Но они никогда не узнают их так, как я. Никто бы не узнал.

Никто не видел, как сильно такой человек, как Алистер, заботится о людях. Как легко он готов пожертвовать собственной жизнью ради того, кого любит.

Думаю, мы заботимся о них больше, чем большинство.

— Ты планируешь пойти к алтарю до того, как я умру? Или подарить мне внуков?

Я закатываю глаза, глядя на него.

— Ты слишком много времени проводишь, слушая маму.

Я ничуть не удивлен, что она втянула его в это. Если она попытается рассказать мне еще об одной незамужней дочери своих друзей, я перестану ходить на семейные обеды.

Я сделаю все, чтобы дать отцу то, о чем он просит, прежде чем он уйдет из жизни. Жениться на ком-то? Этого не случится.

— Я знаю, что потеря Розмари была для тебя тяжелой, — он кладет слабую руку мне на плечо. — Но тебе разрешено снова любить, малыш.

Моя челюсть сжимается.

Все так любят говорить мне это. Розмари хотела бы, чтобы ты был счастлив. Тебе разрешено жить дальше. Она хотела бы этого для тебя. Как будто они знают ее лучше, чем я.

Неужели они думают, что я не знаю этого? Что я не знаю, что она хотела бы, чтобы у меня была хорошая жизнь, чтобы я нашел кого-то, кого можно полюбить? Рози, наверное, миллион раз с тех пор как умерла, перевернулась в гробу от всего, что я делал. Я знаю, что она хотела бы, чтобы я жил дальше.

И часть меня так и сделала. Последние два года я смирился с тем, что она ушла и больше не вернется. Не любовь к Рози удерживает меня от того, чтобы отдаться другому человеку.

Я всегда считал, что любовь похожа на воду, на то, как она течет между телами и душами. Вы не можете остановить ее поток, потому что если один путь закрыт, она просто найдет другой.

Это та часть меня, которая отказывается любить снова. Я проклял свою душу, потому что знаю, что такое боль от потери человека. Я больше не буду так поступать с собой.

— Да, — единственный ответ, который я даю. Что еще я могу сказать?

Мой телефон жужжит в руке, и когда я опускаю взгляд на заблокированный экран, на этот раз это не сообщение из группового чата. Это электронная почта.

Я отключаю свою рабочую почту, когда меня нет в офисе и папа на химиотерапии — очень ответственно с моей стороны, — поэтому новое сообщение пришло на мой личный почтовый ящик. Я открываю его, ожидая получить спам, но мои брови сходятся вместе, когда я смотрю на сообщение.

Это неизвестный отправитель с прикрепленным зашифрованным видеофайлом и одной строкой текста.

Я еще не закончил с вами четырьмя. Пора возвращаться домой, мальчики.

Я молча надеюсь, что это вирус, пытающийся украсть мои банковские данные, и начинаю скачивать файл. Медсестра возвращается, отводя от меня внимание любопытных глаз отца, пока она отцепляет его от химиотерапевтического аппарата.

Тонкие волоски на спине медленно, один за другим, встают дыбом, а в комнате становится как-то слишком холодно. Я крепче сжимаю телефон, пока он продолжает загружаться, и неважно, как сильно я надеюсь, я знаю, что это не случайный хакер.

Удача никогда не бывает на моей стороне.

Голос отца, смешиваясь с голосом медсестры, уходит на задний план, все дальше и дальше исчезая из моего сознания, пока я сосредотачиваюсь на видео. Я быстро убеждаюсь, что громкость уменьшена, прежде чем нажать «play».

Меня встречает темный экран, но он остается таким всего несколько секунд. Вскоре мой экран освещается, а записывающий человек направляет камеру вверх. Передо мной разворачивается сцена, которую я уже видел.

Сцена, которую я пережил.

Рук, Алистер и я стоим вокруг зарождающегося костра. Рук раздувает пламя, а мы с Алистером хватаем изуродованный труп Коннера Годфри и швыряем его в пламя.

Мы все в крови избавляемся от тела посреди ночи на заднем дворе Лиры Эббот. Наши лица видны — мы не сможем отрицать этого или заставить адвокатов помочь выйти нам сухими из воды.

Каждая минута записана на камеру. На чужой телефон — бог его знает чей. Люди, которых я не знаю, люди, которым что-то от нас нужно.

Моя челюсть дергается, мышцы болезненно напрягаются. Волны эмоций захлестывают меня, их слишком много, чтобы справиться с ними. Все они смешиваются, ревут и переплетаются в ярости.

— Ты в порядке, сынок? — отдаленно слышу я.

Два года. И это все?

Два года до того, как этот гребаный город восстал из мертвых? Он был недоволен своим фунтом плоти? Он хотел сожрать нас целиком.

Я киваю, поднимая взгляд от телефона, чтобы посмотреть в обеспокоенные глаза отца.

Мы смотрим друг на друга. Я смотрю на лицо, которое знал всю свою жизнь. Человек, который любил меня без сомнений, без страха, поддерживал меня, а я не знаю, как с ним заговорить.

Без обмана. Без лжи.