— Должен быть, — там же, в шкафу Витька оживленно забренчал столовыми приборами. — Есть! — радостно провозгласил он.

— Возьми. Иначе пробку не вытащишь.

Затычка в этой бутылке действительно была проблемой, особенно для случайной компании, жаждущей сдобрить общение, дабы оно было интересней и продуктивней. Конечно, токайское в подобных случаях употреблялось нечасто — ходовые напитки были все же попроще и подешевле. Но случалось и такое. И без штопора — беда. В советских бутылках пробку можно было протолкнуть вниз, и черт с ней. Но сумрачный мадьярский гений выдумал такой сосуд, где данный прием не прокатывал. Приходилось как-то эту пробку крошить, расковыривать, пробивать в ней дырку… И в итоге пить с крошевом, плеваться и нелегкими словами поминать чертовых мадьяр, которые во время войны свирепствовали на нашей территории, в пятьдесят шестом году бунтовали, а теперь поставляют какие-то уродские колбы…

— Ладно, — сказал я. — Ключ с собой возьми. И завтра в семь тридцать как штык здесь. Я, возможно, тоже отлучусь.

— Куда?! — Витек застыл со штопором в одной руке и бутылкой в другой — как со скипетром и державой.

— На конспиративную квартиру. Оперативное совещание, — я подмигнул.

— А! Опять эти твои хохмы!

— А у тебя опять пустые вопросы. Мужчине неприлично любопытство.

Витька хотел слегка надуться, но вспомнил, что перед ним благодетель, почти сделавший сказку былью. Смирил себя.

Я собирался в душ, но не хотел включать в приятеле поток догадок. Поэтому ловко спровадил его на кухню поставить чайник, а сам в это время прихватил полотенце, мыло, спрятал все под одеждой. А когда сосед явился, озабоченно глянул на часы, сказал, что чая ждать не буду, время поджимает. И свинтил.

Время и правда поджимало, но я все же ополоснулся в душе, просушил волосы и, чуть опаздывая, устремился на третий этаж, надеясь, что с Витькой нос к носу не столкнусь.

Не столкнулся. Но народу вообще заметно прибавилось. На лестнице мне попалась целая развеселая компания: трое парней, по-моему, чуть-чуть поддатых, самую малость, поднимались, таща в руках всякие рюкзаки и свертки.

— О! — воскликнул один из них, — никак новые лица?

— Так точно! — отчеканил я. — Первый курс.

— Уже зачислен? — подхватил второй.

— Состою в списках!

— Ну, с тебя магарыч!.. — захохотал третий.

— Без вопросов!..

Так с шутками-прибаутками и разминулись. На третьем этаже, впрочем, было пусто, вдали маячили смутные фигуры, но на меня никак не отреагировали. Я быстро нашел триста девятую комнату.

Условный стук: раз — и через пару секунд два. Как договаривались.

Дверь мгновенно открылась.

О чем я думал в эту секунду?..

Ну, тут прежде надо сказать, о чем не думал.

Конечно, я старался не думать о Лене. Понимая, что мысль о ней живет глубоко во мне, никуда он нее не деться — тем не менее, я постарался сейчас отключить ее. Как бы упростить мир, в котором я живу.

Люба, обычно щеголявшая по общаге в футболках, трико или шортах, на сей раз была в самом обычном пестром ситцевом халатике, довольно линялом и заношенном. Зато чистеньком. В комнате царил полумрак, шторы плотно задернуты. Из четырех кроватей три были пусты, а одна опрятно заправлена свежайшим бельем.

— Привет, — зачем-то сказала Люба, и голос ее хрипловато просел. Я заметил, что она старается отводить взгляд.

— Привет, — я улыбнулся. — Стесняемся, что ли? Постисниваемся?

Она смущенно ухмыльнулась.

— Ну, знаешь, это я в компании такая бойкая да задиристая. Жизнь так научила. А вообще-то я нормальная женщина…

— С теорией «стакана воды»?

Честное слово, я никак не хотел ее зацепить. Само вырвалось. Но она не обиделась:

— И это тоже уроки жизни… Ну да ладно! Чего разводить лирику? Решили, так решили. Только отвернись.

Я послушно отвернулся, услыхал, как с легким шорохом слетел халат, затем негромко скрипнула кровать. И я стал снимать куртку…

Кровать оказалась не такой уж скрипучей, как я опасался. Позвякивала, полязгивала железными суставами, но в меру. Мы занимались сексом в классической позиции, не пробуя ничего другого — да оно и ни к чему. Люба девушка тонкая, стройная, длинноногая, но к моему удовольствию, не худощавая, напротив, гладкая, с женственной округлостью по всем фронтам, так сказать. И ласковая, и горячая — живым очаровательным теплом, от которого не жарко, а только волшебно: и в самое летнее пекло такое тепло кажется желанным, как дуновение прохлады. Когда мы после недолгих жамканий и прикосновений к самым интересным местам наших тел наконец-то сомкнулись этими самыми местами — погружение в нежную влажную глубину было само по себе невыразимо приятным — его ведь не выразить словами, его можно только пережить… Так вот, когда это произошло, Люба крепко обхватила меня, прильнула всем телом, и щекой к щеке, и я ощущал ее теплое дыхание… В итоге разрядился я с неимоверной силой, почудилось, что из меня в девушку хлещет как из брандспойта, сейчас перельется, и оба поплывем, качаясь на волнах, порожденных страстью…

Конечно, это был мираж, как всегда. После обманного взлета в фальшивые небеса оргазма, я вернулся в привычный мир. Обнаружил, что лежу на Любе, предусмотрительно опираясь на локти: так, чтобы ей было приятно, но не тяжело. А она все так же с силой обнимает, прижимается, гладит по спине, треплет волосы… Ладошки и пальцы у нее были шероховатые, загрубевшие от гитарных струн, но потому-то их прикосновения казались непривычно и остро приятными. И она все целовала и целовала меня в щеку, в мочку и ободок уха, трогала и трогала губами, словно никак не могла излить неизмеримые запасы нежности.