Демид только что кончил, это точно, мне не показалось. Латекс хоть и вымазан моей кровью, но видно, что внутри презерватив переполнен белесой жидкостью. Так почему он снова такой... такой большой?

Или это называется опавший? Все может быть. Когда Демид в меня вошел, я думала, он разорвет меня пополам, ровно по позвоночнику. Ощущался как минимум в районе солнечного сплетения, я чуть не задохнулась.

Подбородок попадает в крепкий захват и задирается вверх.

— Не туда смотришь, Ира. На меня смотри. Я задал тебе вопрос.

— Какой?.. — беззвучно шевелю губами оттого, что мужские пальцы сильно сдавливают щеки. Я и правда забыла, в голове сплошной туман.

Демид смотрит недобро, но все же повторяет достаточно сдержанно:

— Тебя не научили пользоваться ртом? Как минимум предупредить взрослого мужика, что ты девственница?

— Зачем? — шепчу, теперь говорить мешает сдавивший горло спазм. Меня затапливает обида.

Как бы я ни представляла себе свой первый раз, последнее, о чем мечтала, чтобы меня отчитали. И кто, мой первый мужчина!

Подавляю пробежавшую по телу дрожь, вызванную осознанием, что мой первый мужчина Демид. И что он делал с моим телом на этом пьедестале.

Обеими руками отрываю от лица его ладонь и с силой отталкиваю.

— Извини, — говорю сухо, — не думала, что из нас двоих нежная фиалка это ты.

Сползаю по холодному мрамору пьедестала. Дышу ртом, боюсь выпустить наружу затуманивший глаза поток. Потом, дома наревусь. Ольшанскому такую радость точно не доставлю. Тем более, он как раз занят тем, что стягивает презерватив и вытирает руки полотенцем.

Надеюсь, Демид позволит мне воспользоваться душем. Ни минуты здесь больше не задержусь. И больше не поведусь на футболку. Надену мокрое платье, вызову такси и постараюсь забыть об Ольшанском.

Сейчас я даже верю, что у меня получится.

Но дорогу перегораживает крепкое бедро и мощное плечо. Широкие ладони ложатся на пьедестал по бокам, заключая меня в кольцо. Горящий взгляд жгуче черных глаз ощупывает лицо.

Отворачиваюсь, смотрю куда угодно, только не на Демида. Рассматриваю потолок, подсветку. Внезапно оказываюсь притянутой к мускулистой груди, покрытой темными жесткими волосками.

— Дурочка, — говорит он совсем другим тоном. Берет за затылок и утапливает в основание шеи, — нашла, блядь, фиалку... Если бы сказала, я бы притормозил. А так засадил со всей дури по самые яйца...

Судорожно вдыхаю головокружительный аромат сногсшибательного мужского парфюма и собственного запаха Демида, которым я по ощущениям вся пропиталась.

Колючая щека бережно мажет по виску, несмело кладу руки на его бедра. Мышцы под ладонями судорожно сокращаются, Демид оттягивает за затылок и заглядывает в глаза.

— Опять тебя хочу, пиздец, — толкается бедрами и упирается в живот каменным стояком, — а такой облом. Нельзя.

Внезапно черные глаза становятся непроглядной ночью.

— Те гондоны, которые в номере... Они знали?

Вспыхиваю как спичка до корней волос, кончики ушей горят факелами. Хочется провалиться сквозь землю. Зачем было все портить и вспоминать об этих уродах? Но нахожу в себе силы ответить.

— Знали. Из-за этого и завелись. Оказывается, все в универе знали. И смеялись...

Мышцы под руками каменеют. Тяжелый взгляд блуждает по лицу.

— Над чем смеялись? — тон обманчиво спокойный. Таким же обманчиво спокойным бывает просыпающийся вулкан, в недрах которого уже бурлит кипящая лава. — Что смешного в девственной плеве?

Сглатываю и пожимаю плечами с показным безразличием.

— Наверное в том, что у меня она до сих пор есть... — и поправляюсь: — Была.

Демид снова привлекает, пропускает сквозь пальцы прядь волос. Шумно вдыхает воздух, зарываясь в макушку.

— Адрес мой где взяла?

А вот тут надо очень аккуратно.

— Подружка нашла.

Ивана даже с большой натяжкой сложно назвать моей подругой, но не говорить же Демиду правду.

— Это та, которая тебя шмотьем снабжает?

Киваю. Почему-то беззвучно лгать легче. Не так стыдно.

— Иди в душ, — Демид разжимает руки, и сразу становится холодно. — Халат и полотенце в шкафу. Я жду в гостиной.

Поднимает разбросанные вещи вместе с моим платьем и выходит из ванной.