Шрифт:
– Я бы предпочел 1666-й, – ответил Це-Це с холодком.
– Да? Ну, не в этом фильме. Закат эпохи барокко – ну да, я вас понимаю, это очень и очень апокалиптично, но мы снимаем фильм о советском гении, о советской науке закрытого типа. Это один из советских невозможных оборотов речи. Разве бывает наука закрытого типа?
– Только такая и бывает, – сказал Це-Це.
– Да? Вот как? Ну да, конечно. Очень и очень неплохо, что вы явились. Меня предупредили, что придет Цыганский Царь и принесет письменный стол. Помните, как у Цветаевой? «Вас положат – на обеденный, а меня – на письменный…» У нас тут, впрочем, уже немало таких столов, так что полсотни Цветаевых можно разложить, если потребуется.
– А когда расчет по столу? – поинтересовался Август. – Вещь-то родная, из министерства.
– Расчет завтра, а хотя бы даже и сегодня, но позже. Деньги, впрочем, вы прямо сейчас получите, сразу же после того, как вас переоденут и загримируют. Только это будут другие деньги. Не самостийные гривны, а советские рубли. Помните их? Рублики желтые, трешки зеленые, пятерочки синие, червонцы красные, с Лениным. Во внутренней зоне института ходят только такие деньги, и все расчеты советскими купюрами. Там есть и буфет, и столовая, водочка, сосисочки, икорка кабачок – и все по советским ценам, то есть очень и очень недорого. Покушаете, выпьете при желании – и не разик, и не два! Все вкусненькое, как в аду.
При упоминании о водочке Фрол и Август оживились. Они вовсе не рассчитывали проникнуть во внутреннюю зону, где жизнь текла по воображаемым советским законам 1966 года. Контакт с ретробухлом им улыбался. А вот Це-Це остался странно бесстрастным.
Вчера, когда пришли Фрол и Август с портвейном, случилась с ним мистическая вещь – он к портвейну не притронулся. И сегодня спиртного вовсе не хотелось. Вдруг он понял, что бухать не станет ни за бесплатно, ни за советские рубли, ни за украинские гривны. Выходит, угрожающие джентльмены в черных костюмах, так называемые Фрол Второй и Август Второй, действительно были цыганами и вполне владели своими племенными навыками – гипнозом, заговором, магией. Це-Це понял, что его заколдовали и теперь он действительно больше бухать не сможет никогда – ни капли до конца жизни. В нем не было на самом деле ни капли цыганской крови, никакими магическими талантами он не владел, поэтому все это его немного пугало и тревожило, хотя в целом неожиданное и резкое избавление от пристрастия к алкоголю следовало, видимо, считать благом, если не чудом.
Одновременно его психический фон также изменился: обычно его сильно качало между паранойей и манией величия, а тут он ощущал себя вдруг ровно, и даже странное и ничем не объяснимое поведение режиссера Прыгунина и его слова о том, что ему звонили из Москвы с сообщением, что сегодня в Курчатник придет Цыганский Царь, – все это его не встревожило, хотя никто в мире не мог знать, что Це-Це сегодня пожалует сюда. К письменному столу он прямого отношения не имел, и Фрол и Август явились к нему спонтанно с требованием помочь им нести стол, а Це-Це, в свою очередь спонтанно и случайно на это повелся, хотя вполне мог бы и послать своих друзей куда подальше, подвернись другое настроение.
К тому, что их собираются гримировать и переодевать (а это означало участие в съемках), никто из них не был готов, но Фрол и Август предвкушали алкоголь по советской цене, а Це-Це, в свою очередь, всегда полагал, что весь мир втайне интересуется его персоной и всегда интересовался, но до поры до времени скрывал свой грандиозный интерес.
– А зачем, собственно, вы собрали здесь всех этих фантомных царей, самозванцев, сумасшедших, страдающих манией величия, и прочих фриков? – спросил Це-Це, обращаясь к кинорежиссеру с таким независимым, трезвым и снисходительным видом лица, как если бы сам он не имел никакого отношения к перечисленным созданиям. Но, как сказано в стишке:
На дне мироздания Лежало создание. И в этом создании Сидело сознание. Сознанье со знанием дружбу водило, Сознание знанию верно служило. Но вдруг испарилось надменное знание, И вдруг одиноким осталось сознание. Тогда задрожало, всплакнуло создание На темном, заброшенном дне мироздания.– Я вам расскажу. Здесь все непросто, – ответил кинорежиссер. – У меня тут не только лишь восседающие на незримых тронах и распухающие до размеров космоса, есть и уменьшающиеся, тающие: Принц Атома, Принцесса Волна и Княгиня Частица, Король Кварк и Королева Нейтрино. А впрочем, неважно. Сейчас нет времени на все эти россказни, хотя каждый из них по-своему очень и очень… Сейчас немедленно одеваться – и в гримерную! Стол возьмите с собой. Повторяю: стол должен находиться при вас постоянно.
Прыгунин внезапно исчез, но нашими друзьями сразу же плотно занялись его сотрудники. Сначала явились две пухлотелые близняшки в возрасте, в очках, устало-ехидные, с крошечными коротко остриженными головками на толстых телах. Они привели наших героев в огромный гардероб, где висели только советские одежды: там Це-Це переодели в некое подобие академика конца сталинской эпохи: серый костюм, галстук с квадратиками, вязанная на спицах жилетка под костюмом со стеклянными гранеными пуговицами, маленький черный берет, войлочные туфли, очки в светло-янтарной оправе с простыми стеклами. Затем его загримировали, состарив. Лицо натерли каким-то желтым составом, от чего оно как бы съежилось, волосы аккуратно расчесали и мазнули по ним седой краской. Под носом появились крошечные седые усы, а на подбородке возникла столь же крошечная бородка, тоже седая, но не лишенная упрямства.
Все это, как ни странно, сообщило Царю младенческий и жалкий вид: с него слетела его осанка самодержца, присущая ему, когда он щеголял в черной футболке (на груди бежала стая волков под луной) и гороховых мешковатых штанах с крупными полурваными карманами на коленях. Теперь из зеркала на него смотрел сумасшедший, извращенный маразматик из разряда тех, что заводят девочек в подъезд. Но жирные близняшки полагали, что именно так, а не иначе должен выглядеть советский академик-ядерщик, вообразивший себя Царем Всех Цыган.