Он подождал ее у раздевалки и увел гулять по городу. Девочки повозмущались, но отпустили. Анастасия и сама не поняла, почему ушла с ним, ее потянуло неудержимо, как собаку на солнечный луг.

Они гуляли по городу. Павел показывал достопримечательности. Высокий, Анастасии под стать, кру- пный, массивный: квадратный лоб, кудри-разлетайки, добрые выпуклые глаза – молодой бычок, наивный, стеснительный и очень красивый. Ходили к памятнику Салавату Юлаеву, визитной карточке столицы. Со смотровой площадки открывался вид на Белую реку. Она и правда была белая, во льду. Летом здесь еще красивее.

Анастасия мерзла: она была легко одета, но стеснялась в этом признаться. Она хотела еще ходить, и смотреть, и слушать его голос, но подрагивали колени. Побежали греться чаем в кафе. Павел удивлялся, что она без зазнайства ест жирные беляши, смотрел на ее лицо, запястья, такую красивую, изящную, в сером облегающем платье, на шее сапфировый крестик.

Через три дня расставались уже всерьез влюбленными. Анастасия рыдала на перроне, Павел обнимал ее, прижимался всем телом, с силой целовал твердыми губами, – так упираются костяшками пальцев в поверхность стола, было больно от его поцелуев.

В выходные он был уже у нее в Казани. И снова снег, морозы. Сняли самую дешевую комнату у одной старухи, та деликатно уехала ночевать к родственникам. Пили чай, зеленый с лимоном, дешевый, ароматизированный, из старых чашек дулевского фарфора со сколами, резали черный хлеб, сыр, огурцы. Жарко грели батареи у заклеенных по старинке окон – ватой и бумагой.

Бабка постелила чистое белье, и они разделись друг перед другом по очереди, целомудренно и просто, словно обменялись клятвами. Анастасия первый раз видела голого мужчину, но совсем не стеснялась, словно знала его тело столько же, сколько и свое.

На следующий день пошли в Кремль, но все им было безразлично: башни, мостовые, музеи. Той ночью решилось, теперь они – муж и жена.

Анастасия без сожаления покинула свой город, команду синхронисток, ее уговаривали подождать сезон, тренер обиделся, и девочки тоже, но она хотела быть только с Павлом, и больше ничего.

Первый год они жили голова к голове в его Уфе. Она готовила еду, ходила с ним на тренировки, сидела на трибуне – иногда ей разрешал тренер. Она сидела тихо, в самом дальнем ряду. Огромные, словно трансформеры, хоккеисты с шумом входили в раздевалку, а выходили уже обычные парни. Павел, румяный, веселый, чисто пахнущий гелем для душа, обнимал ее так, словно не виделись вечность. Шли домой, взявшись за руки, скрипел снег, и Павел через перчатки гладил ее пальцы.

Потом они переехали в Москву, его позвали защитником в ЦСКА, но ничего не получилось, промучился два сезона, выдохся, ушел. Вернулись ни с чем в Уфу.

Павел спал целыми днями, она лежала рядом, гладила его по спине, по волосам, целовала уши, затылок. Читала ему вслух любимых «Двух капитанов», он и не слушал, не любил книг, ему просто нравился ее голос. Все будет хорошо? Все будет хорошо.

Ее мама и родители Павла помогали им деньгами, пока Павел искал работу. Анастасия поступила в пединститут, на заочное отделение. Увлекалась кулинарией, пекла по маминым рецептам торты, особенно удавался наполеон; к тортам прибавились эклеры. Анастасия стала печь на продажу. Павел устроился на работу в местный детский хоккейный клуб – помощником тренера.

Летом выезжали за город. Павел удил рыбу, Анастасия купалась. Вечером покупали в супермаркете лаваш, курицу гриль и красное вино, раскладывали еду на столике перед телевизором. Балкон раскрыт, дети кричат на улице, а после двенадцати тишина, только лает собака, черная, лохматая. Анастасия иногда выносила ей мясной паштет из супермаркета.

Когда стало испаряться счастье, когда она не закрыла флакон с драгоценными духами, Анастасия так и не поняла, хотя знала трагическую дату отсчета, – но и после той даты было счастье, было.

Последнюю зиму Анастасия прожила одна в Сурино, на даче, купленной шесть лет назад за копейки, а Павел – в городе, тоже один, но Анастасия узнала от общих друзей, что он ночует у Лизы, ей даже показали ее страницу в соцсетях: девушка, студентка, блондинка, ничего особенного.

До Лизы было много всего: были другие женщины и обстоятельства.

Анастасия любила Сурино, и Павел тоже.

Первым делом после покупки он снес прежний фанерный домик с одной комнатой, где стояли только стол и кровать и хранился дачный инвентарь, и поставил на его месте деревянный двухэтажный сруб. Выкопал пруд. Через год пристроил к дому веранду. Летом там пили чай, а зимой веранду заносило снегом. Анастасия чистила снег лопатой, заносила его нечаянно в дом – и на половике, на одежде, на волосах, выбившихся из-под капюшона. В окне снег, тихо, завтра на лыжи. В лесу тоже снег, белый-белый, сосны розово-рыжие, как беличьи хвосты.

Летом в Сурино все росло, как в учебниках по садоводству: в июне, июле – ягоды, в августе – яблоки. В августе Анастасия пекла яблочные пироги.

Угощали соседей – одинокую Валю с никчемным сыном Валерием. Он брал взаймы на водку, а отдавала Валентина. Анастасия жалела ее. Валентина никогда не уходила сразу, сидела долго, задавала вопросы:

– Анастасия, у тебя есть интернет, посмотри, что значит гардемарины. А Бермудский треугольник? А что значит Псалтырь?

Осенью по всей округе витал грибной воздух, грибы дуром росли даже на их участке. Анастасия выходила из дома в резиновых сапогах на босу ногу и приносила несколько груздей.