Бенедикт нервно засмеялся, сильнее сжав кровоточащую рану на плече и болезненно поморщившись.

– Ох… не совсем понимаю, что я, по-твоему, должен тебе озвучить. Вроде как, я уже все тебе сказал, разве нет? Или ты хочешь, чтобы я признал, что сам остановил поединок, и теперь не имею права гнать тебя в лазарет?

Киллиан нахмурился.

– Бросьте, Бенедикт. Вы прекрасно меня поняли. Мне собирать вещи и убираться восвояси? Обратно в Олсад?

На этот раз Бенедикт изумленно уставился на него.

– Боги, с чего бы?

– Хотя бы с того, что я неспособен провести границу между тренировочным боем и настоящим, – отрапортовал Киллиан.

– С ума сойти! – усмехнулся Бенедикт. – То есть, ты от меня, выходит, наказания ждешь?

Киллиан мрачно сдвинул брови.

– Я ранил вас в тренировочном бою. Это недопустимо.

Бенедикт глубоко вздохнул, остановился и, положив испачканную кровью руку на плечо ученика, нашел его взгляд.

– Я позволил себе получить ранение в тренировочном бою. Это – недопустимо. – Выждав несколько мгновений, он вновь зажал рану и возобновил шаг. – Ты представить себе не можешь, сколько таких царапин было мною получено в боях с Ренардом. Он частенько забывал, что мы ведем тренировочный бой, есть у него такая черта. Признаться, несколько раз он был близок к тому, чтобы отправить меня на Суд Богов, так что мне, можно сказать, не привыкать.

Киллиан недоверчиво уставился на него.

– И вы это…

– Спускал ему с рук, да. Каждый раз. Ренард превосходный учитель, он создавал для меня условия реального боя, помогал оттачивать навыки. Мне было тяжело добиться того же с тобой, ведь ты новичок. Я опасался, что нанесу тебе вред. Сегодня – не опасался, но был недостаточно быстр. Ты оказался быстрее, и мой проигрыш тебе в скорости дал о себе знать. Винить тут, кроме меня, некого.

Киллиан устало потер ноющий лоб и качнул головой.

– Это вышло… случайно… – с трудом выговорил он.

– И да, и нет, – задумчиво произнес Бенедикт. – Это вышло, потому что в тебе в очередной раз взыграла злость. Уж не знаю, на кого: на меня, на самого себя, или на толпу желторотиков, которая собралась, чтобы оценить, что ты собой представляешь. Эта агрессия – твое неотъемлемое качество, оно будет всегда, и это, пожалуй, хорошо. Плохо другое: ты ее не контролируешь. А надо.

Киллиан прищурился.

– Вы свою, хотите сказать, контролируете?

– Да. Поверь, если б не контролировал, то и Иммар, и ты сам в таких поединках уже были бы мертвы. Насчет Ренарда я бы еще поспорил…

Из груди Бенедикта вновь вырвался усталый вздох и, поморщившись, он кивнул на дверь медицинского блока.

– Ну что ж, идем. Поверь, местный лекарь жрец Морн сейчас устроит хорошую выволочку нам обоим.

Сонный лес, Карринг.

Двадцать восьмой день Матира, год 1489 с.д.п.

Ланкарт недовольно нахмурился, услышав громкий хлопок двери. Непрошеный гость бесцеремонно отвлек его от чтения, хотя в деревне это считалось правилом дурного тона, которое не нарушалось десятилетиями.

– Стучать не учили? – спросил Ланкарт.

Перед ним стоял Филипп. Кулаки сжаты, ноги расставлены шире плеч, в глазах боевой яростный блеск. Живым людям в таком состоянии полагалось краснеть. Ланкарт изучающе склонил голову набок, задумавшись о том, не поколдовать ли над румянцем у своих будущих кукол – все-таки иссиня-фарфоровая бледность жителей его деревни успела ему наскучить.

– Ты говорил, что они мучаются от расплаты! Что они готовы молить о смерти! – прорычал Филипп, пыхтя от злости.

– Данталли? – рассеянно спросил Ланкарт.

– Да! Но этот не издал ни звука! По нему не видно, что он хоть что-то чувствует! Он обязан был расплатиться за контроль, но ничего не произошло!

Ланкарт задумчиво нахмурился. Новость Филиппа заставила его наконец отвлечься от мыслей о румянце и отмести прочь возможные способы сохранить эту живую особенность после смерти.

– Выходит, нам достался данталли из терпеливых. Это интересно.

В голове Ланкарта родилось множество теорий о том, как выносливость пойманного существа скажется на его способностях: какие изменения претерпят его силы после воскрешения, сумеет ли он управлять мертвыми, на кого будет распространяться его дар? При условии, конечно, что этот дар удастся сохранить. Прежде Ланкарту никогда не приходилось воскрешать иного – только людей, с которыми приходилось кропотливо работать, чтобы не дать им утратить большую часть своей личности.