С отличием окончив школу, Тахир переехал в Пекин и поступил в университет. Выросший в Кашгаре, где все говорили на уйгурском, теперь он оттачивал китайский, штурмуя тома авангардистской китайской поэзии наряду с китайскими переводами Фрейда. Вскоре юноша с головой погрузился в западную литературу – одно время Тахир буквально не расставался с переведенным на китайский сборником стихов Уоллеса Стивенса. Это была эпоха головокружительных литературных открытий и возможностей – Тахир и другие уйгурские студенты часто собирались вместе, чтобы обсудить прочитанное или поделиться тем, что написали сами.

В столице Китая в это время было неспокойно. Новое поколение отказывалось мириться с медленным темпом реформ и все настойчивее требовало демократических свобод и искоренения коррупции. На втором курсе Тахир участвовал в организации голодных забастовок и маршей студентов накануне протестов на площади Тяньаньмэнь в 1989 г. Правительственные танки сокрушили студенческое движение, но не интерес Тахира к политике.

Окончив университет, Тахир какое-то время работал в Пекине, а затем получил должность преподавателя китайского языка в Урумчи – столице Синьцзян-Уйгурского автономного района. Параллельно с основной работой он продолжал писать стихи, в большинстве своем модернистской направленности. В некоторых из них затрагивались некогда табуированные в уйгурской литературе темы. (В одной из широко обсуждавшихся поэм 1994 г. упоминались марихуана, мастурбация и «спившаяся нация».) В авангардистских кругах Тахир быстро заработал репутацию талантливого юного поэта.

В 1996 г., поскольку он был уйгуром в Китае, политика грубо вторглась в его жизнь. Тахир выехал из Урумчи в надежде продолжить обучение за границей, но его арестовали при попытке покинуть Китай. Под пыткой он дал ложные показания о том, что собирался выдать государственную тайну. Тахир был в заключении почти три года. Условия в тюрьме были тяжелыми. Он похудел до 45 кг.

Освободившись в конце 1998 г., Тахир был вынужден начать жизнь с нуля – и с черной пометкой напротив имени в партийном архиве. Через год он устроился на работу в киноиндустрию и вскоре занялся режиссурой независимого кино. К началу 2000-х гг. Тахир зарекомендовал себя как выдающийся и весьма оригинальный режиссер, известный главным образом благодаря своей новаторской драме «Луна – свидетель» (The Moon Is a Witness). Его карьера поэта также набирала обороты; не изменял он и своей давней привычке много читать.

Для человека всего несколько лет назад освободившегося из трудового лагеря это была невероятная глава в жизни. Фоном ухудшались политические условия и межэтнические отношения в Синьцзян-Уйгурском районе. В 2000-х гг. китайское правительство практически уничтожило образовательную систему на уйгурском языке – уйгурские дети обязаны были учиться в школах-интернатах, преподавание в которых велось только на китайском. Дискриминация уйгуров со стороны ханьского большинства становилась повсеместной: работодатели отказывались брать уйгуров на работу, говоря, что в представителях меньшинств не нуждаются. Ссылаясь на проблему безработицы, частично созданную самим государством, власти Китая принуждали уйгуров браться за низкооплачиваемую работу в отдаленных регионах. Там они жили в переполненных общежитиях под строгим надзором, в незнакомой и зачастую враждебной обстановке.

Год за годом недовольство уйгуров росло, не находя выхода, – все медиа тщательно контролировались государством. Наконец в середине 2009 г., после того как на фабрике игрушек в Восточном Китае рабочие-хань устроили самосуд над своими коллегами-уйгурами из-за неподтвержденных слухов об изнасиловании, Урумчи накрыла волна жестокого противостояния между уйгурами и хань. Количество жертв исчислялось сотнями – автобусы поджигали, витрины магазинов разбивали вдребезги, случайных прохожих на улицах забивали до смерти.

В сентябре, в разгар массовых протестов против секретаря региональной партии, Тахир шел по многолюдной улице, и группа представителей хань окликнула его: «Эй, ты уйгур?» Позже он признался мне, что у себя на родине ему и в голову не приходило скрывать свое происхождение. «Да, уйгур, – отозвался он. – А вам-то что?» На Тахира обрушился град ударов – ему удалось спастись, перепрыгнув через забор и очутившись в укромном месте. И по сей день его глаз порой подергивается. Однако даже избиение его не остановило.

Однажды я спросил Тахира, обязан ли он своей стойкостью годам, проведенным в тюрьме и трудовом лагере. Он ответил, что нет, и признался, что еще до заключения прекрасно понимал: быть представителем уйгурского интеллектуального сообщества в Китае очень рискованно.

Я уверен, что жизненный опыт помог Тахиру предугадать будущие события раньше, чем многим другим его соотечественникам. В один из осенних дней 2016 г. я ужинал с ним и несколькими друзьями. Подобные ужины были нашей традицией уже лет 10, и, как обычно, тосты, шутки и беседы продолжались вплоть до поздней ночи. Пустые бутылки из-под вина выставлялись в ряд, пока мы наслаждались дымящимися кониной и лапшой. В воздухе клубился сигаретный дым – это писатель Перхат Турсун чередовал свои знаменитые анекдоты с крепкими затяжками.

После Тахир предложил подвезти меня домой, и мы с ним в темноте отправились к его машине. Однако вместо того, чтобы двинуться в путь, продолжили беседу, сидя в его «Бьюике». В городе, где даже у стен есть уши, пустая парковка – идеальное место для доверительной беседы.

Мы обсуждали ухудшающуюся политическую ситуацию в Синьцзян-Уйгурском автономном районе. Указав на новый полицейский участок рядом с парковкой, Тахир рассказал, что за последние месяцы полиция допросила большинство его бывших сокамерников из трудового лагеря. Мы говорили и о его недавних путешествиях за границу, и Тахир с интересом расспрашивал меня о жизни в США. Я почувствовал, что наступил момент, чтобы спросить его о том, о чем я не решался спросить раньше: «Вы думаете о переезде в Америку?»