам, ласковым утренним зорям, к сереньким туманным дням, научили находить прелесть в игре красок света, в шуме ветра и травы под «редеющим туманом» и ждать поры «прелестных бунинских облаков». Отсюда, может быть, и родилась у Рувима Исаевича любовь к русскому слову, богатому в своем звучании, ритме и мелодии. Трудные условия работы русского и белорусского крестьянства, быта и жизни евреев и других представителей нерусской национальности в царской России рано посеяли в душе мысли о неравенстве людей — бедных и богатых, русских и нерусских. Особенно это сознание неравенства появилось в годы, когда Рувим Исаевич партизанил на Дальнем Востоке и близко познакомился с тяжелой жизнью так называемых в те времена «инородцев» — гиляков, тунгусов, якутов, орочей, гольдов, угнетаемых царским правительством.

На Дальнем Востоке в это время шла борьба за освобождение края от разных белогвардейских банд. Рувим Исаевич впервые задумался о смысле жизни, о необходимости не отделять свою жизнь от жизни трудового народа и его борьбы за освобождение от всякого гнета. Как часто он вспоминал необозримые просторы Дальнего Востока, которые навсегда пленили его душу и воображение. Хотелось глубже узнать этот край неограниченных пространств и возможностей, край, на который зарился молодой японский империализм. Юноша стал понимать, жизнь — дело трудное, серьезное и прожить ее достойно, с пользой не только для себя, а главное для Родины — великое счастье. Знакомство с тяжелыми условиями жизни народов Севера, притеснения царского правительства вызывали в душе Фраермана большое сочувствие и желание узнать ближе жизнь, обычаи и душу инородцев.

Гражданская война на Дальнем Востоке расширялась и обострялась. В Уссурийском крае засел атаман Семенов, на юге — барон Унгерн, с востока грозили Япония и Калмыков, на западе — Колчак. Добравшись до Никольска-Уссурийского, Рувим Исаевич сразу отправился в железнодорожное депо и предъявил свою путевку. Он был принят подсобным кочегара и ездил в рейс Никольск-Уссурийский — Хабаровск. Но однажды доехав до Хабаровска, они уже не могли вернуться в свое депо: Никольск был занят Семеновым. Осень приближалась. Уходил последний пароход вниз по Амуру. На корме расположились грузчики, и Рувим Исаевич присоединился к ним. Вверх по Амуру пароходы уже не ходили. Николаевск был осажден японцами, там организовались партизанские отряды, правый берег Амура около города держали амурские партизаны. К ним-то и присоединился Фраерман возле поселка на мысу Керби. Там он скоро получил работу в газете «Красный клич». Зиму он прожил трудно. Работал и нивелировщиком, и учителем, и бухгалтером, пока не связался со штабом партизан, которые укрепились на мысу Керби, на правой стороне близко от устья Амура. Так подошел 1920 год. Судьба Рувима Исаевича круто изменилась.

5 мая 1920 года штабом партизан он был назначен комиссаром партизанского отряда, который должен был немедленно выступить в поход, установить в тунгусских стойбищах Советскую власть и произвести выборы в Советы. Поход продолжался до конца декабря. Пришлось перевалить через Яблоновый хребет в наиболее низком месте. Почти все олени от голода пали, партизаны и сами нередко питались мохом. Они были уже близки к гибели, но к ним пришла помощь из Якутска. Встречал их председатель Якутского обкома Амосов. В Якутске Рувим Исаевич был назначен редактором газеты «Ленский коммунар». Весной 1921 года его избрали делегатом на Первый сибирский съезд работников печати, который проходил в Ново-Николаевске. По приезде туда Рувим Исаевич явился в редакцию газеты «Советская Сибирь» и там встретился с Емельяном Ярославским, который предложил ему остаться после съезда в редакции в должности секретаря. Ярославский был представителем Сиббюро ЦК РКП (б) и редактором газеты «Советская Сибирь». Он с интересом расспрашивал Фраермана о Якутске, где когда-то отбывал при царизме ссылку, учил молодого сотрудника быть настоящим советским журналистом. Он же направлял первые шаги Рувима Исаевича в литературе и советовал написать очерк о длительном и опасном походе партизан с берегов Амура до истоков Лены. Ярославский напечатал и первое стихотворение Фраермана «Белоруссия».