Кстати о страхе. Когда-то, лет в 15 -16, я задумался о природе собственного страха. С детства я ощущал неприятное это чувство при агрессивном поведении, при громких звуках, при внезапном лае собак, просто непонятно отчего. Причем я впадал в некий ступор, затормаживался, стоял, как истукан, язык прилипал к нёбу, я не мог говорить, если ко мне обращались, потом старался куда-нибудь скрыться, чтобы быть в одиночестве, которое никогда меня не угнетало. Тогда я не знал ни о Фрейде, ни о его методе психоанализа, но пришел к выводу, что причиной страха моего является именно то воспитание, которое применил ко мне, пусть и однократно (о других случаях мне не рассказывали), мой отец. Структура моего мышления такова, что я многократно переживаю, «пережевываю», любое событие, каким бы незначительным оно не было, если я в нем участвовал и повел себя не так, как до?лжно себя повести. Это угнетало меня, я старался волевым усилием отогнать, чаще неприятные, воспоминания, чтобы не истощить свою душу. Человек, породивший меня с мужской стороны, сделал великое злое дело, вдолбив в подсознание страх перед другим человеком: я не могу начать разговор с незнакомым, даже в группе знакомых я теряюсь, не умею обращаться с просьбами, предпочитаю полное одиночество. В 15-17 лет я переживал даже, спрашивал себя: «Почему у меня нет друзей?» – и, не найдя ответа, решил, что такова моя планида. Я с этим смирился. Не смог победить это, заложенное в слишком раннем возрасте, ощущение собственной одинокости.

При этом страх перед темнотой, свойственный многим детям, я легко преодолел. Мама часто задерживалась на работе до поздней ночи, я оставался дома один, и, когда приходило время сна, выключал свет, ложился в кровать и засыпал под звуки работающего еще радио.

Радио сопровождало меня всю дошкольно-школьную жизнь, оно всегда было фоном. чем бы я ни занимался. Телевизора у нас не было, магнитофона тоже, оставалось только радио, как неотъемлемый атрибут быта. Большинство звуков из радио я не воспринимал, новости меня не интересовали, о чем еще там рассказывали в пору моего детства, я и не вспомню, но отлично помню голоса Юрия Левитана, Николая Литвинова, Татьяны Пельтцер, многих других актеров, читавших рассказы и повести, стихотворения, рассказывающие о жизни великих писателей и поэтов, о героях войны и труда, о космонавтах и прочем. В памяти навсегда остается радиоспектакль, неоднократно повторяемый в те годы: «Солдат и Ева», – о чем он, не помню, название застыло в памяти; еще помню, что при некоторых сценах этого спектакля появлялся страх, связанный то ли с ведьмой, то ли с каким-то пожаром.

Наверное, до конца школы, каждую пятницу в девять часов вечера, я начинал слушать передачу Виктора Татарского «Встреча с песней», голос автора мне очень нравился, он проникал в самую суть моего существа, завораживал своим звучанием, – это была великолепная передача.

Утро начиналось с сигналов точного времени, новостей, потом звучало: «Начинаем производственную гимнастику», – а дальше радио продолжало говорить, а мне, в школьные годы, нужно было собираться в школу.

Чем я занимался, придя из детского сада, честно говоря, точно не помню. Играл в кубики, башенки, что-то малевал на листах бумаги, бессмысленно-детское, скуки я не испытывал никогда. А где-то между четырьмя и пятью годами появилось главное увлечение моей жизни – чтение.

Целенаправленно меня читать никто не учил, знакомые маме педагоги утверждали, что учить до школы не надо, а то в школе будет неинтересно. Могу сказать одно, причем вполне уверенно – они ошибались: мне всегда было интересно учиться.

Так вот. Мне, конечно, как и всем детям, вероятно, читали детские книжки. Я любил слушать, но, как помню, все-таки мама была очень занята, сестра училась. Читали нам книжки в детском саду, мы даже учили какие-то стихи с чужого голоса, но я это плохо помню. А помню, что я, открывая «взрослую» книгу видел в ней лишь сплошные темные полоски, а букв не различал. А потом что-то случилось, я начал видеть мелкие буковки, точечки, крючочки, черточки. И, наверное, я не помню, мне захотелось разобраться, а что значит читать.

Я говорил неоднократно о том, что мама была очень занята на работе. Она работала главным бухгалтером отделения Госбанка СССР, каждый день надо было «подводить баланс», а он часто «не шёл», потому вся бухгалтерия сидела иногда до поздней ночи. Вечером я часто приходил к маме на работу, чтобы, при удачном раскладе, мы вместе шли домой. Но, занятая делами, она сажала меня за пустующий стол, давала карандаши, чернильную ручку, – и я начинал что-то малевать. Но однажды я попросил показать мне, как читать. Мама начала с самого простого, что только можно придумать, показав мне две буквы: «М» и «А», – и научила соединять их вместе. И я сразу понял. Потом я начал узнавать у мамы другие буквы и они, как верные друзья, откладывались в моей памяти прочно, позволяли соединять их вместе, складываясь в определенные слова, чему я несказанно радовался. В самой бухгалтерии книг не было, только инструкции «Для служебного пользования», но мне их доверяли, на шпиона я никак не тянул. По этим инструкциям я и начинал читать. Последняя буква, которую я узнал, была «твердый знак», в отличие от «мягкого знака» с его произношением мне пришлось помучаться, никак не мог уловить их отличие, понял только с помощью примеров. С того момента, как я узнал все буквы и знаки я начал читать про себя, а, если читал вслух, то никогда не читал по слогам, только слово целиком.

Поняв, что я научился читать, мама купила мне «Букварь», но он мне не понравился, все, что там было напечатано, я уже знал. Я перечитал все домашние детские книжки и стал говорить, что мне нечего читать. И тогда мама сказала: «Пойдем в библиотеку». И в пять лет я переступил порог районной библиотеки, детского ее отделения.

Библиотекарь сначала удивилась, спросила, сколько мне лет и заметила маме, что напрасно я научился читать. «В школе ему будет неинтересно», – заявила и она, попросила меня прочитать заглавия книжек и спросила, что бы хотел почитать, указав на полку с тоненькими детскими книжками. А я в это время уже рассматривал не тонкие книжки, а толстенькие, и душа горела от желания скорее их взять в руки. Потом мы сошлись на том, что тонкие книги я брать не буду, и библиотекарь дала мне пухленький журнал, на котором была фотография полуголых африканских детей. Сказав, что на чтение отводится две недели, библиотекарь с нами распрощалась.

Журнал я осилил за два дня и снова оказался с пустыми руками. Я взял его в руки и сам пошел в библиотеку. Та же библиотекарша немного поспрошала меня, что я помню из прочитанного, и ответ ее удовлетворил. Когда она спросила, что еще дать мне почитать, я попросил: «А можно я сам», – и было дано разрешение. Тогда я выбрал четыре книги, среди них была «Знаменитый утенок Тим», но очень волновался, что библиотекарь не позволит взять так много книг. Но она позволила. С этой поры началось мое главное хобби – запойное чтение. Об этом я расскажу чуть позже.

В школу я пошел в семь лет, как и было положено. Лет в шестнадцать я задавался вопросом, что было бы, если бы моим образовательным воспитанием занимались целенаправленно. Тогда и по радио и в газетах сообщали о случаях быстрого прохождения образования в школе, о детях, которые в тринадцать лет заканчивают десятый класс. Я подумал, что, возможно, и мой срок учебы можно было сократить. Но некому было этим заниматься.

В первый класс я пошел, умея читать «про себя и вслух», знал счет до тысячи и обратно (бывший одноклассник в весьма зрелом возрасте как-то напомнил, что в первом классе я даже хвастался, что могу считать до миллиона и обратно), понимал сложение-вычитание-умножение-деление целых чисел, знал, что такое дроби и умел с ними обращаться, наизусть выучил по оборотной стороне тетради «в клеточку» таблицу умножения и понимал, как она устроена.