– Спасибо за интересную лекцию. Но можно не сейчас выслушивать это занудство?

– Какая у тебя температура?

– Понятия не имею, – спустя приличную паузу, наконец отвечает Эля. Нет, дохлый лебедь вообще мне не по вкусу. – В этой квартире нет ничего, кроме просроченных аскорбинок. Я бы у вашей бабушки попросила, но она решила невовремя свинтить.

– Туфли за сто косарей есть, а позвонить некому. Тяжела жизнь богатых папиных дочек, решившихся на самостоятельную жизнь, – ну вот сейчас очухаешься точно. – В твоем случае замужество все же – лучший вариант.

Не проходит и секунды, как она резко открывает глаза и злобно цедит:

– Да пошел ты.

– Как бальзам на душу. Но ты еще не доросла, чтобы мне тыкать. Тем более посылать, когда находишься в столь уязвимом положении.

– А я не на практике. В своем доме что хочу, то и делаю.

– Когда ни от кого не зависишь, то, да, вполне. Раздевайся.

– В смысле?

– В прямом. Переодевайся во что-нибудь дышащее, а не в эту синтетику, цель которой возбудить.

– Это вообще-то качественный шелк, а не синтетика.

– Да, да, за сто косарей, или двести, как и туфли. Переодевайся. Вирус или бактерию этой пижамой не победишь.

На девяносто девять процентов уверен, что пижаму она не переоденет и вовсе не потому, что нет сил, а из-за упертости.

Нахожу ее сумку в коридоре и достаю фонендоскоп. Бегло осматриваю гостиную, задерживаясь взглядом на столе, на котором, не побоюсь этого слова, гора медицинских справочников.

И нет, там, вопреки сложившемуся о ней мнению, не методички аля «Косметическая дерматология» и «Техника косметических инъекций», тут просто стол фанатички терапии и эндокринологии. Неожиданно, мягко говоря. Совершенно не вяжется образ выскочки с девушкой, реально поглощённой медициной.

Сам не понимаю, какого черта вместо того, чтобы послушать ее легкие, оказываюсь на кухне. Квартира совсем не вяжется с внешностью Эли. Старый ремонт и никакого лоска. Удивительно, как еще не сбежала отсюда под отцовское крыло.

Даже я, выросший в обеспеченной семье, но привыкший к простому, с уверенностью могу сказать, что это не лучшие условия. Но при этом на кухне имеется новая посудомоечная машина, явно недавно встроенная, в отличие от старого холодильника и плиты. И это несомненно дело рук выскочки. Ну да, посуду мыть – не дело принцесс.

Открываю холодильник и конкретно охреневаю. Я всегда был уверен, что такое есть только в кино и в постановочных видео показушников блогеров. Йогурт, помидоры, перец, спаржа, руккола, море зелени и больше… ни хрена. Что за херня?

Морозильник плачет чуть меньшими слезами. Здесь имеются креветки и не первой свежести кусок красной рыбы. Серьезно? Ни мяса, ни куска курицы, ни сыра, ни банальной банки варенья, чтобы сделать морс? Ну и бедовая девка. Откуда еще с таким скудным питанием имеет такую фигуру? Она что вегетарианка?! Стоп, какая мне на хрен разница?

Возвращаюсь в спальню и, ожидаемо, рыжая вместо того, чтобы переодеться, спит. Хоть и не информативно, но тут и без термометра понятно – горит, бестолочь. Скидываю с нее одеяло и в этот момент Эля открывает глаза.

– Садись и поднимай майку.

На последней фразе рыжая прям оживает. Садится на кровати, опираясь на одну руку, и переводит на меня затуманенный взгляд.

– Серьезно думаете, что я перед вами оголюсь?

– Так выбора нет.

– Н-е-е, – протяжно произносит она, свесив ноги с кровати. – Мне бы не хотелось, чтобы мои прекрасные верхние девяносто первым увидели вы. И без того хватило, что первый живой в моей жизни член был дедули Вениамина Петровича. Так что, мою грудь вы не увидите.

– Ты смотри, даже имя деда запомнила.

– Ну конечно, а как еще? Первый член все-таки.

– Не надоело придуриваться?

– Мне двадцать два. Когда как не в моем возрасте придуриваться с температурой наверняка под сорок?

– Поднимай майку.

– Нет.

– Ты совсем дура? Поднимай, – уже несдержанно бросаю я, смотря на то, как испуганная бестолочь поднимает майку и останавливается на уровне груди. Впервые за сегодня смотрит на меня без прищура каким-то странным взглядом. Серьезно? Я же не дальтоник и у нее реально покраснели шеки? Задать этот вопрос я не успеваю, она поворачивается ко мне спиной и полностью оголяет спину, благо, не усыпанную веснушками. На этом благо заканчивается. Ничего хорошего в легких у выскочки нет. – Заканчивай дурить и поворачивайся передом.

– Отвернитесь, пожалуйста, – ну, просто редкостный бред. Кому скажи – не поверят. – Я не шучу, – да какие уж там шутки с детским садом.

Не знаю на кой хрен ведусь на ее просьбу и отворачиваюсь.

– Можно. Только строго по всем точкам аускультации. Руки от груди я не уберу.

Больно надо было. Редкостная дура, которой-таки придется гульнуть в больничку.

– Можешь натягивать на себя синтетическую хрень.

– Ну что скажете, Сергей Александрович?

– Все плохо, Эля.