Шрифт:
Раздался звон колокола, жалобным звуком раскатившийся по всему замку, означавший полночь.
Камин погасал.
Немногие рыцари, еще державшиеся на ногах, собрались в кучу и стали обсуждать последние подробности предстоящей экспедиции и, чокнувшись, выпили еще и опрокинули свои кубки в знак окончания пира и заседания.
– За славу, за Эмму, за гроссмейстера! – раздавались крики.
– Куда же?.. На лошадей? – спросил фон Ферзен, увидя, что многие расходятся.
– Нет, сперва в постели. Рог разбудит нас, – отвечали ему…
– Так до завтра.
– До утра…
Все разошлись. Фон Ферзен ушел в свою спальню вместе с Доннершварцем.
Бернгард вышел из замка и прошел в парк.
Он сам не мог понять волновавших его чувств… но ему хотелось и плакать и молиться, а главное – быть одному…
XXII. В подземелье
Пока рыцари с усердием и отвагой, достойными лучшей цели, опустошали содержимое погребов фон Ферзена, русские молодцы в рыцарских шкурах тоже не дремали.
– Братцы, – говорил товарищам Пропалый, стоя над загадочным творилом, куда на их глазах скрылась таинственная процессия, – мы взбирались на подоблачные горы и на зубчатые башни, но не платились жизнью за свое молодечество, почему бы теперь не попробовать нам счастья и не опуститься вниз, хотя бы в тартарары? Я, по крайней мере, думаю, что нам не найти удобнее места, где бы мы могли погреться вокруг разложенного огня, да кроме того, мы разузнаем, кто эти полуночники. Лукавый их ведает, что у них на уме? Может, они для нас же готовят гибель!
– Мы готовы, идем хоть на край света! Веди нас хоть туда, куда и орел не нашивал добычи, где конец странствия облаков, мы за тобой всюду, – отвечали ему дружинники.
Осторожно подняли они чугунную доску, и ощупью один за другим начали они спускаться в подземелье.
Чутко прислушиваясь на каждом шагу, они медленно спускались все ниже и ниже.
Кругом внизу царила гробовая тишина.
Страшная сырость и спертый воздух затрудняли дыхание.
Наконец они почувствовали под ногами вместо камней сырую землю – лестница кончилась. В подземелье было совершенно темно. Вытянув перед собой руки и ощупывая мечами впереди себя, храбрецы двинулись среди окружавшего их могильного мрака.
Мечи рассекали только воздух.
Вскоре, впрочем, один из дружинников встретил своим мечом стену. Шедшие повернули вправо и увидали вдали слабое мерцание огонька.
Дружинники пошли на огонек, и скоро до них стали доноситься голоса людей.
При слабом освещении смоляного факела, который держал один из четырех находившихся в подземелье людей, наши храбрецы, приблизившись к ним, рассмотрели тяжелые своды стен и толстые столбы, подпиравшие закопченный потолок.
За последними скрылись они, чтобы быть незамеченными до времени и стали прислушиваться к разговору неизвестных. Одного из них, впрочем, они вскоре узнали по голосу.
Это был – Павел.
– Ну, Гримм, теперь все кончено! – говорил он. – Девица в наших руках… Что же медлит и не идет рыцарь?
– Ты молодец хоть куда, парень не промах, – отвечал Грамм. – Только доделывай начатое, тогда рыцарь наградит тебя…
– Удавкой, как бешеную собаку; знаю я вас… но вот, кажется шпоры… Это он…
На самом деле, другой факел еще более осветил присутствующих в подземелье.
Его нес оруженосец Доннершварца.
За ним шел и сам он, пошатываясь на каждом шагу.
– Ну, что… добыли ли? – рявкнул он, обращаясь к Павлу.
– Наше слово свято, – отвечал тот, указывая рукой на дверь, видневшуюся в глубине, и повел его к ней.
– Ну, Гримм, черт возьми, – ворчал, следуя за ним, Доннершварц, – нашел же ты местечко, куда спрятать ее. Видно, ты заранее привыкаешь к аду…
– Привыкнешь! – лаконически и лукаво отвечал Гримм.
Пропалый подал знак своим, и дружинники погнались за ушедшими.
Павел с шумом отодвинул железный засов. Чугунная дверь, скрипя на ржавых петлях, отворилась.
В низкой, тоже со сводом комнате, отделенной от подземелья полуразрушенной стеной, висела лампада и тускло освещала убогую деревянную кровать, на которой, казалось, покоилась сладким сном прелестная, но бледная, как смерть, девушка.
Шелковый пух ее волос густыми локонами скатывался с бледно-лилейного лица на жесткую из грубого холста подушку, сквозь длинные ресницы полуоткрытых глаз проглядывали крупные слезинки…
Увы! Это был не сладкий сон, а глубокий обморок.
Доннершварц бросил на нее плотоядный взгляд, но приблизившись воскликнул: