И от героев своих он требовал не сверхъестественных поступков, но дарил им благородное сердце, всегда готовое к подвигу. Таковы его любимые герои: Артемка, Ляся, Пепс, Лясин дедушка — Кубышка, Ахмат и его бабушка, Байрам и другие.

Прислушиваясь к критике, он не падал духом, а трудился, оттачивая перо и подходя к своей любимой теме — теме мастерства и труда. Он был влюблен в красоту труда, в его поэзию. Стоит перечитать его повесть «Зеленый сундучок», чтобы убедиться в этом. Так вдохновенно, так проникновенно писать о тайнах мастерства могут только люди поистине влюбленные в труд, будь то труд сапожника Артемки, борца Пепса или танцовщицы Ляси. Вчитайтесь: «Оркестр заиграл «Осенний вальс». От этих грустных звуков по телу девушки пробежала теплая волна, и юная артистка сразу же прониклась тем чувством внутреннего ритма, которое зорче глаза предостерегает от малейшего неверного движения».

Не удивительно, что через несколько лет, написав повесть «Звездочка» о ремесленниках, Василенко обратил на себя внимание подлинных ценителей искусства живописания и в 1948 году получил за эту повесть Государственную премию.

В работе Василенко черпал свои душевные силы и находил настоящую радость. Кроме повестей, он написал много рассказов. Его поэтическое восприятие жизни я увидел в самых ранних рассказах. По существу, он был поэтом, художником серьезным и талантливым. Даже в самых ранних его вещах я всегда находил поэтические мысли и образы, близкие и моему сердцу, о чем я не раз писал Ивану Дмитриевичу.

Очень трогательна была его забота о библиотеке имени Чехова (в Таганроге). До последних дней он не забывал заботиться о пополнении ее фонда. Влюбленный в Чехова, в его чарующее творчество, он всегда как бы с трепетом мысленно склонял голову при упоминании этого священного для него имени.

Василенко работал неутомимо до того печального дня, когда в последний его приезд в Москву (в мае 1966 года) он скоропостижно скончался за рабочим столом.

ИЗ ФРОНТОВЫХ ОЧЕРКОВ

НИКОГДА НЕ ЗАБУДЕМ

Вот и мы вернулись, мать.

Ты помнишь, мы встретили тебя в крови, в слезах на дороге на последнем нашем рубеже.

То было осенью, в самом начале зимы, когда еще только «белые мухи» начинали носиться в воздухе.

Мы принимали смерть и раны, но врага не пустили дальше.

А теперь мы идем вперед. Мы идем в мороз и вьюгу, по глубоким нашим снегам. И враг отступает перед нашей неисчислимой силой.

Вот тот лесок, сквозивший белыми стволами. За ним дорога, где между врагом и нами начиналось мертвое пространство. Даже птица не смела пролететь над ним. Летали только пули, да мины, да шумели осколки снарядов.

Мы минуем его.

И вот уже места, по которым ступала недавно нога наших смертельных врагов.

И раны наши снова раскрываются и кровоточат по-новому.

Мы идем по своей земле.

Мы смотрим на наше русское морозное небо, и оно кажется нам не таким чистым, не таким высоким, как прежде. Потому что на него смотрели немцы.

Мы глядим на родных наших зимних птиц, на снегирей красногрудых, на шумных ворон, но они кажутся нам не такими веселыми, как прежде. Потому что на них смотрели враги наши.

На свои поганые могилы они рубили нашу белоствольную русскую березу, наше любимое дерево, чтобы сделать из него для своих солдат кресты. Сотни тысяч низеньких, в пол-аршина, немецких крестов.

Сентиментальная сволочь. Как смели они это делать?

Мы готовим для них иной крест. Для него хватит одной только осины, только одного кола, общего для всей фашистской Германии.

Мы уже рубим его. Ты слышишь стук топора, свист наших пуль, грохот наших орудий.

Им уже некогда ставить кресты. Они бегут, бросая своих мертвых солдат на дорогах, в кюветах, у вшивых своих блиндажей. Весь лес в снежных буграх. Но это не простые сугробы. Это наши вьюги завевают немецкие трупы, потому что на них противно смотреть. Короткие, маленькие и, черт их возьми, почему-то все рыжие, они и мертвыми не кажутся нам людьми.

Мы смотрим на тысячи этих скрюченных и застывших и говорим себе:

— Мало. Мало. По счету еще не хватает.

Где наши города и деревни?

За нашей спиной мы слышим твой плач, наша старая мать, плач наших детей и сестер. Они ищут пристанища. Но вместо теплых и светлых домов, построенных нашими руками, находят только чистое поле. До самого неба поднимается запах гари. Пожар и разорение по всей земле.

Вот село Воробьи, вот Напиво, вот Угодский Завод и Окатово. Все сожжено и разграблено, все съедено врагом — скот и птица...

Русские были как колодники наклеймены, пронумерованы немцем и загнаны глубоко в землю. И оттуда, из тьмы землянок, из темных, холодных камер смотрят на нас светлые глаза наших детей, до краев наполненные муками, голодом и страхом.